Красные дни. Роман-хроника в двух книгах. Книга вторая

Славные заамурцы!

Доблестные белозерцы!

Герои быкадоровцы! — по имени погибшего командира полка.

Красные орлы-таманцы!

Бесстрашные лабинцы!

Красные артиллеристы!..

На рысях пролетали мимо бойцы, блестели зубастыми улыбками во весь рот, орали до самозабвения «ура!», а он видел опытным взглядом, как истощены кони, потрепана (хотя и ушита, подправлена к смотру) сбруя, изношено снаряжение. Бойцы, за малым исключением, изранены в недавних боях, когда пробивались из вражьего кольца у самой Каховки, требовался им, как и верным их коням, хороший и длительный отдых. Обмундирование ниже всякой критики: гражданская война вымотала все силы из Республики, чем тут оденешь громадную армию, какая разбросана по всей стране от Великого океана и Хабаровска до Вислы и Крыма?

Была одна надежда: заправиться и экипироваться за счет богатого английскими поставками неприятеля, да ведь до поры это как локоть — близко, а не укусишь! Одно только и было пока в активе у нового командарма настроение и боевой дух массы. Настроением нынешней 2-й Конной можно было, пожалуй, соперничать с любым свежим коммунистическим батальоном, с курсантской бригадой. Старая боевая спайка уцелевших в боях конников вокруг командиров и политруков получила еще и дополнительную крепость с приездом командарма Миронова, добавив еще чувство прежней славы и преемственности от первых красных формирований «Теперь за одним дело, — размышлял Миронов. Хорошие боевые учения на месяц, в крайнем случае, на две-три недели. Вывести из боев, укрепить новобранцами, обучить этих орлят полету, пониманию команды и маневра, а потом в добрый час!»

Миронов остался доволен смотром, поблагодарил командиров, сразу же наметил большую задачу: не только бойцам, но и командирам и особенности как можно скорее овладеть навыком и умением кавалериста джигита, выучить все приемы сабельной рубки, в том числе и знаменитому «баклановскому удару», рубке «с обманом», выработать проворство и умелое обращение с конем. (Памятник атаману Бакланову в Новочеркасске разрушили, так же как и Платову, но их умение воевать следовало еще изучать и хранить в боевых порядках!) Драгунские седла рекомендовал переделать на казачий манер — с выпущенными ремнями стремян (путлищами) на полную длину ноги всадника, особо обратить внимание на выездку коня, преодоление препятствий. Реввоенсовет фронта дает на все это необходимый месячный срок... Был разговор по телефону.

— В двадцатых числах, товарищи, проведем полковые учения и глянем тогда, кто и на что горазд: А то Врангель уже загостился в Таврии! — громко говорил Миронов с седла, сдерживая молодого, ретивого, но плохо выезженного дончака. — Кроме желания побеждать, нужно еще умение, братцы мои, и — отличное умение, чтобы раз и навсегда рассчитаться с отборными офицерскими бандами барона Врангеля! Это должны понять и почувствовать все!

Вечером, после показательных тренировок, где сам даже показывал наиболее трудные приемы либо смотрел, как показывает их блестящий кавалерист, маленький, удалой калмык Городовиков, он созвал к себе командиров дивизий, бригад и полков. Знакомился, обнимал некоторых, сажал к столу за самовар. Встреча была хоть и деловой, но почти что неофициальной, дружеской. Оку Городовикова обласкал, как мог, усадил рядом, по правую руку. Жил Миронов открыто, как всегда, исповедуя поговорку «Кто старое помянет — тому глаз вон!» Городовиков молчал, привыкая к не очень приятному своему положению, улавливая веселость в прищуре мироновских глаз: «Помнишь, калмык, я еще в тот раз, под станицей Аннинской, говорил, что не враг тебе...»

Оба члена РВС армии — озабоченные, хмурые политработники Макошин и Щаденко — уже сидели в переднем углу, ждали начала беседы. Миронов был для них пока что незнакомым человеком, «вещью в себе», как сказал в шутку Макошин, но беседа затягивалась. Командарм все еще встречал у двери каждого входящего, знакомился, вглядывался, оценивал, то по-дружески хвалил, то запросто, как-то по-хуторскому подковыривал шуткой за дневные упущения, промахи на манеже.

Помалу и члены РВС прониклись значением и чувством этих минут. Было тут кого уважить личным рукопожатием, приобнять на лету, ободрить шуткой старшего по званию и возрасту командира!

Вот начдив 21-й Миша Лысенко, бывший комбриг героического Донского сводного корпуса, весь израненный тремя сабельными ударами, перебинтованный, но не ушедший в лазарет, крепко еще сидящий в казачьем седле. Хотя и не опасными были раны, но потерю крови скоро ли восстановишь при нынешних харчах? То же самое и комбриг первой из его, Лысенко, дивизии — Акинфий Харютин. В чем только душа держится! Бывалый вояка, один из первых организаторов «Полка защиты прав трудового казачества» при ВЦИКе, друг Матвея Макарова, и душа у него держится в данный момент на ордене Красного Знамени, что пылает на груди свежей розеткой и глянцем эмали, да на боевой удали, смелости и наплевательстве Акинфия на всевозможные беды-несчастия до самого смертного часа. Этот понимает: взялся за гуж — не говори, что не дюж!

А вот Рожков Иван Андреич, начдив Блиновской, — и лет-то ему от силы двадцать пять, двадцать семь, но дивизию сумел взять в кулак, хотя кулачишко-то совсем небольшой, батрацко-бедняцкий... Хватку Михаила Блинова хранит в душе, умеет и на втрое сильнейшего неприятеля страху нагнать! По прибытии в таврическую степь дивизия под его командованием с налета разнесла в пух и прах целую дивизию генерала Ревишина, взяла в плен весь штаб — что тут можно сказать? Подучить бы самую малость военной науке — был бы отличный красный генерал! Главное, всегда спокойный, чуткий и ровный парень, и видно, что очень порядочный человек. Серьезное, редко улыбающееся лицо, доброжелательность в глазах. Будто говорят глаза Рожкова: «Понимаю все я, дорогой Филипп Кузьмич... Что ж, и меня было уволили в штабные чиновники, когда прямо сказал, что нельзя идти в этот прорыв, не разобравшись, очертя голову. Заменили матросом Дыбенкой. Но и матрос не выручил их в лихой час, пропал 2-й сводный по-глупому... Теперь вот заново будем силы собирать. Но ничего, в бою не подведем, можете положиться!»

После уж Миронов услышит его слова в деле, в рубке и не однажды похвалит, обнимет и расцелует по-отцовски! А вот и его, Рожкова, первый комбриг Никифор Медведев, бывший комполка 5-го Заамурского, снискавший добрую славу на красном Дону. Многие помнят. Этот постарше, лет ему за тридцать, и на широкие плечи его тоже можно положиться. Командира 16-й кавалерийской дивизии первый раз видел Миронов и ничего определенного о Семене Волынском пока сказать не мог, но знал, что эта дивизия на Кубани неплохо воевала, костяк для начала есть... А вот и командиры полков: Дедаев, Лесников, Ракитин — молодец к молодцу, все с орденами, один он, командарм Миронов, пока без ордена. Ну, не беда, орден — дело наживное...

Хотел уже начать разговор, уже и горячий чай разлили по стаканам, как вдруг появился адъютант и козырнул: к вам еще человек из центра, товарищ командующий!

Политработники первыми поднялись в углу, а Миронов как стоял посреди комнаты, так и остался стоять, разведя руками. Потому что в комнату вошел не кто иной, как Дмитрий Полуян — бывший начполитотдела 9-й армии, он же — судья в Балашове, а теперь уже и председатель Казачьего отдела ВЦИК! Примечательный человек эпохи революции...

— Здравствуйте, товарищи, — сказал Полуян, протянув руку Миронову. — Получил назначение... к вам.

— Очень хорошо, просим к нашему шалашу, Дмитрий Васильевич! — не растерялся и тут Миронов. И даже внутренне усмехнулся: всех сводит до кучи — и бывшего мятежника Миронова, и его бывших конников, и пленившего его Городовикова, и даже судью немилосердного...

Дмитрий Полуян, как всегда с иголочки одетый и чисто выбритый, козырнул и протянул конверт с предписанием:

— Спецприказом... Председателя Реввоенсовета Республики во 2-ю Конную... в качестве члена РВС, — сказал он, окидывая быстрым взглядом присутствующих. Миронов меж тем пробежал глазами направление — подпись Троцкого он знал преотлично! — и передал Макошину, как старшему из политработников.

— Садись к столу, Дмитрий Васильевич... — Миронов вдруг несдержанно засмеялся, молодо и весело, и сказал с каким-то плутовским восхищением: — В какой уж раз... не перестаю удивляться этой прозорливости товарищей из РВС Республики и самого товарища Троцкого! Езжай, Миронов, бей Врангеля, но... будь все-таки благоразумным, не нарушай дисциплину, не действуй без приказа — вот тебе и узелок на память! Два узелка! Ну что ж, друзья, будем работать, и дело и время у нас общие, не будем их терять. Вы-то как, Дмитрий Васильевич? Ничего?