Красные и белые. На краю океана

Приказ вышел длинным. Голицын перечитал свое произведение. Остался доволен. Сказал все, что хотел, о многострадальной России и не пообещал ничего солдатам.

— Победим большевизм и будем ковать свое счастье,— повторил Голицын. — Надежда на счастье всегда утешительна. Перепечатать, только, пожалуйста, без ошибок,—сказал он адъютанту и капризно оттопырил губу.

— В приемной генерал Рычков,— доложил адъютант.

— Что же не сказал сразу?

— Генерал ждет всего четыре минуты.

Рычков в новой, хорошо сшитой шинели с новенькими, отблескивающими золотом погонами без усилий внес свое тучное тело в кабинет.

У генерала, побитого в Казани, был вполне победоносный вид. Ему удалось борзо и благополучно пробежать с Волги до Урала и попасть в сухие объятия князя Голицына.

Рычков даже шутил над превратностями судьбы. И на самом деле: давно ли Голицын просил у него покровительства тайному своему эмиссару Долгушину, а теперь уже князю пришлось устраивать генерала на хорошее местечко — главным начальником снабжения Сибирской армии.

Продвигая генерала на высокую должность в Сибирской армии, Голицын надеялся стать ее главнокомандующим. Омская Директория назначила главнокомандующим капитана Рудольфа Гайду, произведя его в чин генерал-майора. Голицын чувствовал себя униженным .и уязвленным. Ему, царскому генералу, предпочли какого-то политического авантюриста.

— Почему такой сумрачный вид? — спросил Голицын.

– — Я оскорблен как дворянин, как патриот, как, как...— трагически сказал Рычков, убирая с лица победоносное выражение..

— Да что произошло?

— Гайда возил меня в фотоателье на Покровском проспекте. Оно и не ателье даже, а прямо-таки художественная мастерская. Знаете, из тех, что изготовляют фотопортреты и в профиль и анфас, во весь рост, сидя, стоя, лежа, в любой позе. Я сперва был в недоумении: фотографироваться, что ли, приехали? Смотрю — все стены в фотопортретах вновь испеченного генерала. Гайда так и Гайда этак. Гайда жмет руки министрам Директории, приветствует легионеров,' произносит тосты на банкетах, и всюду на столиках великолепные альбомы с фотографиями опять-таки Гайды. А крышки к альбомам изготовлены из уральских самоцветов, и на каждой — герб Гайды! Да какой: поверженные орлы русской и австрийской династий! Я чувствовал себя так, словно мне оплеух надавали. Как же мы позволили какому-то золотозубому жеребцу взобраться на свои плечи? Он же глуп от каблуков до ушей. А привез-то меня в ателье — повеличаться передо мной, побахвалиться...

1 — Мы получаем то, что заслужили,— Голицын презрительно потер руки. — Конечно, обидно для нашей национальной гордости, что Гайда одел свой конвой в форму личного конвоя государя императора. Носятся, прохвосты, по городу в егерских кафтанах, расшитых гвардейскими галунами, а вместо погон— золотые вензеля с инициалами Гайды. Постыдно все это и смешно. Но не так уж страшно. Страшно, Вениамин Вениаминович, то, что сам Гайда и его окружение имеют ничтожную боевую ценность.

— Да, да, да! — зададакал Рычков. — Ты бесконечно прав! Я как огня боюсь атаманщины, она же захлестывает нас. А что творится со снабжением армии? Вчера попался мне характерный документик: какой-то прохиндей обязался поставить Си-

бирской армии на двенадцать миллионов рублей повозок. Про*: верил я капитал этого владельца: в наличии перочинный ножик и огрызок карандаша. А двести тысяч рублей аванса из армей-: ской кассы он все-таки выдрал. Такие аферисты вокруг Гайды табунятся стаями.

Ругая последними словами Гайду, они как бы говорили друг другу: если бы я стоял во главе армии, все было бы прекрасно.

— О гнусных этих аферах я написал рапорт военному ми-* нистру Директории.

— Из ума вылетело, что Колчак приезжает в Екатеринбург через час,— спохватился Голицын. — Пора, пора на вокзал. — Он надел шинель и показался Рычкову еще длиннее и суше. — Официально Колчака пригласил Гайда на торжественное освящение чешского флага. Торжества торжествами, но Колчака сопровождает батальон британских стрелков под командой полковника Уорда. Англичане готовят Колчака в военные диктаторы. Да теперь я и сам вижу: России необходим мудрый правитель, армии — сильный вождь.

•— Армии прежде всего нужны старые, освященные победами петровские и екатерининские знамена,— заметил Рычков.

— Старые знамена — это Русская империя, это дом Рома-* новых. Мы, служившие при государе императоре в дни русской военной славы, мы, пережившие ее позор, не можем не быть монархистами. Когда мы говорим: у нас один враг — большевизм, одна цель — благо и величие России,— мы подразумеваем только величие императорской России. Я на этом стою, Вениамин Вениаминович. Если постыдные политические веяния не развратили вице-адмирала Колчака — я за его диктаторство.— Голицын звонко высморкался и, щелкая каблуками, направился к выходу.

На вокзале уже собрались высшие офицеры белогвардей-: ских и чехословацких войск, иностранные консулы, сановники Директории, промышленники, биржевики.

Генерал Рычков — человек новый в этом екатеринбургском обществе — скромно стоял в сторонке, следя за пестрым собранием.

С князем Голицыным разговаривал английский консул Томас Престон.

— Согласитесь, ваше сиятельство, генерал Гайда-—освободитель Сибири от красных — стал национальным героем России,— утверждал Престон.

— Иностранец не может быть "нашим национальным героем,— неприязненно отвечал Голицын.

— Директория не случайно назначила Гайду командующим Сибирской армией. Он полон энергии, инициативы, я бы ска-* зал—умной инициативы,

Голицын пошмыгал носом и промолчал. Некорректный тон консула покоробил генерала Рычкова больше, черД князя.

— Больно смотреть, когда новая военная сила подчиняется случайному баловню судьбы,— сказал Рычков: это обстоятельство почему-то особенно оскорбляло его. С мрачным видом он вышел на перрон. Уборщики поспешно сгребали нечистоты и снег в кучи, духовой оркестр прочищал свои трубы, швейцары расстилали красный ковер.

Из вокзала живописной оравой вывалили мордастые, рослые парни в коричневых кафтанах, расшитых алыми галунами, в мохнатых киверах. Позолоченные вензеля украшали их толстые плечи: это были «бессмертники» — телохранители Гайды.

— С какой помпой встречают военного министра. Когда все же Колчак успел заручиться дружбой- англичан и чехословаков? — завистливо вздохнул Рычков.

На перроне, окруженный высшими чинами своего штаба, появился Гайда. Рычков примкнул к его свите, сразу потерявшись среди крикливой военной молодежи. В эти екатеринбургские дни из молодых особенно шел в гору двадцатисемилетний полковник Гривин. О его храбрости и жестокости рассказывались легенды, циничные поступки его смаковались, словно скабрезные анекдоты. Говорили, что Гривин, казнив своих солдат за трусость, издал приказ: «Расстреляно двадцать. Бог еще с нами! Ура!»

Молодым был и полковник Войцеховский. Голицын вместе с ним захватывал Екатеринбург, но Директория ценила полковника больше, чем князя. Он уже командовал группой чехословацких войск и тоже славился умопомрачительной жестокостью к красным. Недавно на рабочей окраине города по приказу Войцеховского был распят на кресте комиссар.

— Большевик, распятый подобно господу богу! Комиссар, как Христос, с раскрещенными руками! — поражался генерал Рычков. — Мы, воины за православную веру, уступаем заклятым своим врагам божественный крест. Мы оскверняем великий символ святого страдания.