Красный Элвис

— Неа, — ответила Вика. — Валюню по телевизору часто вижу, а так никого.

— А Марта тебе пишет? — поинтересовался горбун.

— Нет, — ответила Вика, — не пишет.

— А мне пишет, — сказал горбун и дал ей адрес турецкой гостиницы, где остановилась Марта. Вика долго думала, а потом написала ей письмо. Письмо было такое:

В детстве мы с братом коллекционировали разные «взрослые вещи». Он старше меня на два года, и все это на самом деле выдумал он, ему это было интереснее, чем мне. Мы копались в тяжелых чемоданах на чердаке, наполненных разным барахлом, сломанными вещами, разбирали горы мусора, выискивая для своей коллекции новые экспонаты. Летом чердак прогревался, мы жили в старом двухэтажном доме в центре города, вместе с нами жило еще несколько семей, и каждая семья считала необходимым снести на чердак старые вещи. Двери на крышу были выбиты, сквозь них постоянно залетали голуби и несли яйца в сломанных печатных машинках и старых медных кофейниках. Кроме того, на крыше было полно пыли и птичьих перьев, перья забивались между страницами книг и в карманы костюмов, мы находили их в пепельницах и чернильницах, вытряхивали из бюстгальтеров и керосиновых ламп. Брат ломал замки на очередном чемодане, и мы выискивали среди запыленного хлама нужные нам вещи: скажем, баночки с пудрой, железные гребни, коробки из-под зубного порошка, ржавые надломленные лезвия для бритв, рваные чулки, мятые галстуки, выцветшие платья, дырявые шляпы, дешевые сережки, исписанные шариковые ручки, перчатки без пары, блокноты с точной записью всех ежедневных расходов, пробитые в бесчисленных местах копирки, надтреснутые телефоны, дырявые авоськи, кошельки со множеством карманов и отделений, длинные женские мундштуки, очки со сломанными дужками, деформированные женские сумочки, пожелтевшие грамоты, шапочки для купания, открытки с видами мест, крем для загара, разломанные пополам фотоаппараты, просроченные противозачаточные таблетки, этикетки с винных бутылок, браслеты из красной пластмассы и залитые воском будильники, фотографии артистов кино и журналы с кроссвордами, календарики с отмеченными на протяжении года чьими-то месячными и капсулы с какими-то лекарствами, изорванные конверты с длинными письмами и стеклянные, со следами крови шприцы, седеющие парики и рецепты поликлиники, церковные свечи и самодельные иконы, фото с чьих-то похорон, студийные фото старых женщин, фото со множеством детей и взрослых, неизвестные нам лица, непонятные нам обстоятельства, которые мы присваивали, от которых мы делались если не взрослее, то, во всяком случае, опытнее. Голуби летали над домом, не решаясь залететь, и ждали, когда мы спустимся вниз. Однако мы не спешили, мы долго перебирали в руках открытые нами вещи, разглядывали записи в блокнотах, узнавали актеров на открытках. Летом мы почти жили на чердаке — там была какая-то мебель, пара матрасов, мы валялись на них и читали старые журналы с разгаданными кем-то кроссвордами.

Через пару лет у брата появилась девушка. Он привел ее однажды летом, когда никого не было дома. Она осталась на ночь. Я лежала в своей кровати, в соседней комнате, и слушала, как она смеется. Тем летом она часто к нам приходила, родителей целыми днями не было дома, и девушка с братом весело проводили это время. Как-то я рассказала ей о нашей коллекции. Мы сидели с ней вдвоем в пустой квартире, было солнечно и жарко. Она заинтересовалась и попросила показать ей эти старые вещи, о которых я рассказала. Мы долго разглядывали старую бижутерию, она, смеясь, мерила мужскую одежду и узнавала киноактеров, которых я не знала. Потом пришел брат, она услышала, как он появился, и побежала вниз. А я осталась. Самое интересное, что она никогда не носила сережек, собственно, как и я.

Когда ты вернешься, я покажу тебе остатки своей коллекции. Большинство вещей пришлось выкинуть — прошло столько времени, соседи изменились, мои родители эмигрировали, и я живу в этой квартире одна. Изо всех этих обломков я оставила себе несколько пар старых женских туфель, примерно сороковых годов, возможно, пятидесятых, но не позже. Я даже не знаю, кому они принадлежали. Со старой обувью такое дело, что она со временем начинает выглядеть еще хуже своих хозяев. Туфли, по-моему, это вообще самая интимная часть одежды. Они рвутся и разваливаются, сбиваются и теряют нормальный облик, поскольку, надев, ты изначально вкладываешь в них свой ритм, свою походку. Я в них хожу по квартире, они давят, но это такое странное ощущение, что ты носишь чужую одежду, пользуешься чужими вещами, заглядываешь в чьи-то дневники и записные книжки, — оно выматывает тебя, надламывает изнутри. Ты теряешь покой и равновесие, как будто делаешь что-то запрещенное, и тогда чьи-то души беспокойно шевелятся в сумерках каждый раз, как ты надеваешь их обувь или перечитываешь их письма. Видимо, это потому, что покой — вообще понятие иллюзорное, ненастоящее, и напрасно надеяться, что после беззаботной и спокойной смерти тебя ждут тишина и отдых. Я почему-то думаю, что даже после смерти, утратив всякую связь с теми, кого ты любил, из-за кого ты страдал и кого тебе все время не хватало, ты все равно не сможешь успокоиться, спрятавшись в потустороннем сумраке, будешь мучиться и страдать каждый раз, когда кто-то, не обращая на тебя никакого внимания, будет надевать твои босоножки.

«МЕТАЛЛИСТ» ТОЛЬКО ДЛЯ БЕЛЫХ (Образ врага в украинской советской литературе)

Демократия начинается тогда, когда убивают твоего дилера. Реальная власть в этой стране принадлежит тридцатилетним психопатам, хотя они об этом еще не знают. Украинское экономическое чудо контрабандой ввозится через границы республики. Противостояние подчиняет собственной логике все твои поступки и программные заявления. Принимая участие в противостоянии, ты ежечасно вынужден обороняться от бесчисленных рисков и провокаций. Твои враги ведут ежедневную скрытую войну, конечной целью которой должна стать твоя капитуляция и подписание новых условий, имеющих для тебя фатальные последствия. Они проводят всеобщую мобилизацию и группируют силы, изначально отбрасывая малейшую возможность найти взаимопонимание с помощью дипломатических методов. Они отслеживают твой маршрут, превращая тебя в подвижную мишень многоразового использования, прослушивают твой телефон, запускают тебе в сеть вирусы, пишут антисемитские лозунги на дверях твоих соседей и обвиняют в этом тебя, выбивают замки в твоем подъезде, присылают тебе почтой порножурналы и книги ксенофобского характера, зомбируют твоих друзей, поджигают офис, в котором ты работаешь, расстреливают пожарную команду, едущую спасать твой офис, расстреливают твоих друзей, у которых проходят последствия зомбирования, обрубают тебе кабель и глушат эфир, просматривают в твое отсутствие твои книги, вырывая из них любимые страницы, подбрасывают тебе в карманы наркотики и фальшивые документы, подкупают судей, согласных поверить, что документы — не фальшивые, перекладывают, наконец, на тебя вину за смерть твоего дилера, перекладывают на тебя вину за то, что власть в этой стране принадлежит психопатам.

Наблюдая за тобой издали, все время придерживаясь дистанции, вынюхивая твой след в траве, занимая позицию в доме напротив, не выпуская тебя из прицела, каждый миг, днем и ночью, находясь в полной боевой готовности, прослушивая в телефоне твое дыханье, твой голос и твое молчанье, попадая в ритм твоей жизни, формируя его, замедляя и ускоряя в зависимости от собственных нужд, дыша с тобой одним воздухом, истекая с тобой одной кровью, залечивая вместе с тобой одни и те же болезни, размораживая вместе с тобой одни и те же продукты, вливая в себя ту же самую отраву, теряя то же самое сознание, переходя за те же самые пределы, упуская контроль над теми же самыми вещами, проживая вместе с тобой ту же самую жизнь, умирая вместе с тобой той же самой смертью.

Те, что сами принимают за тебя решения; те, что не дают тебе возможности влиять на события; те, что контролируют твои перемещения, ограничивают твои движения, прогнозируют твое поведение, указывают на твои заблуждения, оценивают твои заявления, блокируют твои инициативы, отрицают твои свидетельства, отказываются от сотрудничества с тобой, осуждают тебя за нежелание сотрудничать, осуждают тебя за неумение до конца отстаивать свою позицию, осуждают тебя за непоследовательность и разочарование, осуждают тебя за технические огрехи, постоянно допускаемые тобой в их присутствии, осуждают тебя за недостаточно выверенные заявления, провоцирующие массовые волнения, осуждают тебя за попытки переложить на них ответственность за массовые волнения, обвиняют тебя в продажности и некомпетентности, обвиняют тебя в отсутствии конструктивной позиции, обвиняют тебя в сдаче единомышленников и сотрудничестве с системой, обвиняют тебя в постоянных попытках воспользоваться общей нестабильностью, обвиняют тебя в развале коалиции, отмирании идеологии, реванше консервативных сил, ослаблении общего сопротивления, утрате былых позиций, провале многосторонних переговоров, компрометации целого движения, упадке общей платформы, гибели лучших последователей, смерти твоего дилера.

Наговаривая тебе слова, которыми ты начинаешь пользоваться в повседневной жизни, нашептывая тебе основные термины и понятия, исправляя твой язык, расширяя его с помощью специальной терминологии, вставляя в твой язык куски своих заявлений и манифестов, запуская в твой язык зачатки собственной лексики, воссоздавая твой голос в домашних условиях, имитируя твои разговоры и пение, повторяя за тобой наговоренные перед этим слова, набивая своей лексикой пустоты в твоих ответах, подчиняя себе твое произношение, приобщаясь к твоему молчанию, синхронизируясь с ним, опережая его, останавливая его в нужном месте, вынуждая тебя забыть о главном — об их присутствии.

Работники коммунальных служб, оголяющие провода в неосвещенных коридорах; уборщицы, оттаскивающие трупы на соседний участок; сантехники, сливающие в раковину следы преступления; регулировщики, блокирующие жизнь мегаполисов; продавцы в киосках, продающие легализованную смерть; почтальоны, приносящие весть о банкротстве; безработные, подделывающие документы для получения социальных дотаций; алкоголики, подделывающие документы для получения статуса безработных; патруль, контролирующий рынок наркотиков в нашем районе; контролеры и уличные попрошайки, формирующие рынок наркотиков в нашем районе; проститутки по вызову, занимающиеся групповым сексом из корпоративной солидарности; мобильные операторы, перепродающие краденные в Польше немецкие телефоны; грузчики продовольственных рынков, сцеживающие бычью кровь для оккультных занятий; актеры кукольных театров, вгоняющие шпильки и крючки в деревянные игрушки; работники метрополитена, по утрам счищающие кишки с рельсов; музыканты духового оркестра, переносящие в своих футлярах отрезанные собачьи головы; работники велосипедного завода, ослабляющие гайки на велосипедах перед отправкой в продажу; ведущие прогноза погоды, указывающие неправильное направление ветра; врачи хирургического отделения, вшивающие во время операции в кожу колокольчики для рыбалки, — ты теперь не сможешь потеряться, ни за что не потеряешься, в этой тьме, среди этого снега, тебя всегда можно будет найти по звукам колокольчика, вшитого в твое тело. Тебя всегда можно будет узнать в толпе, как бы тихо ты себя ни вел, как бы ты ни прятался за спинами соседей, за спинами своих близких, за спинами своих друзей, своих врагов, каждый из которых имеет глубоко под кожей свой колокольчик для рыбалки.

Была у меня подружка, артистка цирка, у которой был взрослый сын, Густав. И она рассказывала о нем такую историю. Густав ходил на стадион, у них была компания — все жили в районе Тракторного, по этому признаку их и отличали. И вот после одного матча, на который они уже пришли убитые, в шашлычной недалеко от рынка они порамсили с кавказцами. Кавказцев было больше, и кавказцы были трезвее, поэтому Густава с друзьями гнали несколько кварталов, а потом вернулись назад в шашлычную праздновать победу. На этом бы история и закончилась, но дело в том, что одному из друзей Густава во время этого приключения сломали два ребра. Компания решила, что так не годится, что не имеют права кавказцы ломать ребра простым славянским скинхедам. Самим идти к кавказцам им не хотелось, поэтому они попросили помощи у старших, бывших спортсменов, которые из спорта вышли и занимались охраной рынков в районе Тракторного. Старшие тоже решили, что так не годится. Кавказцев они не любили и традиционно брали с них пошлину. Здесь была похожая ситуация. Они составили делегацию из трех бывших спортсменов, взяли нескольких обиженных скинхедов и поехали в шашлычную. Но тут случилась накладка — именно в этот день кавказцы праздновали какой-то то ли религиозный, то ли национальный праздник. Их набилась полная шашлычная, и настрой у них был боевой. Парламентариев снова гнали несколько кварталов. Со стороны кавказцев это было ошибкой. Спортсмены устроили собрание, перезарядили калаши и решили мстить. С ними подписались таксисты, которые кавказцев тоже традиционно не любили, собственно, как и всех остальных. Густав с друзьями ходили возбужденные и агрессивные. Их раненый друг показывал всем перебинтованное тело и заявлял, что он расист. Встретиться договорились на автостоянке в районе Тракторного. Кавказцы приехали на джипе и вытащили из багажника два ящика коньяка. Спортсмены пришли в выглаженных спортивных костюмах и с большими спортивными сумками, где лежали калаши. Таксисты отключили свои рации, чтоб их никто не отвлекал. Густав с друзьями набрали полные карманы арматуры. Приехали даже братья Лихуи с каким-то священником. Начался переговорный процесс. Кавказцы признали свою вину, стали ссылаться на религиозные праздники и южную кровь, объяснили, что сгоряча не разобрались, с кем имели дело, и предложили забухать в знак примирения.

Спортсменам поведение кавказцев понравилось. В принципе, — заговорили они, — не такой уж они и паскудный народ, эти кавказцы. Что нам тут делить? Все равно завтра мы с них пошлину брать будем, чего уж тут размениваться. Малолетки сами залупились, а старшим теперь все это говно разгребать — кому это надо? И они стали кучковаться возле джипа, на капоте которого и стоял коньяк. И все было бы хорошо, если бы раненый скинхед не послал одного из кавказцев, который, сам того не желая, зацепил его поломанные ребра. Раненый скинхед, у которого накипело, просто развернулся и послал его. Кавказец, который, наверное, не привык, чтобы его посылали скинхеды, послал его в ответ. Это услышали братья Лихуи, стоявшие рядом, и, не разобравшись, что к чему, завалили кавказца на асфальт. Кавказцы бросились было на помощь, но бывшие спортсмены, которых оторвали от шарового коньяка, вмиг озверели и в считанные минуты превратили автостоянку в место кавказского геноцида. Последними подбежали таксисты и стали добивать оставшихся в сознании кавказцев, которые пытались спрятаться под колесами джипа. Потом забрали коньяк, подожгли джип и поехали домой.

Я, кстати, эту историю слышал дважды из разных уст. Мне ее потом пересказывал именно один из этих таксистов. В жизни он был нормальный спокойный чувак, но эту историю рассказывал со злостью и жестокими подробностями, акцентируя то на выбитом глазе, то на вырванных золотых зубах, то на телесных повреждениях братьев Лихуев, которых отвезли в больницу. Милиция взяла Густава и компанию через несколько часов — они получили свою долю коньяка и пили в парке неподалеку. Их затащили в отделение, сказали, что один из кавказцев вот-вот должен помереть, и тогда их всех засадят по полной программе, а отделение выполнит свой годовой план. Держали их около суток. В конце концов приехал начальник отделения, разочарованно сказал, что кавказец, скорее всего, не помрет, что таксисты отмазались, а у спортсменов связи в муниципалитете, и, прочитав скинхедам лекцию о дружбе народов, отпустил их на волю. Компания сразу же повалила на стадион. Наши, кстати, выиграли — капитан «Металлиста» Лаша забил единственный и победный гол, и компания счастливо вернулась домой. Наутро выяснилось, что их раненого друга подрезали в собственном подъезде. Милиция подозревала студентов, которые в подъезде покойного постоянно покупали анашу.