Красный гроб, или Уроки красноречия в русской провинции

Воду радостей живых, ту, что старит молодых, молодит совсем седых, будем пить и не пьянеть.

Или вы балкарец? У Кайсына Кулиева есть строки:

Как пахнет трава на родимой земле, не в моей позабыть это воле.

Слушал в дальней дали, в полуночной мгле, как шумят мои сосны в Терсколе.

А вот дивная песня чеченцев. Конечно, я читаю только перевод:

Мы родились той ночью, когда щенилась волчица, а имя нам дали утром под барса рев заревой.

А выросли мы на камне, где ветер в сердца стучится, где снег нависает смертью над бедною головой.

Наступила тишина. Южанин сидел, опустив голову, закрыв глаза рукой.

– Товарищи, господа! – обрадовался внезапному перемирию Ченцов.
–

Давайте выпьем. Вон же как Омар Хайям сказал.

– В другой раз… – Чалоев поднялся и протянул руку Углеву. – Спасибо.

Не знал, что так далеко от родных мест встречу настоящего человека,

– и кивнул хозяину: – Спасибо. В другой раз, – и вышел из предбанника.

Одевшийся Толик мигнул синими глазами всем:

– Не залупайтесь, он хороший мужик…

– Чем же он хорош? – рыкнул снова прокурор. – Гнать его отсюда.

– А у него паспорт российский.

– Знаем мы!.. – заверещал младший Калиткин, натягивая рубаху.
–

Братан прав!

Толя пожал руку Ченцову, Углеву и удалился следом за Чалоевым.

Не отзываясь ни на какие призывы хозяина бани (сейчас же в доме готовят ужин!), быстро сорвались и уехали, судя по звуку, на двух машинах угрюмые братья Калиткины. И молчавший весь вечер в углу

Кузьма Иванович поднялся и сиплым басом объявил:

– Я – старик, не влезаю в эти дела. Ты, Валентин Петрович, всегда людей любил… – и, хмыкнув, добавил: – А приходил час: отворачивался, как от столба.

Углев почувствовал, как краснеет.

– Что ты такое говоришь, Кузьма Иванович?!

– Говорю!

– Это ж неправда!.. Я отворачивался, когда человек совершал поступок, несовместимый с нравственностью…

– А сам всегда совершал поступки совместимые?

Хозяин бани засуетился рядом:

– Господа!.. Старики!.. Да что вы, а?! Еще ссориться начнете?!

Ангелов нету в природе, а вы оба замечательные люди. Идемте же, сейчас покушаем… посидим… музыку послушаем…

Покачав головой, играя пальцами в дрянненькой прилипшей рыже-белой бороде, как в ладах гармони, бормоча благодарные слова, старик, пятясь, ушел.

Да что он такое тут нес?! А, да ладно. Углев-то помнит, кто от кого отворачивался.

Но сейчас деваться было некуда. И пришлось Валентину Петровичу одному-единственному из недавних гостей плестись по длинным переходам, по плитке и коврам в зал – за стол с хозяином дома, молодым бизнесменом.

– Ну как? – спросит часа через два жена у мужа. – Красная и черная икра? Еще что?

Углев только скривится, все там у Ченцова было на столе. И глухарь, и осетр… мог бы, кстати, и жену Валентина Петровича пригласить -

Мария любит рыбу. Но мальчишник есть мальчишник. Впрочем, за длинным столом, полном яств, кроме бизнесмена и учителя, вяло расположились также дети Игоря Владимировича: коротко остриженный белокурый юноша с оцепенелым взглядом и юная девица с пятью или шестью ниточками жемчуга на тонкой шее, та самая Ксения, которой Валентину Петровичу надлежало в ближайшее время давать уроки.

11.

Договорились, что она будет приходить на дачу Углевых вечерами в среду и пятницу (это ей удобнее: квартира-то Углевых в городе, а машину ей еще не доверяли). Ксения оказалась в общении чрезвычайно робкой, речь у нее несколько невнятная: девочка шепелявит и сама знает об этом, стесняется, отворачивается, играя смущенной улыбкой, и от этого еще больше шепелявит. Как с этим дефектом бороться? Он остался с детства, когда ей нравилось, как маленькой куколке, смешно лепетать. Но главное – что она знает? И хочет ли сама больше знать?

Улыбаясь гостье улыбкой едва ли не до левого уха, очень мягко, осторожно Валентин Петрович спросил при первой встрече:

– Ну-с, какие книги читаете? Что-нибудь помимо школьной программы?

– Помимо? “Мастер и Мальгалиту”.

– О. А “Слово о полку”? – Девица промолчала. – А как насчет “Горя от ума”?

– Мы проходили, да.

– Помните, о чем эта трагедия?

– Трагедия? – Она сдвинула бровки, пожала плечиками. – Чацкий… Молтялин…

– Не очень интересно?

– Почему?.. С самого натяла видно, что Молтялин плохой.

– А Чацкий?

– Все говорит и говорит.

– Еще что-нибудь читали?

– На днях начала “Братьев Карамазовых”…

– Ну и как? – Девушка молчала. – Алеша вам понравился?

– Да. Но тоже… отень много…

– Слов? Рассуждений?

Она кивнула.

– Из всего, что вы прочитали, кто для вас герой? Благородный, настоящий?

Тут она недолго думала. Очень серьезно ответила:

– Онегин.

– Почему?

– Он Татьяну не тронул. – В глазах мелькнула некая собственная ее, выстраданная мысль. Да и что удивляться этой ее фразе, одно только телевидение своими сюжетами, основанными на насилии, может задавить страхами юную душу. И, конечно, Онегин мог, да не захотел “тронуть”

Татьяну.

– Это верно, Ксения. А чем он занимался? Он же ничего не умел.

– Да, “труд упорный ему был тошен…”

– Так чем же он вам близок? Он друга своего Ленского убил.

– Да.

Углев улыбнулся девице.

– Ну, ладно, о нем поговорим позже. Еще кто?

– Петёрин.

– А этот чем вам нравится?

Улыбнулась и Ксения.

– Он остроумный.

– Верно. А что он вообще делает в жизни?

– Петёрин? – и Ксения неуверенно ответила. – Лишний человек? – и покраснела. – Он… он служит в армии.

– Это верно. А в своих взаимоотношениях с людьми… вспомните “Бэлу”… что-нибудь доброе делает в жизни?

– Нет, нет!

– Так все равно – хороший человек?

Девица, опустив глаза, вздохнула. Она не знала, как ответить.

– Ксения, мы не в школе. Говорите, как вам хочется сказать. Есть хоть один хороший, светлый человек в литературе девятнадцатого века?

Она долго молчала. И все равно стереотип сработал.

– Базаров? – с надеждой спросила Ксения.

– Базаров? А он вам нравится?