Красный гроб, или Уроки красноречия в русской провинции

– Болеет, – отвечал Игорь. – Грипп. Пошутил: гриппер, но я понял: грипп. Я-то считаю: баня любую хворь вышибает.

“Если сердце сильное”. Но Углев не стал ничего более говорить. Ему налили вина, он час назад зарекался, не хотел сегодня с этими людьми пить, но выпил. И, сославшись наконец на то, что надо идти к жене, встал.

– А как же баня?!. – вопил Игорь. Он сдернул со спинки стула пиджак и держал на расстоянии, не отдавая. – Валентин Петрович! Баня!

Стыдясь сам себя, Углев буркнул:

– Дело есть одно срочное… надо подзаработать… готовим макет для музея…

– Что?! А что же вы у меня-то?! Господа! – закричал Игорь, обращаясь к своим друзьям. – Полгода учит мою дочь и отказывается бабки взять.

А в музей торопится какие-то крохи выцарапывать. Я вам сейчас же принесу вашу зарплату!

– Да ладно, потом… – бормотал Углев.

– Нет уж… – Поддернув красные плавки, Игорь исчез. И Углев, стоя, мучительно ждал.

Толик покосился на сидевших рядом.

– Я думаю, мы должны скинуться и помочь нашим воспитателям… – Достал из угла лежавшую комком одежду, вынул портмоне.

Углев, краснея, замотал головой, отступил к двери.

– Да что вы… я получаю достаточно…

– Знаем мы, сколько вы получаете… – произнес прокурор. – Я тоже добавлю. – И на поднос, с которого смели в сторону кисти винограда и раскатившиеся яблоки, все стали бросать бумажки. Чалоев положил две зеленые сотенки.

Вдруг Толик, глядя на доллары, рассмеялся, как женщина, – звонко и поводя плечами.

– Ты что? – насупился южанин.

– Это другие? – смеялся Толик.

– Ну конечно, – еще более сердясь, отвечал Чалоев. При этом не надо было окружающим иметь много ума, чтобы догадаться: намек касался или меченых денег, или фальшивых денег. Хотя вряд ли эти господа всерьез занимались сбытом подделок – скорее всего, играли, как играют нынче и взрослые люди, печатая на цветном принтере деньги любой страны.

Вернулся Игорь и, протянув учителю большой бумажный конверт, другой рукой таинственно приоткрыл и закрыл щель.

– Эти тоже туда! – скомандовал Толик. И как ни отнекивался Углев, его заставили деньги с подноса также сложить в конверт.

И, багровея от стыда, пятясь, он ушел наконец из бани. Рубашка под пиджаком липла к спине, брюки липли. “Боже мой, до чего пал…” – вертелось в голове. Нет, если бы не возникшая в шутку угроза насчет дачи, он бы легко и остроумно обыграл сих господ. А так, пришлось согнуться…

Жена сидела на даче, накинув на плечи ветхую кроличью шубу, которую супруги давно уже из города притащили сюда. На столе горела свеча.

– А что, нет света? – радуясь этому обстоятельству (жена не увидит его лица), спросил Валентин Петрович.

– Нет, сама отключила. Мы же домой? Они не подвезут?

– Я не стал просить. Но зарплату нам выдали, – глухо ответил Углев.

– Кузя заболел. Может, навестим?

Почему он вспомнил о нем? Наверное, потому, что смертельно захотелось выпить простой горькой водки, заглушить стыд унижения.

– С ума сошел!.. – возмутилась жена, – столько тебе огорчений причинил…

– Дело прошлое. А свет у него горит. – Углев глянул, скосясь, в окно.

Дача Кузьмы Ивановича недалеко, за полосой сосняка. Да и не совсем это дача – длинный, обитый жестью вагончик с железной печкой.

Болезненная супруга Шамохи редко сюда ездит – только летом к кустикам смородины да к грядкам с морковью и луком. Сам же, бывало, даже зимует здесь, хотя бы с вечера субботы до утра понедельника. И сегодняшним вечером не очень верилось в грипп: в окошке синеватый свет, наверняка дед лежит возле печки на топчане и смотрит футбол или хоккей по черно-белому телевизору. Интересно бы знать, он-то по какой причине идти в баню к Игорю не захотел. Грипп весной – смешно!

Но Маша не желает без лишней необходимости видеть хрипатого, склочного старика. Что ж, так тому и быть. И супруги Углевы, замкнув на висячий амбарный замок свой деревянный домик, побрели домой в город мимо дорогих машин с тихо играющей внутри музыкой, мимо курящих охранников с автоматами Калашникова на плечах, через тайгу, по насыпной дамбе над оврагом. Скоро, скоро заиграет вода по дну – и дамба вновь осядет, и снова будут сыпать сюда всякий шлак и битый кирпич, можно и ноги поломать без транспорта. На велосипеде будет тоже не проехать. Но пока что можно вполне.

“Завтра навещу Кузю, – решил Углев, желая чувствовать себя благородным в этот довольно мерзкий для себя вечер. – Вечером возьму да зарулю”.

15.

Но на следующий день напрасно он покатил в дачный поселок к старику: вагончик был заперт на врезной замок с узкой извилистой щелочкой для ключа, которая странным образом походила на глумливую усмешку

Шамохи. Как же так? Валентин Петрович мог поклясться: вчера в окне играло сизое зарево работающего в полутьме телевизора. Пришлось ехать к Шамохе домой, хотя Углев очень не любит разговаривать с его женой Клавдией Илларионовной. Маленькая, с круглой, как яблоко, головкой, говорливая, она, подпрыгивая, зорко заглядывала в глаза, иной раз и отдельно: то в правый глаз, то в левый, и все тараторила про мужа, какой он теперь несчастный, а ведь был членом бюро райкома партии, и это все Углев виноват – приехал и взбаламутил город.

Однако сегодня жена Шамохи тихо сидела за столом и только кивнула, увидев Углева.

– Что-нибудь случилось? – спросил он. – Где Кузьма-то Иванович?

“Неужто загулял?”

– В больнице. Довели честного человека. Шел по улице и упал.

Из ее слов Углев понял, что в последние дни и вправду старик пил, однако не так чтобы уж очень, но если раньше, выпивая, он веселился, произносил нарочито реакционные речи (все равно теперь не посадят!), то теперь был угрюм. Что-то его мучило. Может быть, по старой школе тоскует, говорила жена, где сейчас Углев командует. А может быть, на

Президента России сердится, который окружил себя сплошь земляками да еще сотрудниками ЧК. “Сибирь возражает”. Это его коронная фраза:

“Сибирь возражает”. Как-то и Ельцину послал телеграмму по поводу, теперь уже забывшемуся: “Смотрите, Борис Николаевич, Сибирь возражает”. Зачем такие телеграммы посылать? Их все равно никто не прочтет, только сами себе сердце рвем…

– Он же не может тихо. Он же громко. – Это верно, когда Шамоха говорит в здании, на улице люди его слышат, как радио. – Конечно, не тот уже нынче Кузьма Иванович, силы все ушли… но голос… это голос народа! – уже заводясь, как безумная, говорила старуха, приблизясь к

Углеву и попеременно заглядывая ему то в один глаз, то в другой.

Углев дома у себя переоделся, как на работу, и поехал автобусом в больницу. К его удивлению, старик лежал в отдельной палате, с телевизором и холодильником. Как шепнули Валентину Петровичу медсестры, сегодня Шамоху сюда перевели из общей: все оплатил бизнесмен Игорь Ченцов. В палате рядом с постелью стоял столик на колесиках, на нем виноград и яблоки, точно такие же, какие вчера

Углев видел в бане. Хорошо живет Игорь, имеет, поди, тоннами этот продукт.