Красный свет

– Вы немного бомбили, – сказал я.

– Каддафи был тиран, – сказал майор. – А что наши с ним раньше обнимались… С Гитлером тоже обнимались. Дипломатия! – Майор Ричардс, судя по всему, был противником дипломатических ухищрений. – Важно то, что процесс идет уже и в России.

– Позвольте, – сказал я, – еще двадцать пять лет назад, когда я жил в Штатах… Перестройка, Горбачев…

– Попытка была неудачной, мистер Ханфштангель. Власть опять стала авторитарной.

– Уверен, вы что-нибудь придумаете.

– Сегодня на площадях Москвы опять толпы…

– Работаете не покладая рук, майор?

– Находимся в контакте с лидерами оппозиции… – Майор всегда улыбается тихой улыбкой. Я забыл сказать, что на Рождество его дети присылают мне открытки. Однажды его дочка назвала меня в письме дедушкой.

– Чего вы от меня ждете?

– Вы интересны как человек, который активно занимался геополитикой в прошлом веке. Я прошу вас включиться и в сегодняшние события.

– Майор, вы знаете, сколько мне лет?

– Делитесь воспоминаниями. Иногда случайная деталь рассказа поможет в формировании концепции. Мы учимся на чужих ошибках. Здесь несколько гостей из Москвы, люди достойные, демократической ориентации.

– Ну что ж, – сказал я. А сам подумал: неужели мой мафусаилов век закончится еще одной авантюрой?

Вот, значит, как меня будут использовать. У них ничего не пропадает, кадры здесь берегут: все пошло в дело. Генерал-майор Рейнхард Гелен, глава оперативной разведки на советско-германском фронте, пригодился для работы в ЦРУ, его сразу, еще в 1945-м зачислили, а в 1949-м разведслужба Гелена уже вовсю работала как подразделение ЦРУ; «лионскому мяснику» Клаусу Барбье нашли занятие в Латинской Америке, он разгромил боливийских партизан, работал советником безопасности у диктатора Уго Бонсера; фельдмаршала Альберта Кессельринга, приговоренного к смертной казни за уничтожение Роттердама, личным распоряжением Черчилля вытащили из тюрьмы в 1947-м. Я все недоумевал: зачем его освободили, он же занялся созданием реваншистских партий? Значит, так надо было. Генерал-майора Отто Ремера, того самого, который подавил мятеж генералов в 1944-м и арестовал заговорщиков, специальным распоряжением освободили в 1947-м. Я тоже недоумевал: из неудавшегося заговора генералов вермахта сделали легенду, а того, кто заговорщиков арестовал, – освободили. Еще больше я удивился, когда узнал, что Отто Ремер основал в 1949-м неонацистскую партию – Социалистическая имперская партия, так она называлась. Он и Отто Скорцени путешествовали по Востоку, переводили на арабский язык «Майн кампф». Или Пауль Шефер: он пригодился Аугусто Пиночету для создания лагеря – поселка «Дигнидад». Всем дали работу. Вот и мне нашли применение. Ну что ж, я готов.

В гостиной ожидали трое упитанных мужчин – то были представители современной российской фронды. Один раскинулся на диване, двое по креслам – причем заняли самые удобные. По книгам я знаком с портретами былых поколений русских фрондеров – от Желябова до Солженицына. Сегодняшние оппозиционеры не были похожи на хрестоматийных борцов. В героях прошлого поражало сочетание каменных лиц и стремительных тел. Лица сегодняшних вождей были оживленные, а тела малоподвижные.

Я и сам плохо хожу, ноги уже не слушаются. Ни один из фрондеров не встал, не сделал попытки предложить мне свое место. Майор довел меня до стула у окна, я сел на жесткий стул, разглядывая гостей.

Сегодня русский язык изменился, русские пользуются английскими словами столь же часто, как родными. Мы поймали окончание разговора.

– Англичане научились готовить lobsters! – говорил тот, что сидел на диване. – Совсем другая кухня. Меня Курбатский соблазнил. Amasing!

– Come on! – сказал упитанный господин с синими от бритья щеками. – Не лучше, чем в Москве.

– Меня приглашали в «Палаццо Дукале» в Москве, – сообщил самый старый из них, с лицом скомканным, как носовой платок. – Поспорит с Европой.

Майор представил меня гостям. Представились и они.

Тот, что сидел на диване, оказался лидером оппозиции Николаем Пигановым. Пиганов – личность известная, в газетах часто публикуют портреты: Пиганов на водных лыжах, на трибуне митинга – несмотря на возраст, он охотно позирует в пляжном костюме.

Лидер оппозиции лениво пошевелил пальцами, изображая приветствие. Я в ответ пошевелил, как и он, пальцами поднятой руки. Жесты, которыми мы обменялись, напоминали стандартное нацистское «хайль!», но произвели мы эти жесты расслабленно, как принято в либеральной среде.

Синещекий господин отрекомендовался журналистом. Борис Ройтман – так звали его – сиял, как начищенный сапог эсэсовца, но блеск был не казарменный, то был самоуверенный блеск безнаказанного светского человека. Так лоснятся лица удачливых евреев, которым не надо прятаться по чердакам, в просвещенном мире они пожинают плоды своих былых невзгод. Впрочем, я тут же поправил себя. Блеск часто обманчив. Самоуверенности в Ройтмане не было, напротив, была растерянность, которую блеск скрывал – так сквозь лаковую поверхность картин Рембрандта пробивается горе; я задержал взгляд на этом человеке.

Третьим был историк Халфин, старик, однако не столь древний, как я. Старик смотрел лукаво: годы научили его выбирать правильный путь и прогрессивные взгляды. Господин Халфин держал в руках книгу – скоро я узнал, что это его собственный труд, трактующий судьбу России.

Ройтман же выделялся любознательностью – свойством, присущим журналистам. Он спросил для чего-то про высоту потолков, подошел к окну, оглядел улицу и палисадник.

– Престижный район? – осведомился Ройтман, увидев цветных соседей. Наличие негров его насторожило.

– Нет, – сказал майор Ричардс, – не очень престижный.

– Говорят, – сказал Ройтман, – в Хемпстеде хорошо. Интеллигентная публика.

– Чепуха, – Пиганов знал мир, – в Хемпстеде уже никто не селится.

– Интересно, – спросил Ройтман, – этот дом в какую цену?

– Присматриваете жилье в Британии?

Я обратил внимание, что русские интеллигенты неплохо разбираются в недвижимости. Ройтман осмотрел пятно от протечки на потолке, осведомился, как выведена канализационная труба. Литератор объяснил, что в Москве ценится сталинская архитектура – в то время строили добротно.

– На крови строили, – заметил Халфин. – Дома строили рабы.

– Немецких военнопленных принуждали строить дома для русского генералитета, – жестко уточнил Пиганов.

Ройтман помрачнел: стыдно за сталинскую архитектуру.

– Надеюсь, с английскими домами подобные истории не связаны, – сказал Ройтман. Майор Ричардс покивал: что вы, какие рабы на английских стройках! Раньше трудились ирландцы, сегодня работают поляки и украинцы, свободные люди.

Халфин заметил, что, если задержится в Лондоне, придется думать о жилье. Из дальнейших реплик стало понятно, что ситуация в России накаляется.

– Несколько дней назад… – начал Халфин.

Дверь распахнулась, и вошел четвертый гость – русских сделалось очень много, столь шумен был новый господин.

То был композитор Аркадий Аладьев, брюнет с некогда пышной шевелюрой, отхлынувшей со лба далеко назад, подобно русским войскам в первый год германского вторжения. Волосяной покров отступал в беспорядке, обнажив возвышенность лба, темя, виски – но прочно закрепился на затылке и за ушами. Там локоны вились и спадали на воротник. Движения музыканта были порывисты.