Красный вал [Красный прибой]

Ружмон снова положил ему руку на плечо и сказал:

— Действуйте без насилия, соблюдайте осторожность. Определенный отказ итти против своего брата рабочего, инертное отношение к делу, глухой саботаж должны довести до сознания, что слишком много требовать от солдата опасно.

Арману непосредственное и решительное действие было бы больше по душе, однако, авторитет и спокойная стоическая философия Ружмона умеряли его пыл.

— Это верно, — ответил он. — Нетерпение — вещь даже опасная.

— Однако, слишком терпеливым быть тоже не следует. Он остановился.

— До скорого свиданья, — проговорил Ружмон и протянул им руку.

И в то время, как он шел дальше, полный нежной мечты о Христине, образ которой в первый раз в жизни оттеснял на второй план революционные мечты, юноши шагали по темным улицам, полные какой-то мистической силы, которую, казалось им, они почерпнули у источника высшей силы, Франсуа Ружмона.

XI

Тускло мигал красный огонек лампы в предрассветной туманной тиши. Всю ночь преследовал Деланда образ Ружмона; его голос непрерывно звучал в ушах; Деланда терзало чувство пережитого унижения и мучительной зависти. Измученный усталостью, бросился он на постель, но тщетно пытался уснуть: бешенство заставляло его снова вскакивать и метаться по комнате. Прошлое, будущее ничего больше для него не существовало, существовал только этот ненавистный соперник, существование которого, однако, делало ему ненавистным весь мир. И все его усилия побороть себя, свои чувства только усиливали их, успокоить его могла бы только смерть противника.

В неистовство приводил его не самый факт поражения на собрании, но великодушное вмешательство Ружмона. Он все время видел перед собою Ружмона, укрощающего толпу и оказывающего ему свое великодушное покровительство, и все это и приводило его в бешенство. Он в тысячу раз предпочел бы быть избитым. Невыносима была и мысль, что он, этот ненавистный противник, спас от давки его сестру.

— Митинговая вошь! Синдикалистская мерзость… раздавил бы, как скверное насекомое…

Ласточка пролетела, чуть задев оконное стекло. Марсель открыл окно и глубоко вдохнул свежий утренний воздух. Это несколько успокоило его, и он почувствовал, что сможет уснуть.

И он, в самом деле, уснул тяжелым бредовым сном. Но в обычный час он предстал перед Христиной с лицом, белым, как известка. Стол был уже накрыт и имел нарядный приветливый вид. Механик любил этот хорошо приготовленный и хорошо поданный Христиной утренний завтрак.

Это был самый спокойный момент его рабочего дня, единственный раз, что он ел спокойно; среди работы он только наскоро закусив, наспех что-нибудь проглатывал. И эти свои утренние завтраки он нарочно растягивал, медленно ел горячий хлеб, намазанный свежим маслом, и запивал его кипящим кофе. Христина знала это и следила за тем, чтобы все было так, как любит брат. От времени до времени Марсель говорил:

— Недаром человек ставит хлеб выше всего. Когда он хорошо выпечен — нет ничего вкуснее…

— Если он при этом намазан маслом и к нему подан кофе, — смеясь, добавляла Христина.

Она сама, любила эти утренние завтраки больше, чем обед и ужин с их мясными блюдами. Но в это утро ее огорчало то, что брат почти не ест. Ей были знакомы его припадки ненависти и бешенства. И, конечно, то, что произошло вчера вечером, не могло даром пройти. Сама от природы очень вспыльчивая, она не могла не облегчить себе душу так или иначе сейчас же. Он же, напротив, мог ходить неделю со злобой на сердце, весь какой-то потускневший.

— Ты не спал? — сказала она. — Я знала, что ты не можешь уснуть, и ты, и ты сам отлично это знал. Почему же ты не принял хлорала, как я тебя просила? Ведь, ты мне обещал это сделать?

— Я ненавижу всякие лекарства, — проворчал он.

— Конечно, они противны, но что же делать, раз без них не обойтись? Если бы ты принял порошок хлорала, ты бы выспался. Бессонница тоже яд.

— Ну и что же я от этого выиграл бы? Мучился бы еще больше сейчас и в мастерской? Лучше было претерпеть эту муку у себя в комнате, наедине с самим собою.

— Ах, нет, это гораздо хуже. Прежде всего днем всё представляется не в таких мрачных красках, как ночью. К тому же работа тебя отвлекала бы. Стоя у машины, ты способен все забыть.

Он посмотрел на нее и ничего не сказал.

— Характера моего не переделаешь, — проговорил он, помолчав. — Я создан для того, чтобы терзать самого себя… Другие самоуслаждаются, а я вот самоистязаюсь — такое уж я мрачное животное. На здоровье моем это, впрочем, не отзывается.

— Веселым ты, конечно, не будешь никогда, — сказала она и положила свою нежную ручку на его жесткую руку, — но ты мог бы над собой поработать. Стоит тебе стать немного фаталистом. С неизбежным легче мириться, и легче становится жить. Не надо было тебе пытаться вступать в открытую словесную борьбу с Ружмоном.

— Потому что я должен был быть уверен в том, что он меня побьет? — с горечью спросил он.

— Потому что ты должен был быть уверен в том, что ты попадешь в неприятное положение…

— Скверного оратора, — задыхаясь от оскорбленного самолюбия, выкрикнул он.

— Ты прекрасный оратор, но не для толпы, которую ты презираешь. Толпа это прекрасно чувствует. Точно ты не знаешь, что в Париже люди нашего толка на подобном собрании могут иметь успех лишь при условии специального подбора публики.

— Тем более необходимо вести организованную борьбу.

— Выступать на подобных организованных собраниях значит не организовывать борьбу, а, напротив, ее дезорганизовывать. Дело всегда будет кончаться так, как оно кончилось вчера; может быть, и без подобной свалки, но, во всяком случае, безрезультатно для нас. Это пустая трата времени. Гораздо полезнее делать то, что ты делал все эти последние четыре года — вести мирную пропаганду и организовывать свою партию, вводя строгую партийную дисциплину.

Он слушал ее нахмурившись. На минуту затихшее чувство злобы и ненависти проснулось с новой силой. Перед ним ярко рисовалась не только картина вчерашнего собрания, но и всей победоносной пропаганды Ружмона.

— Мне для того, чтобы привлечь в партию одного лишнего человека, приходится тратить невероятные силы, он же, шутя, завербовывает в свою десятки.

— Что ж тут удивительного? Он попал в удачный момент, все обстоятельства и настроения сейчас точно созданы для его пропаганды. Ему достаточно появиться… тогда как ты… тебе приходится каждого человека переубеждать. Твоя работа гораздо значительнее и глубже… Твоя работа гораздо прекраснее, и потому и я бы на твоем месте вовсе не чувствовала себя побежденной… напротив, я бы сказала себе, что торжество противника должно обратиться со временем в мою пользу. Ведь, правда на нашей стороне, значит, рано или поздно…

— Нет, все-таки тяжело себя чувствовать побежденным.

— Победители мы. Мы делаем правое дело, и оно должно восторжествовать.

— В этом нельзя быть уверенным. Красные синдикаты растут и крепнут. Я не могу быть уверенным даже в том, что меня в один прекрасный день не выставят из мастерской.

— Ну и что же? Тогда откроешь свою. Тебе, собственно говоря, давно бы это следовало сделать. Тебе стоит руку протянуть… Ты мог бы быть счастливым и огражденным от подобных неприятных переживаний…