Красный вал [Красный прибой]

Все обратили взор на сцену, где появился боец. Он шел, не торопясь, хорошо зная ограниченность пространства ка сцене и дух толпы. Комбелар продолжал кричать:

— Слово принадлежит товарищу Ружмону!

Ружмон заговорил не сразу. С минуту он стоял спокойный и уверенный в себе. Все мысли в голове его были ясны, каждое движение готово. Наконец, он поднял свою маленькую, решительную руку и заговорил:

— Товарищи, я попрошу вас выслушать меня терпеливо и внимательно, потому что то, что я должен об'яснить вам сегодня вечером, не так просто, тем более, что вам придется выслушать сегодня две совершенно различные доктрины, выслушать и сравнить два враждебных друг другу социальных учения. Потому-то я и начинаю с того, что взываю к вашим лучшим чувствам…

Он замолк на секунду, но уже кто-то хлопал в ладоши, кто-то протестовал. Боевое настроение толпы разгоралось.

— Я лично познакомлю вас со взглядами синдикалистов, я буду говорить об идеалах коммунистических. Товарищи, нас часто упрекают в том, что мы хотим построить общество, как строят машины, по определенному плану и раз навсегда установленным формулам. Нам говорят: вы смешиваете мир одушевленный с миром неодушевленным, нельзя смотреть на людей, как на какие-нибудь колеса и винты в машине, вы не считаетесь с тем, что как в самой природе человека, в развитии индивидуума, так и в развитии целого общества кроется много неясного, не поддающегося учету. В этих упреках есть доля правды.

И есть, конечно, революционеры, которые в самом деле полагают, что достаточно установить известные законы и правила и заставить людей жить согласно им, для того, чтобы вдруг создалось совершенно новое человечество. Такой взгляд имеет свою хорошую сторону. Благодаря таким взглядам, со времен великой буржуазной революции, такие люди, как Бабеф и Сен-Симон, а также наши деды фурьеристы сорок восьмого и наши отцы семьдесят первого годов могли сеять доброе семя, будить в людях стремление к справедливости и правде. Все великое зарождается в мечтах неясных. И всякая истина вначале тонет в массе заблуждений. Та же участь постигла теорию социализма. И всякий здравомыслящий человек признает и сейчас, что в ней еще много утопического. Этого, конечно, не отрицаю и я. И, позволю себе сказать, мне это даже нравится. На большинство действует именно эта увлекающая сторона, может быть, чрез мерных, но таких прекрасных мечтаний, благородных, великодушных. Однако, мы лично с действительностью считаемся. Мы не смешиваем людей с машинами, мы допускаем, что, если мы многое и можем рассчитать, вычислить, установить по известному определенному закону, то много еще есть такого, что сумеют учесть только наши дети. Я лично сегодня вечером буду говорить с вами только о первом.

Его ясный, звучный голос как бы парил в воздухе, отвсей его фигуры веяло благожелательством, честностью, благородством и простотой.

— Начнем с начала. Что такое пролетариат? Пролетариат — это человеческая масса, принесенная в жертву грубой, жестокой, разрушительной экономической силе. Пролетарий — это отщепенец общества, того самого общества, с которым у него заключен договор и которому он служит единственной опорой. Он тщетно борется с чудовищной силой капитала, который он же создает и оружие которого направлено против него же. Все законы направлены против него. Голод гонит его на работу в самое логовище его врага. Ему платят гроши. Он живет впроголодь, ютится в каком-нибудь подвале, едва прикрытый лохмотьями. Работа сверх сил старит его раньше времени, он не может быть уверен за завтрашний день, одним словом, он влачит существование жалкого пария… а тут же рядом, у него на глазах, его угнетатели-богачи наслаждаются жизнью. Для них вся красота, вся сказка жизни, все гениальные изобретения, созданные за пятьдесят веков человеческим гением? Разве могла подобная несправедливость быть до бесконечности терпима пролетарием? Да и чего ради терпеть? Вы голодаете, живете в холоде, а между тем есть полная возможность поставить вас в человеческие условия. В настоящее время человечество обладает неиссякаемыми источниками, которые могут дать ему средства при помощи науки и разума, по крайней мере, в пять раз увеличить производство всех необходимых элементов человеческой жизни и сделать так, чтобы все вы были сыты, обуты, одеты и жили в тепле. Все дело в том, чтобы "этого требовать". И требовать можно.

Почему? А вот почему. Начнем с вопроса о питании. Если прежде еще можно было говорить о недостаточности средств и возможностей добывать продукты питания, теперь, когда, благодаря машинам, так облегчено производство, когда благодаря налаженности транспорта, все порты наши переполнены судами, нагруженными зерном и другими продуктами, — стоит лишь устранить спекуляцию на продуктах, передать обществам — коммунам те отрасли, в которых личная инициатива является только злом, и можно будет установить такие же твердые цены на продукты, какие установлены на воду. Да, товарищи, хлеб не должен обрабатываться частными лицами, покупаться и перепродаваться на бирже спекулянтами, изготовляться кое-как в булочных алчных предпринимателей. Каждый из вас может себе легко представить, насколько будет лучше, когда все это будет в руках коммуны, когда участки земли будут обрабатываться сообща, с возможно меньшей затратой силы, машинами; когда будут построены общественные коммунистические булочные, построены по последнему слову науки, с соблюдением всех правил гигиены, когда тесто будет меситься не грязными руками человека, с которого пот льет градом от напряжения, а блестящими никелированными лопаточками машины. Да, если коммунизм добьется хотя бы только этого предоставления всем здоровых продуктов питания по доступной для каждого цене, то это одно уже будет великим делом, потому что этим самым будет раз навсегда уничтожена, искоренена из жизни человеческой нищета. А недра земли? Кто мешает сейчас же взять их эксплоатацию в наши руки, вместо того, чтобы давать бессовестным акционерам наживаться на спине рабочего. Господа акционеры то-и-дело перепродают, наживы ради, свои акции по высокой цене, новые акционеры желают возместить себе возможно скорее потраченные на покупку акций деньги и бьют по рабочему и по потребителю, доходят в своей жадности до того, что сокращают заработную плату рабочему. Во сколько же правильнее, нормальнее может итти эксплоатация недр земли на началах коммунистических организаций. Неужели вы не видите, что мы идем к коллективизму буржуазному, коллективизму алчных паразитов, которые понятия даже не имеют о том деле, с которого стригут проценты. Если при подобных ненормальных, безобразных условиях самое дело не погибает, каким же пышным цветком оно должно расцвести, когда его возьмут в руки на коммунальных началах люди, хорошо знакомые с самим процессом производства…

Гром аплодисментов покрыл его последние слова. Даже на "желтых" действовало обаяние его искреннего голоса, вся его манера говорить, и они ни разу не прервали его речи.

— Товарищи, я не буду больше останавливаться на этих общих вопросах. Мое сегодняшнее задание — это раз'яснить вам нашу тактику, сообщить вам, как именно мы намерены действовать для достижения наших целей. Я намерен говорить именно об этом, потому что именно в этом, в своей тактике мы больше всего расходимся с "желтыми"! Итак, перехожу к вопросу нашей тактики. Для меня этот вопрос делится на два вопроса: вопрос интересов трудящегося и вопрос интересов гражданина. Первый прежде всего, требует синдикализации, сплочения известных рабочих групп в корпорации, в об'единенные союзы, союзы независимые, стоящие вне общей политики, не подчиненные ей. Главный смысл синдикатов заключается в том, что они являются практической школой эксплоатируемого класса рабочих. Синдикалист стоит на твердой почве действительной повседневной жизни, он не верит в чудесное освобождение по мановению волшебной палочки. Настоящий убежденный синдикалист должен ежедневно, ежечасно и неустанно добиваться нужных реформ, он борется не только за завтрашний день, но и за сегодняшний день, не только за будущее, но и за настоящее; это человек, который живет революционно, для него нет ничего завершенного, он никогда не перестает стремиться к новым достижениям. Он всегда готов к забастовке, готов забастовать и для поддержки других синдикатов, внести свою лепту в их дело, он все время начеку и готов жертвовать время, деньги, силы, жизнь во имя общего революционного дела и, в ожидании великих достижений, старается каждый день и каждый час урвать у капитала что-нибудь. Одним словом, это человек, для которого ясно, что один в поле не воин, и что вся сила в об'единении и сплоченности. Да, товарищи, в об'единении сила.

Зал задрожал от аплодисментов. Звучный голос оратора, его полные горячего порыва движения захватили взволнованные души. Всё словно в вихре, закружилось. Гигант Альфред потрясал своими громадными кулачищами. Исидор Курайль весь вздулся от гордости и счастья. Дютильо и сто "шестерка" стучали своими палками. Арман Боссанж впился ногтями в свой жилет. Гуржа гудел, как пароход. Бардуфль охрип и подвывал, как голландский волчок. Три дамы схватились под руки и кудахтали, как куры, и все дико вращали глазами и горланили кто во что горазд.

В ложе "желтых" скульптор Барруа отчаянно трепал свою бороду, братья Самбрёго зловеще кривили губы. Колбасник Варанг вскочил с места и зубоскалил. Христина, слегка наклонившись над красным барьером ложи, слушала, чуть улыбаясь. Какое-то снисходительное нежное презрение проскальзывало по временам в ее взгляде, и тогда раскрывались ее алые губы, показывая перламутр ее прелестных зубов. Ради удовольствия, Барра был бы готов схватить Ружмона за горло, Варанг набросился бы на гиганта Альфреда, а братья Самбрего не убоялись бы заостренных палок "шестерки".

— Ерун-да, — отчеканивая, крикнул колбасник.

— Береги свои кишки, выпущу, — заржал Дютильо.

— Попробуй, я тоже знаю, куда тебя хватить.

— На вертел его!

Комбелар звонил обеими руками:

— Тише, дайте высказаться оратору…

Звучный голос Ружмона покрыл грохот зала.

— Да, товарищи, в единении сила. Но не забывайте также и того, что надо ловить момент, не разбрасываться, сосредоточивать все свои умственные и физические силы на одной определенной цели. Сейчас, в данный момент мы должны неотступно добиваться сокращения нашего каторжного дня. "Восьмичасовой рабочий день", вот лозунг синдикалистов, вот лозунг сегодняшнего дня. Каждый из вас знает, что такое рабочий день в настоящее время: пятнадцать, шестнадцать часов каторжного труда. Едва успеешь перекусить, не выспавшись, снова иди на адскую работу, которая изнуряет физически и притупляет умственно. Кошмарное, жалкое существование. И при таких условиях живет кто? Свободный гражданин. Хороша свобода! Нет, это не свобода, это худшее из рабств. Недавно мне случилось читать прекрасное описание путешествия по Центральной Африке. Автор между прочим, описывает жизнь негров, которых еще не коснулась европейская цивилизация, тех самых негров, которых мы тут и за людей-то не привыкли считать. Так вот, автор книги, о которой я говорю, пишет: "Я только боюсь одного, чтобы европейская цивилизация не коснулась этих людей, не испортила бы их прекрасной жизни. Им живется так легко, как ни одному из наших французских рабочих. Они работают два, три часа в день, почти не знают налогов, прекрасно питаются и наслаждаются всеми радостями, какие жизнь дает среди природы. Сколько раз, глядя по вечерам на их веселье и пляски, я думал: только здесь, среди них я сидел что-то похожее на человеческое счастье". Как видите, товарищи, диким неграм и тем живется много лучше, чем вам. А почему? Потому, что негр не знает этих кровопийц, буржуазных паразитов, которые эксплоатируют рабочий класс Европы. Ну так вот, товарищи, работники Конфедерации труда поняли, что прежде всего надо сбросить с рабочего это рабство, рабство, ужасное тем, что оно лишает его не только физических, но и умственных сил. Для великого дела переустройства жизни нам нужны здоровые головы, нам нужны умственные силы пролетариата; чем больше их будет у нас, тем скорее мы восторжествуем. Человек, после десяти-двенадцатичасовой каторжной работы не может здраво мыслить, не может рассуждать; вот почему прежде всего мы должны добиваться восьмичасового рабочего дня.

На вызывающие аплодисменты коллективистов "желтые" ответили презрительным молчанием, и только один из них крикнул:

— Точно мы не хотим сокращения рабочего дня? Только мы не хотим добиваться его силой и насилием.

— Вы думаете получить его вылизыванием пяток ваших капиталистов-хозяев, что ли? — крикнул ему в ответ один из "красных".

— Теперь перехожу к тактике, которой должен держаться, с нашей точки зрения, гражданин, — снова заговорил Ружмон. — На первый взгляд, между рабочим и гражданином, между этими двумя понятиями, как будто нет никакой разницы, каждый рабочий в то же время и гражданин. Однако, разница тут может быть. Наши отцы, например, подчиняли в себе интересы рабочего интересам политики общей, мы же, синдикалисты, говорим: нет, сначала интересы рабочего, а потом уже интересы общей политики, интересы гражданские.

Среди "желтых" поднялся протест.

— Вы забываете отечество!..

— Семью!..

— Без труда нет ни отечества, ни семьи, — ответил Ружмон. — Труд это величайшая сила, им движется мир. Потому, повторяю, на первом плане рабочий, на втором — гражданин. Интересы рабочего прежде всего… Можете использовать ваше выборное право, если это вас забавляет, но помните, что депутат — это тот же профессионал, профессиональный парламентский говорун, которому, по существу, до вас столько же дела, сколько до прошлогоднего снега. Но не будем на этом останавливаться, я имею сказать вам нечто более важное. О чем я хочу говорить, вы, верно, уже догадались: я, конечно, хочу коснуться вопроса антимилитаризма. — Он поднял руку и никогда еще голос его не звучал так глубоко, торжественно, проникновенно…