Красный

— Ларс, — голос жалобный, телефон на руке.

Восемь вызовов без ответа, все от Ларса Юханссона. Пять вчера, первый сразу после того, как я выключила, остальные позже, а три уже сегодня с шести утра.

Ларс усмехается:

— Вот именно, я у дома с шести утра, думал, с тобой что-то случилось или просто не хочешь меня видеть.

— Хочу…

— Как грудь? — В его голосе еще есть нотки бешенства.

— Нормально. Я даже не пила обезболивающее.

— Терпела?

— Да нет, не так уж больно.

— Дай посмотрю.

Он отправляется в ванную мыть руки, потом внимательно осматривает мои пострадавшие соски, меняет компресс, довольно кивает:

— Хорошо.

Я млею, кажется, обошлось. Ну что за бестолочь, выключила мобильник в офисе и забыла о том, что выключила. И вдруг…

— Я тебе, кажется, сказал, чтобы ты и шага не смела делать из дома. Но не успел уехать, как ты нарушила приказ. Куда ты ходила?

— Ты за мной следишь?!

Я больше ужаснулась тому, что он мог узнать об Анне и Оле, чем тому, что действительно за мной следит.

— Больно нужно! Николас тебя увидел, он ездил к тому-то на Йотгатан. Позвонил и сказал, что ты шляешься по улице.

— Вот ябеда.

И вдруг до меня доходит:

— Он так и сказал, что я шляюсь?

Ларс смеется:

— Нет, конечно, сказал, что ты на улице, несмотря на мороз. Так где ты была, у любовника?

— У подружки…

— Э-эх! Ума палата, а побежала хвастать колечками в груди, как папуас новым кольцом в носу.

Он смеется, и мне становится легче.

— Я не хвастала.

— Это не избавит тебя от наказания. На сей раз будет уже не поощрение, а действительно наказание. И серьезное. Бессонную ночь и половину седой головы я тебе не прощу.

Я мысленно ужасаюсь и храбро пытаюсь урезонить строгого хозяина:

— Подумаешь, преступление — сбегала к подружке. Что же мне, теперь разрешения у тебя спрашивать, чтобы с подругами встречаться?

— Нет, но если я сказал сидеть дома, значит, надо сидеть дома. Сегодня вечером будет порка.

— Ларс!

— Да?

— У… у меня еще то не прошло!

Он хохочет:

— Врешь, все прошло. Выпорю по-настоящему, а за вранье добавлю. Дай запасные ключи от квартиры, чтобы мне не пришлось ломать дверь.

Я послушно киваю на столик у телефона. Он проходит по квартире, явно что-то прикидывая, берет ключи, возвращается ко мне и напоминает:

— Вечером выпорю. Готовься.

Обнадежил, называется.

До вечера не так много времени, особенно если не знаешь, во сколько эта экзекуция состоится. Я провожу день в полуобморочном состоянии. Наконец не выдерживаю и звоню Марте:

— Он намерен выпороть меня сегодня вечером.

Марта смеется:

— Переживешь.

— Ты думаешь? Кстати, меня видели, когда я ходила в офис.

— За это порка или просто так?

— За все, — сокрушенно вздыхаю я, Марта в ответ хохочет.

— Бедная девочка… Ее сегодня выпорют по-настоящему… Расслабься и получай удовольствие.

— Попробую…

Легко сказать, получай удовольствие! А если я просто боюсь? Боюсь и… жду этой экзекуции.

— Марта, неужели и правда можно получить удовольствие от порки?

— Это кто и как порет. Думаю, ты от рук Ларса получишь. Не переживай.

— А тебя много пороли? Только Оскар?

— Нет, но это длинная история. Оскар порет жестко, после него не посидишь, и рубцы долго не проходят.

— Я боюсь.

— Не трусь.

Вот и все успокоение.

Ларс приходит в восемь, но не открывает дверь своим ключом, а звонит.

— У тебя же есть ключ?

— Я взял его на всякий случай, но как воспитанный человек предпочитаю, чтобы хозяйка впустила меня сама. Я к тебе по делу.

— Только?

Я пытаюсь шутить, чтобы скрыть дрожь в коленках.

— Угу. Зато дело какое… Ты готова?

— Ларс…

— Значит, готова. Весь день боялась, и теперь поджилки трясутся. Это хорошо, острее будешь чувствовать. Пойдем.

Он закрывает дверь, моет руки, приносит в комнату большую сумку. Я с ужасом смотрю на это вместилище девайсов.

— У тебя есть лед в холодильнике? Принеси в какой-нибудь чашке.

Я покорно тащусь к холодильнику за льдом, ужасаясь сама себе. Что происходит? Ко мне пришел пусть и любимый мужчина, но с намерением выпороть, а я не просто покорно с этим соглашаюсь, но и создаю условия! Сказал бы кто неделю назад, плюнула бы в лицо. Нет, неделю назад уже не плюнула, а вот две — наверняка.

Ларс прекрасно видит мой страх, тихонько смеется:

— Замираешь от ужаса и желания? Раздевайся.

Я покорно расстегиваю джинсы, обзывая себя тряпкой.

— Знала же, что я приду! Все снимай, Линн, я должен видеть твое тело. Грудь обработаем потом.

Отвернувшись, я снимаю и трусики.

— И рубашку.

Она хоть создавала видимость прикрытия…

— Давай руки.

Но для этого нужно повернуться и я замираю. Следует более жесткое требование:

— Руки, Линн!

Он не смотрит на мой низ живота, и это несколько успокаивает.

Запястья обхватывают наручи, на которых колечки перемежаются с карабинчиками. Сцепив их между собой, отчего запястья оказываются скованными, Ларс интересуется:

— Кляп?

— Да.

Лучше сегодня кляп, чем завтра соседка поинтересуется, по какому это каналу шел фильм со зверскими сценами насилия. Рот заполняет кожаный шарик, на сей раз с запахом мандарина. Я киваю, давая понять, что все в порядке.

— Я не буду давать тебе что-то в руки или просить помычать, ты все равно молчишь. Лучше лишний раз загляну в лицо. Или вон туда, — Ларс кивает на большое зеркало, где мы отражаемся во весь рост. Я замираю от понимания, что все смогу видеть собственными глазами.

Ларс улыбается:

— Если рискнешь, смотри. Ложись сюда.

Он положил на столик, на котором Бритт раскраивает свои шедевры, подушку мне под живот. Столик высокий, мне приходится стоять на цыпочках. Фактически на столе тело лежит только до пояса, все, что ниже — за пределами стола в круговой доступности. Под животом подушка, на грудь ничто не давит. Устроив меня, Ларс пристегивает к столику широким ремнем на уровне талии, потом ставит в нужное положение ноги и пристегивает ремешками к ножкам стола и их. Я стою на цыпочках, пальцы едва касаются пола, но зафиксирована плотно, не дернешься.