Край забытых богов

— А больше не кажется? — нет надменности в голосе. Нет насмешки. Вопрос. Вопрос того, кто не сомневается уже в ответе.

— Больше нет. Просто я от тебя завишу. Ты сильный, знающий, вечно меня спасаешь. Но твои идеалы — не мои. Твои мечты мне чудовищны. Стиль жизни, который ты пытаешься мне навязать, для меня неприемлем. И сколько бы я не закрывала глаза, мне от этого не сбежать.

— Ты просто не хочешь пытаться! — ну, снова заново.

— А давай съедим Лоу, Анхен? — он аж поперхнулся от неожиданности. Что, с этого угла проблему не рассматривал? — Ну, ты мяса не ешь, так ты мне просто поможешь порезать. Ну, крови можешь глотнуть. А с мясом я уж сама. Ну, а что, люди ж всеядные. Себе подобных едят, так чего ж и вампиром не перекусить? Только чур, сначала поджарим, я сырое не очень.

— Прекрати нести бред! Ты и курицу съесть не можешь.

— Не могу. А рыбу вот… получается. Так может, вампиры — они где-то примерно как рыбы? И получится, вот только потренируюсь.

— Лара! — судя по его взгляду, за мое душевное здоровье он всерьез испугался. Но почему-то только сейчас.

— Что? Но ведь именно это ты мне предлагал полчаса назад. Мне поучаствовать в съедении мне подобного — это нормально, это глупая девочка не хочет даже пытаться, не уступает даже в малости! А стоит перевернуть, и тебе предложить то же самое — и вот у нас уже «бред». И возмущение, и отторжение. Так чем же ты лучше глупой девчонки? Что-то тоже энтузиазма не проявил.

Поджимает губы. По глазам я вижу, есть множество слов, которые он хотел бы… нет, мог бы сказать в ответ. Но не скажет. Уже не скажет.

— Так что же ты хочешь, Ларис? Речь была долгой. А вывод? Выход? Любви между нами нет, друг друга нам не понять. И — что?

— Убей меня, Анхен.

— Ты… — не ожидал. Совсем.

— Я, — а ведь я — и правда всерьез. — Я дошла уже до края. Мне — некуда больше. Мир людей мне закрыт, среди вампиров я не прижилась. Дикари меня тоже не примут. Тупик… А не станет меня — и ты взлетишь. Ты ведь прав, я тяну тебя за собой, я гублю тебя, Анхен. Убиваю в тебе все лучшее. Оставляю лишь горечь и ненависть. А я помню тебя другим. И хочу, чтоб тобою и впредь гордились. Твои близкие, твои сородичи. Ты сам. Чтоб вернулся Анхенаридит созидающий. Творящий будущее, а не разрушающий настоящее. И если все твои беды — из-за меня, если я тебя мучаю, заставляя ненавидеть весь мир, — убей меня, Анхен. Тебе станет легче. И мне. Потому, что ты меня — тоже губишь. Убиваешь во мне человека, прогибаешь под свою мораль. А главное, прогнувшись, — я ведь тоже погибну. Мне — нет места. И жизни мне тоже не будет… Только знаешь, хотелось бы умереть человеком. Если все равно погибать — то собой.

— Смерть — не выход, Лара. Смерть никогда не выход!

— Я раньше тоже думала так. А сейчас — другого не вижу. Знаешь, ты говорил о милосердии вампира. О забвении в чувственном экстазе. Чтоб умереть, не помня ни себя, ни тебя, захлебнувшись похотью. Может быть, по-вампирски это выглядит милосердным. Вот только есть и другое милосердие — милосердие человеческое. Да, я лишила того мужчину оргазма перед смертью. Но у него не отняли душу. Он до конца остался собой. Не предавал, даже невольно, свою жену и свою семью, занимаясь сексом с собственным убийцей. И в последний миг своей жизни он шел домой. И его родные, пусть сейчас они верят во всякую чушь и боятся его, пусть даже его собственные братья в него стреляли, но они будут помнить — он шел домой. Он их не забыл, не предал, не бросил. С душой или без — он шел домой, даже зная, что его ждет тут смерть. И со временем — они им будут гордиться. Потому, что он так любил свой дом, что даже Эрли-кха не смог его удержать. Даже потеря души не лишила памяти. И где-то там, в одном из шатров, рыдает сейчас его мать, которую просто заперли там, не дав броситься к сыну на шею. Но она будет помнить — и она, и жена, и дети — он шел домой, а значит, наперекор всему и всем остался человеком. И он, он ведь знал, что будут стрелять. Он знал, что убьют. Но он шел — а значит, надеялся. Может, на то, что поймут, что он остался собой. Может — просто увидеть перед смертью родных или дым над родным очагом. И даже когда он умирал — он знал, что умирает человеком. И если выбирать между смертью и смертью, меж той, что можешь дать ты, и той, что дала ему я, так моя милосерднее. Я подарила добрую память о нем его семье. Я подарила ему возможность остаться собой. И надежду. Нет дара, больше надежды, Анхен. Ведь до последней секунды своей он надеялся. И ты предлагал заменить это — просто похотью?

Он молчит. Смотрит на меня — и молчит. И время стоит, и целый мир ждет. А он молчит, и смотрит. И я понимаю, что он не ищет слова. Он просто — прощается.

Он услышал меня. Он и сам — устал и измучился. Пожертвовать пешкой ради ферзя? Ради себя любимого? Он так многих уже убил. Смерть — не выход лишь для вампира. Для людей — это честь, если ради них.

Что ж. Значит, с честью. Я ведь все же когда-то его любила…

Медленно-медленно опускаются две машины. Малиновая и черная. Для хозяина — и для его рабов.

— Ты поедешь на черной, Лара.

Удивляюсь.

— Я думала, ты убьешь меня здесь.

— Нет, не здесь. Я распоряжусь, чтоб перенесли твои вещи. Тебя отвезут… туда, где нет ни вампиров, ни дикарей. Первое время позаботятся, — вздохнул. — Хочешь умереть с надеждой? Твое право. Прощай.

— Прощай, — разворачиваюсь и иду в машину. Вот и все. Все возможное сказано, и сказать больше нечего. Мы только мучаем друг друга. Тянем в бездну. Так выберется хотя бы он. А мне — мне и надежды не осталось.

— Анхен, — оборачиваюсь, почти дойдя до конца.

— Да? — он откликается быстрее, чем заканчивает звучать его имя.

— Скажи… Только правду, хоть напоследок. А где-нибудь в этих землях есть народ, похожий на меня?

— Нет, Ларис, — во взгляде разочарование, в голосе лишь усталость. Словно он ждал, что я спрошу о другом. — Все за Бездной. Их было мало, гораздо меньше, чем прочих. Забрали всех. В диком виде их не осталось. Это правда.

— Ну, что ж… Вы ведь выбрали их — из-за внешности? Потому, что похожи на вас? Чтоб сойти за своих?

— Да, Ларис. Мы вообще удивились, когда их обнаружили. Сначала думали, люди только такие, — он кивает на дикарей вокруг. — А потом оказалось — что есть и совсем как мы…

— Ладно, не важно. Пойду. Не буду тебя больше мучить. Ты был голоден…

— Я потерплю.

— Не стоит, Анхен. Уже не стоит. Прощай. И прости за все.

— И ты… меня прости. Я не хотел…

— Я знаю.

Плачу уже в машине. Не при нем. В багажнике, рядом с огромным мешком со своими вещами. Мы куда-то летим. Двое Низших сидят в кабине. Они знают, куда мы летим. Я — нет. Улыбаюсь, хоть и сквозь слезы. Он до конца остался собой, этот вампир, привыкший повелевать. О том, куда мы идем, летим или едем он никогда мне не говорил. Ни в Стране Людей, ни в Стране Вампиров. Ни в жизни, ни в смерти. Ну, что ж. Я привыкла. А надежду он все-таки мне подарил. Услышал…

…А там, где мы приземлились, был снег. Целое озеро, не замерзшее, но присыпанное, укутанное снегом. И лишь местами — темно-синие полыньи. Да полоска воды вдоль ближайшего берега. Я тогда удивилась. Все же лето.

А стояла я на траве. Зелененькой такой, вполне себе летней. Чуть дальше, на залитом солнцем пригорке, алело, желтело, голубело и лиловело бесконечное множество цветов, легко покачивая на ветру небольшими головками. И тянулись к пронзительно-синему небу горные пики, окружая небольшую долину со всех сторон.

Заснеженное озеро, тесно прижавшись к нависающему над ним скальному массиву, похоже, вечно пребывало в его тени и хранило свой снег от зимы до зимы. Как и скалы вокруг, словно разрисованные слепяще-белыми пятнами снежников.

Значит, горы. Высокие, заснеженные. Красиво. Так, вот все это вместе: трава, цветы, солнце — и снег на воде, и горные вершины вокруг. И даже не холодно. Чуть прохладнее, чем на Озере Жизни, но не более.

— Это Сияющие горы? — интересуюсь у слуг, бодро вынимающих из машины мои вещи.

— Да, госпожа, — более высокий и остроносый из двух, чье дивное имя Гханг'н'рт'гхэ я учила едва ли не дольше, чем весь эльвийский алфавит, уже раскладывал на траве шатер, готовясь к его установке.

— Разве я все еще госпожа? — наклоняюсь помочь. При Анхене заниматься этим не доводилось, он считал, что слугам мешать не надо. Но теперь у меня был последний шанс научиться.

— Для настоящего мужчины женщина всегда госпожа и повелительница, — невозмутимо отвечает Гханг'н'рт'гхэ, не возражая, впрочем, против моей помощи. — Мой народ впитывает это с молоком матери. Но те, кому богиня отказала в своей благодати, кому не дано более пригубить нектара Лунной Богини, забыли об этом еще до своего рождения.