Край зовёт

Эх, бабуля. Её человеколюбие неискоренимо.

– Ну, хорошо, как скажешь. Люди – значит, люди. Хотя согласись, что попадаются ведь редкие экземпляры, которых надо как-то по-особому называть. Чтобы отличать от остальных.

– Не философствуй почём зря. Садись вон лучше к столу, я борщ сейчас разогрею. А ты-то чего раньше вернулась? Меньше уроков было?

– Только не паникуй. Я подвернула ногу. Неудачное падение – это если кратко о том, что случилось.

– Да ты что! Как же так? У меня мазь есть. Надо сразу намазать, чтобы быстрее прошло.

– Бабуля, успеем ещё намазать.

– Ладно, тебя всё равно не переубедишь. Но перед сном прослежу, чтоб обязательно намазала.

Я недовольно закатываю глаза и шумно вздыхаю. Поэтому бабуля благоразумно решает сменить тему.

– Кстати, вечером тётя Лена с Ромкой придут в гости.

Ромка забавный. Рыжий, веснушчатый, весёлый и задорный мальчишка. Как только он появляется на пороге моей комнаты, у меня тут же поднимается настроение. Рядом с десятилетним Ромкой я и сама чувствую себя десятилетней: бабуля говорит, что играя вместе, дурачась и визжа, мы производим впечатление ровесников. Сегодняшний визит Ромки, надеюсь, выбьет из моей головы то, что в ней прочно засело и извивается там неугомонным червём. Может, ещё утихомирит мою внутреннюю панику.

В общем-то, я была права: вечером Ромке удаётся развеять мою тоску-печаль. В комнату заходит тётя Лена. Мне становится не по себе – как и всегда в её присутствии. Она мало со мной говорит – больше смотрит, как будто наблюдает. И вот этот её изучающий взгляд очень меня напрягает. Чувствую себя какой-то лабораторной зверушкой в стеклянном аквариуме. Тётя Лена такая же рыжая, как Ромка, только веснушек у неё почти нет. Кожа – белая-белая, прямо сверкает белизной. Но вот спроси меня, какого цвета её глаза, какой формы нос – так мне и ответить будет нечего. Её лицо – это какая-то размытая и недоступная для моего понимания абстракция. Я вижу целое, но не вижу детали. Чтобы их разглядеть, надо приблизиться. Или, наоборот, отойти подальше. Но я почему-то не могу сделать ни того, ни другого. Примерно так же размыто, не различая черт лица, я видела ту женщину во снах, которая меня по-матерински ласкала, но будто издалека, как бы не касаясь меня. Может, это и не мать мне снилась вовсе, потому что разве не должен образ матери до мельчайших деталей отпечатываться на подкорке сознания ещё в момент рождения? Или даже до него. Разве это уже не доказано наукой? Да и об экспериментах я, кажется, читала, когда повзрослевшие дети, не видевшие всю жизнь своих матерей, узнавали их среди многих других подставных. Может, это и не мать приходила ко мне во снах, а какая-то чужая, смутно знакомая женщина. Или хорошая знакомая – вроде тёти Лены. Я ведь за все эти ночи так и не разглядела её лица, как до сих пор не могу рассмотреть черты тёти Лены. Если бы там была мать, я точно должна была её узнать. Или все эти эксперименты – полный развод и запудривание мозгов. Но если уж наука так меня разочарует, то больше просто не во что будет верить.

Если честно, именно сегодня я немного завидую Ромке. Вообще, тётя Лена кажется мне достойной матерью. Она и не слишком донимает его своей опекой, и в то же время он всегда хорошо одет, сыт и доволен. Хотела бы я сама иметь такую или вообще любую мать? После сегодняшней встречи со Светкой и компанией мне показалось, что да. Смогла бы она дать мне то ощущение, нехватка которого саднит сейчас где-то глубоко внутри? Ощущение присутствия рядом чего-то человеческого: понимающего, сострадающего, готового принять, утешить и пожалеть. Я не знаю. Не только в ней, но ещё и в себе самой я не уверена: смогла бы я справиться с ролью благодарной, послушной, любящей дочери? Может, некий режиссёр-постановщик решил, что нет. И поэтому отдал эту роль кому-то другому, отняв её у меня – как и мою мать. Странные мысли лезут в голову. Антинаучные.

Глава 4

Проходит два дня. В школу я пока не хожу. Нога всё так же ноет. Бабулина мазь снимает боль только на пару часов. Светка всё не пишет. Вадя – тоже. Число двенадцать мне уже снится в виде двух бредущих под руку незнакомых стариков: деда в форме единицы и бабушки в форме двойки. Увидев меня, они останавливаются и оба грозят мне указательным пальцем. Предупреждают? Или осуждают? Одноклассники на моём месте уже давно залезли бы в какой-нибудь онлайн-сонник. А меня никто не переубедит, что сны – это просто выкрутасы мозга и сознания. И ни с чем таким потусторонним они не связаны – только с нашей черепной коробкой. Всё научно объяснимо. Или опровержимо. Абсолютно всё. И визгливо хохочущая гиена была просто глюком.

Я начинаю даже злиться на эту троицу, которая пробила мою крепостную стену, забросила в эту дыру горсть зловредных семян – и дала дёру. И вот теперь всё это во мне начинает прорастать и цвести буйным цветом: тоска по людям, желание поговорить с кем-то пусть даже ни о чём, но так, чтобы слова мои находили какой-то отклик, а не просто рассыпались вокруг меня, как горох по полу. Всё это жутко мучительно. Эти трое показали мне сквозь пробоину в стене моего одиночества свою весёлую, дружную, душевную компанию – и где она сейчас? Я тайно надеялась стать её частью. Да и мне почти пообещали это! «Дивный новый мир» пообещали. И что теперь? А ещё я надеялась, уж если совсем по чесноку, разузнать тайну их больничных посещений. Что всё-таки меня мучает больше сейчас? Тоска по этим ребятам, ностальгия даже не о часах, а о десятках минут, проведённых вместе с ними? Или неудовлетворённое любопытство? Если уж быть честной с собой до конца. Но по большому счёту, кто я для них такая? Ничего они мне не должны, как и я – им. Когда смотришь этой простой правде в лицо, становится очень грустно. Никто никому ничего не должен.

Как только открываю страницу с диалогами, начинаю её постоянно обновлять – палец не убираю с клавиши F5 ни на секунду. Чувствую, что превращаюсь в параноика. Я уже не говорю о том, что изображение повешенного с двенадцатой карты то и дело всплывает в мыслях. Его безразличное лицо, его виселица в форме креста. Если не повешенный, так мерещатся те две игральные кости с двумя выпавшими шестёрками у Вади на ладони. Мда, паранойя всё ближе. Наверно, это всё от безделья и скуки. Лучше бы в школе сидела на занятиях – хоть как-то отвлеклась бы. А Ницше сейчас только усугубляет всё, запутывает, уводит меня всё глубже в чащу, где и водятся самые опасные мои внутренние «тараканы». Хотя обычно, наоборот, благодаря ему вещи, явления, да и сама жизнь – всё начинает казаться вдруг более простым, понятным, реальным. У Ницше всё вообще гораздо проще, чем у его собратьев – чего от него все так бегут, как от зачумлённого?

Вечером я, отчаявшись, да и банально устав ждать, усаживаюсь рядом с бабулей на диван и смотрю вместе с ней какой-то идиотский сериал без начала и конца. Вся эта припудренная неживая жизнь на экране с её монотонными, повторяющимися движениями, предсказуемыми сценарными эмоциями вызывает у меня тошноту и головокружение. Так же, как катание на карусели в детстве, когда бабуля меня крутила и крутила, и к горлу что-то вязкое подкатывало. Мне было плохо и безумно радостно одновременно, поэтому я не просила её остановить меня. Вот и сейчас так. Один круг за другим. Я теряю равновесие и проваливаюсь в ватную яму. Повешенный уже тоже там, всё так же болтается на своей виселице, которая торчит из самого дна ямы, а верхушка её пронзает небо. А Светка, Вадя, Толик стоят надо мной, у самого края. Они протягивают мне руки, но если я подпрыгну, то не достану даже до кончиков их пальцев. Остаётся одно: карабкаться по виселице. Я хватаюсь за деревянный столб, но он вымазан чем-то маслянистым, поэтому руки мои всё время соскальзывают. Где-то неподалёку раздаётся квакающий звук. Прислушиваюсь, но не могу понять, кто это или что это; присматриваюсь, но источник звука не обнаруживаю. От бессилия яростно бью кулаками в липкий столб. А рядом – всё то же квак-квак-квак…

– Квакает там что-то у тебя, Верунь.

– Что?

Я вскакиваю с дивана раньше, чем успеваю разлепить глаза.

– В компьютере там у тебя что-то громко квакнуло несколько раз.

В голове такая же ватная пустота сейчас, как в той яме, куда я угодила недавно. В ноутбуке всё ещё открыта страница Вконтакте с диалогами. «Квакнули» там несколько полученных сообщений. А ещё там появилась новая беседа. А ещё – уведомление о новом друге. А ещё… я с облегчением выдыхаю. Это не эйфория, а именно облегчение и спокойная такая, тихая радость. Просто я слишком долго этого ждала.

Оказывается, Светка уже добавила меня в друзья, включила в беседу и написала сообщение, в котором здоровается, спрашивает, как моя нога, и приправляет это всё россыпью милых смайликов. Я пытаюсь не выдать себя: не хочу, чтобы моё нетерпеливое, мучительное ожидание хоть какой-то весточки от их компании было заметным. Ещё не хватало, чтобы меня посчитали безнадёжной одиночкой, цепляющейся сейчас за спасительную верёвочку человеческого общения. Поэтому отвечаю Светке не сразу. Хочу немного помучить её, чтобы она испытала то же, что я за последние два дня. Но это не со зла. Это так… «в воспитательных целях». Ну, и чтобы они там не возомнили ничего о себе. Тут мне вспоминаются их руки, которые они мне протягивали, стоя на краю ямы. Спасатели одиночек, блин. Да это всё был полубред, полусон всего лишь. Про яму эту. А вот в реальности они, кажется, и вправду кого-то спасают. Как бы это всё-таки узнать? Если спрашивать, то только у Светки в личке – в общей беседе стыдно, неудобно как-то, не хочу выставлять себя любопытствующей прилипалой.

Светке отправляю ответное сообщение с предсказуемым набором смайликов. Нога ещё побаливает, но дело идёт на поправку. Спасибо за заботу. И всё такое прочее. В беседе пока ничего интересного не вижу. Жаль, что правила не позволяют новому участнику видеть всю ту переписку, что велась до его появления. Иначе ответы на мои вопросы тут же и нашлись бы: все в одном месте. Вадя сразу же скидывает мне обещанную ссылку на свою творческую группу. Я ему тогда, при встрече, сказала правду: если я и слушаю музыку, то только электронную. Из всех стилей только эмбиент способен подхватить меня, раскрутить и зашвырнуть высоко и далеко. И там, в далёком нигде или везде, я то ли плаваю, то ли парю легко и беззаботно, как космонавт в невесомости. Только вот я не стала рассказывать Ваде о том, что в последнее время у меня в ушах чаще всего звучит тишина – стерильная, без малейших примесей. Та, разбавлять которую ничем не хочется. Каждому нужно время от времени причаливать к такому вот островку тишины: на нём ты становишься недосягаемым ни для чего и ни для кого – а значит, неуязвимым.