Креативное письмо

Я хотел было спросить почему именно в туалет, а не, скажем, в спальню, кухню, или кладовую, но счел за благо не волновать неуместными вопросами свою новую знакомую.

– «А какие у него рассказы, – просто объедение, – тут она слегка вжала голову в плечи и подкатила глаза к небу, как делает ребенок, впервые смакуя какую-нибудь вкусняшку.

– Неужели так хороши, – растеряно промямлил я, чтобы как-то поддержать разговор.

– О, чрезвычайно, – ответила она, кладя правую руку на сердце, – например «Изумруд в панировке», это из его последнего сборника – просто чудо.

Вот вы читали, рассказ Набокова «Благость»?

Я задумался.

– Благость, благость, – залепетал я, ища нужное воспоминание в глубинах памяти.

Дайте подумать, кажется, читал.

Когда-то давно я читал все его рассказы, значит и благость тоже, – заключил я.

– Ну, вот тогда вам проще понять, – радостно продолжала она тараторить, как трещотка, – вот, представьте себе «Благость» Набокова, только если на нее наслоить духовность и Стивена Кинга.

– О, -протянул я, взяв глубокомысленный вид, – очень интересно.

– «Прочтите обязательно также «Гейша и султан», ничего подобного со времен «Лолиты» не выходило, -«а его «Мастер без маргарина» – это же просто лучший триллер 2023-го года, а «Патогенез Раскольникова», хотя, – тут она на мгновение остановилась и задумалась.

Может быть «Патогенез Раскольникова» – это Рахмон Наджасов, а Козлов – «Анамнез Мармеладова», сейчас уже не помню.

Впрочем, прочтения достойно и то и другое.

Но, «Дед и таблетки» – это точно Козлов, и «Морда лица» – тоже он, и «Гамбургер и кулебяка», и «Кислый вакум», и «Крошка в постели», и многие другие.

«Гамбургер и кулебяка» – это просто шик, это вершина постмодернизма.

И особенно, – тут она остановилась, повернулась ко мне и, как сказал один из мастодонтов современной словесности, о существовании которого я узнал от Насти в последствии, – «посмотрела на меня растаращено», – особенно, – повторила она, еще раз, повышая голос и поднимая указательный палец правой руки вверх, – советую вам «Сизокрылые вежды», эта повесть сразит вас, как пуля снайпера в тумане.

Я открыл рот, дабы сказать, что туман, скорее всего, делает работу снайпера невозможной, но снова сдержал себя.

– Понимаете, в этой книге есть все, потрясающие описания природы и людей, удивительный и сочный язык, полный изобретательнейших, вкуснейших неологизмов, чего стоит один «алмазный перехруст», я своего кота перехрустом назвала после прочтения этой книги.

А как он описал человеческий страх?

Это же просто гениально, – почти закричала Настя.

– И как же, – вырвалось у меня против воли?

– Представьте себе, главный герой и его подружка прячутся в сыром подвале от бандитов, и вот, Козлов пишет, что они почувствовали леденящий страх, будто кто-то дышал железным, ржавым ртом на их внутренности.

– Да, – ответил я, – ржавым ртом на внутренности, – это действительно креативно.

А как филигранно выстроен сюжет, – это же просто чудо, – продолжала захлебываться в восторге Настя.

Кстати, чтоб вы знали, у нас будет вести курс еще и Прохор Инакиев и Айша Мухаммадиева.

Вы их, вероятно, тоже не знаете, – спросила она с лукавой улыбкой.

Я виновато развел руками, а она начала мне долго рассказывать про языковые открытия последнего романа Мухаммадиевой «Поезд на Москвабад», и про то, что Инакиев открыл новый модус чувственного познания в его романе «Нехудожественные достоинства».

Придя домой, я, как прилежнейший из учеников, сразу сел за выполнение домашней работы.

А задал нам Козлом не больше и не меньше, как написать самостоятельно целый рассказ, или хотя бы, начало рассказа.

Сроку он нам дал две недели, но я не находил себе места от творческого возбуждения и потому начал без промедлений.

Помню, я долго смотрел в экран ноутбука, тщетно силясь родить хоть какую-нибудь мысль для рассказа.

«Возможно, я неправильно подхожу к процессу», – думал я, – «может быть надо поверить Козлову, который убеждал нас, что главное остро начать, а далее от первой строки уже сложится весь рассказ, просто поверить, хотя мне такой подход казался не только нелогичным, но даже и абсурдным.

Я долго колебался, но все-таки начал творить по козловской заповеди.

На удивление получалось довольно лихо.

Меня несло не хуже Остапа на шахматном турнире, и я буквально за полчаса, как на станке, сделал с десяток дебютов, один другого лучше и смелее.

Еще через три часа, этих дебютов, или лучше сказать, зачинов было уже около двадцати, но ни один из них я не знал, как продолжить, чтобы развить до цельного рассказа.

Зачины были самые разнообразные, некоторые на одну-две строки, некоторые – на абзац-два, а некоторые на целый лист.

Среди этих зачинов был один крайне занимательный, для рассказа-антиутопии:

«Судачки а натюрэль

поскорей бордо запей

Эскалопом все зажуй,

А потом иди … куда хочешь» -

сообщала белыми буквами на темно-зеленом фоне, вывеска, взятая в белую рамку.

Другая в золотом обрамлении красными буквами на черном фоне призывала:

«Кушай сушу, пей чинзану,

Когда выпил – закуси,

И добавки попроси».

–«Да, у этого ресторана и взаправду самый эксцентричный интерьер в городе, подумал Николай и сел за черный столик, на котором стояла табличка с надписью:

«Официантку подзывай, но за попу не щипай!

Вдруг она замужняя и тебе не нужная».

Затем у меня составился интересный зачин для любовного рассказа:

«Воспользовались – от одного этого слова уже идут неприятные ассоциации, а уж когда к нему добавляют в начале еще слово «мной», то это как извержение Везувия.

Сейчас, когда она писала стихи о том, что произошло в ту апрельскую ночь, в голове вновь и вновь звучали где-то услышанные слова:

«Это недостаточно бесстыдно, чтобы быть поэзией».

Почему она решила писать о том, о чем большинство предпочитает никогда не вспоминать даже в тайне собственного сердца?

Это она знала, ответ на этот вопрос у нее был:

Чтобы преодолеть, возвысится над собственным несчастьем».

Еще один зачин был таким:

«До этого момента самое большое унижение, которое он испытывал, случилось, когда мать застала его за просмотром игральных карт с порнографическими изображениями, но теперь тот позор выглядел чем-то пустяшным.

«она уже больше не вернется», – со слезами на глазах говорил он вслух и иступлено бил кулаком в стену».