Кремль. У

Агафья сказала только одно слово «просим» и с таким выражением, что Ольга посмотрела встревоженно, но сразу же успокоилась, получилось, что она приказывает. П. Ходиев смотрел на Е. Чаева, не его красивое лицо, и хотел бы вызвать в себе к нему такие чувства, которые бы — «живет она с ним или притворяется» — заставили его полезть на сосну — в пику А. Сабанееву, но ему было все равно, он думал о спасении.

Он даже хотел съязвить: «Что ты, братец, не скрываешь ли своей силы бойца, поскольку ты гнал медведя, и не помериться ли нам на палках?» — но не сказал.

Он пошел к следователю, тот был перегружен работой, и, кроме того, он третий день заседал в доме вика у товарища Старосило, Их заседание было посвящено изысканию средств для МОПРа, и они не знали, что делать. Их упрекали. С Мануфактур пришел инструктор, молодой человек, и товарищ Старосило должен был выслушать от него нагоняй.

Они сидели, смотрели друг на друга выпученными глазами. Была метель, кончилась, наступило затишье, и все застыло, а они все заседают.

П. Ходиев хотел пройти к товарищу Старосило, но сторож и два футболиста не пустили его, и он подумал: действительно ли стоит сознаваться и не просто ли убить человека, если человек стосковался по смерти и лезет на кулак?

Внимание к Агафье заметно возросло. Про это сказали ему футболисты. Они сказали, что иностранцы похвалили Агафью. Кремль волнуется за нее. П. Ходиев смотрел на них: они тоже возымели желание и тоже спросили его, как и курьер у сторожа, — придет ли П. Ходиев на стенку?

Он шел мимо исправдома. Он смотрел и думал, что если бы он совершил какое-нибудь гражданское преступление, то это было б хорошо, он бы сел и сидел бы тихо, и ему подумалось, что тогда и в тюрьме он бы подыскал себе друзей и страх, который им сейчас овладел, прошел бы, и этот страх еще потому, что слишком много у Агафьи возлюбленных и тех, которые хотели бы быть мужьями, но только один Ефим Бурундук согласен и прямо сказал ей бесстрашно, что хочет быть ее мужем, а остальные боятся это сказать.

Он увидел актера К. Л. Старкова. Тот шел потихоньку и сказал так тихо, что [П. Ходиев] вздрогнул:

— Я узнаю слабых людей и ослабевших по запаху даже, извините. Не подумайте что-нибудь дурное. По цвету их кожи и по легкому трясению век — я по всему узнаю! Я скрываюсь, скажу вам откровенно, от иностранцев, которые поселились в Мануфактурах и гонятся за мной. Но поскольку вы слабый человек и можете приютить слабого, не откажите дать или указать ночевку.

П. Ходиев спросил:

— Имеет ли право человек убивать другого, если тот просит или ищет смерти?

Актер ответил ему вопросом:

— А я вас спрошу, имеет ли право человек ради своей карьеры, когда известно, что у него таланта нет, — да, соглашаюсь с вами, у меня нет таланта, — предавать другого?

Они стояли друг против друга, исступленно смотря друг другу в лицо; дула поземка, и было холодно, страшные казались в сумерках вечера Мануфактуры, и вышел смотритель и комендант исправдома и сказал:

— Граждане, разойдитесь. Я сказал твердо, что посадить вас не могу и местов по гражданскому отделению нету и, возможно, что освободятся недели через две, тогда и сядете, много воруете, много воруете, — вот если по уголовному вас привели, — пожалуйста.

Актер воскликнул:

— Через две недели бывает поздно иногда человеку.

Комендант ответил нравоучительно:

— Тюрьма, она и десятилетия ждет.

Актер вздрогнул и оттащил ошарашенного П. Ходиева.

XVIII

Вавилов видел, как на носилках вынесли ткачиху и что начала работать третья смена. «Вот вам результат, это уже не первый случай смерти, оттого что люди живут в отвратительных квартирных условиях, им негде даже погулять и отдохнуть, и ему надо напрячь свои силы». Он слышал, что Зинаида в профсоюзе высказывалась за его увольнение, потому что прошли слухи, он-де вместе с другими ходит к Гусю-Богатырю и пьянствует. Он все развалил и смеется над нашими жилищными затруднениями. Они у Гуся-Богатыря-де справляли переезд в церковь и в помещение попа! Вавилов был возмущен, что она так думает, и он, подумав, решил, что ей не было повода думать иначе. Ничего он не предпринял, и вот завтра начинается второй кулачный бой, а он?

Необходимо прочесть лекцию, на это люди найдутся. Всегда в таких случаях читают лекцию. Приходят слабые, которые на кулачках и ни драться, и ни стоять не могут. Посидят в тепле, поулыбаются над лектором и разойдутся.

Он решил организовать кружок боксеров. Во двор силами исправдома был выкинут дорогой деревянный резной иконостас из икон восемнадцатого столетия. Кружок безбожников сделал клозет, и все возмущались этим. Вавилов наблюдал, как пришли рабочие и как выламывали иконостас и выкидывали на слом паникадила. И ему на это было приятно смотреть. Пришел кружок безбожников, и на веревках и на крюках, к которым был прикреплен иконостас, прикрепили чей-то портрет. И на все это странно было смотреть. Еще уставляют леса для того, чтобы зарисовать хотя бы по бокам фрески в стиле Васнецова псевдорусские, а на потолках херувимов решили оставить. Мальчишки кричали, и безбожники перестарались, изрезали очень дорогую плащаницу для того, чтобы достать оттуда куски бархата; и в суматохе, когда с постройки пригнали много рабочих, потому что они были свободны, и кружок безбожников устроил субботник, и Вавилов очень устал, работая в этом кружке бестолковых молодых людей, которые и сами не знали, что делать дальше, когда они отреклись от бога Ненавидеть то, что люди заблуждаются, им казалось возможным и нужным, в поселке их особенно не любили баптисты, и им, например, хотелось бы подраться, но они боялись и думали, что церковники могут их изувечить.

Но Кремль и все кругом было спокойно, а религия отжила. Им было видеть это обидно. Они старались сделать что-либо такое, что помогло бы их поступки рассматривать как поступки героические, за которые они могли бы и хотели пострадать.

В ванне дома, где Вавилов поселился, уже устроили стирку, и туда невозможно было попасть, и ему предстояло много ссор и разговоров по квартире. Обычный ужас россиян. Он пришел в клуб и ночью зажег электричество. Сняли люстру, и она еще лежала на полу и оказалась не серебряной, а бронзовой, и это было обидно, ее и бросили.

Он повесил подле клироса свои «упражнения» и начал упражняться с куклой у икон. Все это было странно и смешно. И тут его застали «четверо думающих». Ввалился огромный М. Колесников и стал орать и спрашивать:

— А скажи, рыжий, что же дальше с Лукой Селестенниковым, если ты полезешь выше?

— А скажи, рыжий, как же нам быть, когда тебя уберут?

— А скажи, рыжий, как же теперь, если актер сбежал и у тебя нет преподавателя?

Он решил преподавать бокс сам по книжке и пригласить инструктора. Инструктор обещал быть.

П. Лясных смотрел на Вавилова и один только не спросил, так как спрашивали «четверо думающих», и Вавилов понял, что он к нему чувствует нежность. П. Лясных сидел на люстре, и «четверо думающих» ушли, думая, что ничего не вышло. Вавилов по-прежнему бил в куклу. Он наносил удар и воскликнул:

— А вот этим ударом, обрати внимание, Колесников, сшиб тебя Ходиев!

М. Колесников сказал:

— Сшиб, а есть ли кто сильнее меня и есть ли у кого жена красивее моей?

Он ушел.

П. Лясных сказал, что он хотел бы поехать на Кубань или в какие-нибудь болота поработать по ирригации, а здесь толку нет никакого. Вавилов давно решил уже записывать для будущего, и он должен бы составить по главам, а он составляет по сучьям.

Пришел Трифон Селестенников, торжествующий, и сказал, что пришел посмотреть на огонек. И он показал несколько ударов и, главное, глубокое вздыхание. Он наполнил грудь Вавилова воздухом и разъяснил, что делать, сказав:

— Неужели вы работаете и ночью?

Вавилов подумал, что надо настаивать на ночных работах.

Трифону Селестенникову хотелось похвастаться. Он всему поселку показывал свой проект, который в главных пунктах признали германские инженеры и даже преобладающий тип станков «N-64» советовали поставить. Они отстаивали интересы своей фирмы, а Трифон Селестенников [думал, что] предугадал.