Кремлевский джентльмен и Одноклассники

И, естественно, Папа тут же прислал сюда отдыхать родную дочь Тамару. Ну, негоже, если первая невеста страны наутро с красными глазами, и на все вопросы отвечает: «Ничего я не хочу», в смысле – что мне твои нефтяные вышки, папа, когда Он меня не замечает?

Вот почему, думал я, сбегая по мраморной лестнице, старомодно уставленной монстерами в кадках и статуями пионеров, запускающих планеры, вот почему пансионат теперь населен только обслуживающим персоналом.

Секретарь и дворецкий, подполковник ГРУ в отставке. Старая разведчица, некогда посланная в Англию с двумя недорослями, которым вздумалось получить блестящее английское образование. Бывший министр, выполнявший ту же функцию, но во французской Сорбонне, где Тамара пару лет делала вид, что ей не хочется поехать в Оксфорд следом за Принцем.

А Принца нет, и Тамары нет, и даже Ленечки здесь нет, а в его апартаментах дрыхнет бездарный и беспутный Валерка Бондарь – Тамаркин седьмая вода на киселе родственник, которому она не разрешает взять себя замуж, но дает деньги в долг. Пардон, не в палатах Ленечки, а в Тамаркиных. Его никто не звал в санаторий «Пуща», но поскольку Папа и в первопрестольной его видеть уже не может, он как-то сам прилип.

А знаете, люблю я такие дни. Слышал, что многие раннюю весну не любят, а на вопрос «почему», подумав, отвечают – «днище ржавеет». Ребята, говорю я им, мыслите шире, чем граница МКАД. И судьба непременно закинет вас в середине марта куда-нибудь поинтереснее.

Застать расцвет социальной политики СССР мне не повезло, разве что в глубоком детстве, когда родители как раз накопили деньжат, чтобы обить двери в квартире дерматином. Тогда поездка на поезде в город Таллинн казалась недостижимой, и от этого особенно светлой мечтой. С младшей школы моим санаторием на все времена года стали помойки центральных районов города Петербурга.

Нет, я не был хулиганом, не замучил ни одной кошки, но каждый вздох мамы с папой: «Ребенка в Коктебейль на лето, чтоб не бегал по дворам…», вызывали у меня тоску, и желание объяснить – не так все плохо, ребята. Из чистого чувства протеста я, классе в шестом, когда в доме появился компьютер, ушел в добровольное затворничество. «Ребенка в Коктебейль, чтобы глаза перед экраном не портил…». Так они сокрушались, пока не выяснилось, что я, похоже, набираю баллы в элитную школу напротив. Там учился Принц.

К двадцати годам я побывал на четырех континентах, и купался в таких морях, рядом с которыми Коктебейль сначала покраснел бы, а потом скромно протянул бы лапку нашенской родной Маркизовой луже. Так что лихие девяностые не украли моего детства. Но когда я впервые попал в пансионат «Пуща» со всем его советским обветшалым великолепием, не буду врать, что-то шевельнулось под четвертым ребром слева. Представляю, как обалдел бы школьник Сережка Вихорь, попади он сюда, без взрослых, без сверстников, без хождения строем в столовую за компотом…

Последнее, впрочем, преувеличение, подумал я, увидев около украшенного гербами республик ближнего зарубежья бассейна Лоту Карловну, поймавшую рыбу, а теперь еще поймавшую Федора и отдававшую ему распоряжения. Тот стоял невозмутимо в своей белоснежной куртке и колпаке, держал в руке несчастного карпа и слушал со всегдашним видом бойца, получающего смертельно опасное и столь же смертельно важное для судьбы Родины задание.

Это показалось бы забавно, не знай я, что Федор Замшин имеет одиннадцать ходок за рубеж, и был вторым номером в знаменитой диверсионной группе «Мотылек». Согласно уставу ГРУ второй номер отвечает за боеприпасы, а заодно за кормежку, поэтому поварские навыки Федора хороши не только его умением готовить седло барашка. Впрочем Шарлотта Карловна Коган, разведчица с полувековым стажем, это знала и без меня.

– …И семь минут, Феденька, только не на быстром огне, ради бога. Я хочу, чтобы ребята поняли, что карп – это не только уха. Ты меня понял, Феденька? Сережа, доброе утро. Ты получил почту?

Шарлотта Карловна, или проще говоря Лотта, конечно, знала, что я получил ее почту, и электронную почту, и успел посмотреть новости. Она знала мой распорядок дня просто потому, что сама мне его составила и вручила когда-то в первые дни нашего совместного пребывания в Оксфорде. Когда выяснилось «что вот этот мальчик тоже с нами поедет». Я тогда, помнится, подумал, что бабушка милая, но зря ее посылают с двумя такими оболтусами и хулиганами, как мы с Принцем, горько мы старушку разочаруем. Горькое разочарование и, правда, потом было, но не с ее стороны.

– Я получил почту, Лотта Карловна.

– А ты ее прочитал? Это глава из книги профессора Курамова.

– Какого профессора?

Лотта поправила не нуждающуюся в поправке кичку на затылке, провела рукой по белым волосам. Взгляд ее стал строгим, и я почувствовал, что кроме пары по поведению, мне светит кол по чистописанию:

– Профессор Курамов – один из известнейших исследователей горного Тибета и Гималаев! – торжественно сказала пожилая учительница, но вспомнила и о рыбке. – Не опаздывай, Сережа. И пусть ребята не опаздывают.

Все понятно, Лоте будет приятно, если мы оценим старинный баварский рецепт приготовления карпов. Жаль только, из ребят я сегодня один. А Василь Аксенычу Марютину, Министру нашему, учительница Коган за завтраком не обрадуется. Не любит, иронизирует, третирует. Должно быть, относится к школьному наставнику Тамары, как к собственному отражению в кривом зеркале противостояния Инновационников с Сырьевиками.

Кривое отражение это я обнаружил возле полигона для скалолазанья.

Все тот же школьник Сережа Вихорь обожал стенки гаражей, где от старости ли, от непогоды ли недоставало трех – четырех кирпичей. По щербинам так здорово забраться чуть повыше и висеть там, вздрагивая от мысли, что ты над Ниагарским водопадом. Я не хочу хвастать, но задолго до того, как Принц в своей обычной меланхолической манере брал призы по скалолазанью в Лозанне и Таренте, никто иной, как одноклассник Вихорь чуть ли не силой заставил его преодолеть стену сарая на задворках улицы Фурштадтской. И только потому, что договорились подсматривать за девицами, загоравшими в ту пору на соседской крыше.

Понятное дело, что переоборудование пансионата «Пуща» в пенаты Принца не могло обойтись без обустройства стены с выбитыми кирпичами и разбросанными в художественном беспорядке штырями. За которые так удобно цеплять страховочный трос. Стену оборудовали за процедурным корпусом. Там же, где помост для прыжков на мотоцикле, арбалетный тир, и деревянные колобахи – ножи втыкать.

На фоне этого и был замечен Василь Аксеныч Марютин. Я подошел шумно, нарочито вздымая ногами прошлогоднюю листву. Бывший министр, кругленький и потный после своей физзарядки, смотрел в высокое утреннее небо так же грустно, как недавно разглядывал брусья. И было очевидно, что он только о том и мечтает, как бы влезть на эту стену, и больше ничего ему неинтересно. В нашем Министре давно погиб актер погорелого театра. Ой, кто это листьями шуршит?!

– Сереженька!

Министром он был один лишь раз, по чьему-то недосмотру, месяца три всего. Но привычку трясти руку при встрече, пока не отвалится, усвоил на отлично.

– Приятно поговорить с настоящим человеком в наше сволочное время…

Есть такие люди, у которых постоянно «время тяжелое», «кругом сволочи», а тот, кому в данный момент трясешь руку, «настоящий человек». Министру явно чего-то надобно.

Я подошел к мишени, ощетинившейся ножиками, и набрал их полную руку. Василь Аксеныч подумал, подошел следом, и снял с крюка, вбитого в столб с национальным резным узором, арбалет. Охнув, взвесил на руках. Надо последить, чтобы в процессе непринужденной беседы наш многоопытный политик меня не продырявил.

А еще я ногтем соскреб с одного из лезвий вроде как пятнышко ржавчины. Но никакое не пятнышко, а беспроводное подслушивающее устройство на клеевом креплении. Семнадцатое за месяц. Кто? Да кто угодно, всем интересна любая информация о первых наследниках государства российского. Соскреб и растер керамическую нашлепку между пальцами, будто белорусский крестьянин ненавистного колорадского жука.

– И ты обрати внимания на колебания курса, Сереженька…

Выходит, дело у Аксеныча серьезное, не ко мне, а непосредственно к Принцу, или даже самому Отцу. Дела будничные, вроде подсказать ночной клуб со стриптизом в Дубае, или перегнать новехонький серебристый катер с Днепра на Двину (Василь Аксеныч питает слабость к катерам и все грозится обучиться вождению), он предъявляет после первой папироски. Курить мы, правда, оба бросили, он после инфаркта, а я на службе. Но сейчас, я думаю, он высмолит целую пачку болтовни, прежде, чем перейдет к делу.