Крепость

– Простите все, кто меня еще любит, я уезжаю в деревню. Жить, как задумали новые господа начальники, не могу. От зарплаты отказываюсь.

– Иван Сергеевич…

– Дима, прости, не могу, и баста! – Он рукой указал сорвавшемуся со стула парню на его место. – Давайте сперва перезимуем. Отчет посмотрю, подвезете, будут ошибки – выправлю. Ты, – обратился к Калюжному, – выдели мне машину, надо кое-что перевезти.

– Бросаете нас, в самый разгар? Когда Маничкин войну объявляет? Это – шантаж?

– Бросаю? Нет, просто исчезаю. Маничкин – никто, и звать его никак. Мне надо писать книгу. Я устал, деньги меня не интересуют. Приоритеты у нас разные, значит, не по пути. Вряд ли ты поймешь – нет, это не шантаж.

– Тогда я не смогу выделить вам машину, она нужна для нужд моей экспедиции, деревский отряд выезжает завтра же на обследование газовой трассы. Гранта еще нет, надо зарабатывать. Нина пока подготовит документы по ОАО, – Калюжный презрительно надул губы и отвернулся от Ивана Сергеевича.

Мальцов молча покинул собрание. В городе неожиданно увидал джип Николая, взмахнул рукой. Через полчаса сидел в кабинете Бортникова.

– Бросил их? Думаешь, выкрутятся?

– Не мое теперь дело.

– Круто заворачиваешь, Иван Сергеевич, но, может, и правильно. Мне тут Пал Палыч звонил. Ты в курсе, что вчера министра культуры сняли?

– Я телевизор не смотрю.

– Это всю расстановку сил меняет. Сильно меняет. Решение о строительстве скоростной окружной магистрали в пяти километрах от Деревска – дело почти решенное. Подписать подряд на строительство гостиницы в путевом дворце было бы очень правильно, не думаешь?

– Мне теперь, если честно, всё равно.

– А вот в мелочах как раз самая красота и скрывается. Мелочи – основа нашего бизнеса, ты учти.

– И что теперь будет?

– Кто строит дорогу, тот и дворец бы поднял легко, понимаешь? ВИП-гостиница на скоростной трассе – то, что нужно для нашего города. Для поднятия имиджа.

– При чем тут министр культуры?

– Иван Сергеевич, не валяй дурака, включи мозги, проект серьезный, за него много копий поломано. Дворец пока мало кого волнует, так скажем. Ставки меняются, не до ВИП-гостиницы покуда. Сечешь?

– Честно? Нет.

– Маничкин оклемался, но станут ли его поддерживать в министерстве? Вопрос: кто-то у него помимо министерских есть в Москве, и крепко сидящий и высоко? Я даже подозреваю, откуда ветер дует. Так что лучше тебе пока в деревне посидеть. Прокурор мне уже звонил, Маничкин уверен, что ты по нему стрелял.

– Бред, Степан Анатольевич, вы же знаете.

– Я – знаю, Маничкин – знать не хочет. Он с цепи сорвался, строит планы мести. Ему ваше ОАО поперек горла. Любыми способами ему надо вас очернить. Он это умеет. Хорошо, перезимуешь, а мы тем временем всё вернем на свои места.

Бортников уже построил схему, уже верил в нее, он умел выжидать.

– Дело на меня он завести не сможет.

– Ославит на весь город, а нет тебя – славить некого. В Василёве дом зимний?

– Вполне. Буду книгу писать – когда еще случится, и грант у меня есть по писцовым книгам – три тысячи в месяц, перезимую. Картошка посажена, только не копана пока.

– Помнишь, мы как-то говорили о подарочном альбоме, по материалам раскопа под мой дом?

– Вы сами же тогда эту идею похоронили.

– Теперь пора к ней вернуться. Пиши альбом, я тебе выдам аванс тридцать тысяч. Осилишь?

– Он в компьютере, почти готов.

– Бери. – Бортников достал деньги из кармана, отсчитал, протянул Мальцову. – Фотографии, смету потом представишь Николаю. Буду дарить гостям как представительский.

– Деньги Нине отдайте – она теперь всем рулит, она и смету представит.

– Отказываешься?

– Нет, моя работа сделана, остались технические вопросы.

Бортников сгреб отодвинутые Мальцовым деньги.

– Ты и упрям, Иван Сергеевич, обижаешь.

– И не думаю. Как насчет общества? Надо труды экспедиции печатать, пока не поздно.

– Идею я не оставил, не думай. Повременим немного. Ладно, как хочешь, я не в обиде. Не могу почему-то на тебя обижаться, Мальцов. Надо еще чего?

– Мне бы уазик и шофера, вывезти барахло.

– Не проблема. Николай организует. – Бортников уже тянул руку, прощаться.

– Степан Анатольевич, честно и между нами: кто стрелял?

– Уверенности нет, но доложили, что Пал Палыч на охоту с каким-то человечком приезжал, хотя к домику один с шофером подъехал. Значит, по пути ссадил? Язык не распускай, однако.

– Выходит, из-за дворца?

– Там большая была комбинация, но жизнь, – Степан Анатольевич ухмыльнулся, – рокировочку предложила. Говорят, в шахматы хорошо играешь?

– Играю.

– Сыграем как-нибудь, это я люблю. Но без поблажек!

– Согласен, без поблажек!

Всё решилось, но в голове не укладывалось, зачем Бортников сдал ему Пал Палыча. Со стороны казалось, что они из одной команды. Степан Анатольевич явно знал больше того, что рассказал.

…Он ехал в Василёво. Чувство гадливости к миру, брошенному решительно и бесповоротно, овладевало им, и это было очень страшно. Разговор с тещей… Плевать хотел… Не получилось плюнуть, не оставляло, жгло. Если ребенок не его – чей? Заскрежетал зубами, отвернулся к окошку. В какой же грязи он вывалялся! Руки зачесались, словно покрылись несмываемой коростой. Он спрятал их в карманы, втянул шею в воротник.

Деревья по обочинам горели красным, оранжевым и желтым. Он ехал в бабье лето, любимую пору, старался думать о грибах, что хорошо бы успеть их насолить, о картошке, о луке и чесноке, о тыквах, разросшихся на компостной куче, о зиме и книге. Смотрел в окно, но наплывающие знакомые пейзажи казались сродни мыслям, что возвращались к нему, не отпускали. Он задышал тяжело, как загнанный, сдержался, не заплакал, хотя так хотелось. Случайно, как к раскаленным угольям, прикоснулся к высокой и опасной игре. Послужил в ней пешкой, которую чудом не разменяли ради сиюминутного преимущества. На этой жестокой доске не щадили людей, на ней игрой правили шальные деньги. Вышел живым, но где-то внутри под сердцем обожженное место саднило. Мальцов несколько раз вздохнул глубоко и выпустил воздух скупыми порциями через нос, как советует китайская дыхательная гимнастика. Немного полегчало, но во рту поселился горький привкус желчи. Он смотрел на бегущую навстречу дорогу, почти не замечая ее.

– Что загрустили? – услышал вопрос водителя.

– А-а, о своем.

– Понятно, что не о чужом. Радоваться надо – отпуск, грибы. Я б сейчас погулял, только Бортников хрен отпустит, в охотхозяйстве делов море. Я ведь видел секача, которого вы завалили, знатный. С одной пули. Голову на трофей Гришкину отдали делать?

– Трофеев не держу. Не люблю трофеи, понял?

Водитель хмыкнул и обиженно замолчал. Так и доехали молча.

Дом стоял холодный, сильно побитый дождями, на темных, набухших бревнах блестели выступившие из щелей серебряные слезы. Тропинка заросла свалявшейся травой: косил всего раз в конце мая, когда готовил грядки под посев. Нина над его посадками насмехалась, возиться в земле не любила. Он сажал огород в память о деде и матери, а еще для соседей, чтоб знали: жив, не бросил дедов дом. Сажал, но полоть приезжал раз – мокрица забила борозды, вряд ли урожай будет богатым. Под ногами на участке валялись изъеденные осами красные полосатые яблоки.