Крепостной Пушкина 2

— Хорошо. Дальше.

— Что — дальше?

— Ты говорил, что имеешь четыре версии, но озвучил только три.

— А, ну да. Четвёртая заключается в том, что это действительно отправил я. Зачем — не могу сказать, ведь если я это всё задумал, то каков же резон выдавать самого себя?

— Степан!!

— И не надейтесь, ваше высокородие. Не признаюсь. Одно скажу — в вашем случае там точно не яд.

— Странно, что нет пятого варианта, в котором я сам себе отправил эти бутылки.

— Хм. Не подумал о таком. Вы нашли пятый вариант, господин статский советник. Но зачем вам это было нужно?

Пушкин безнадёжно махнул рукой в мою сторону и погрузился в раздумья. Я же чувствовал себя очень бодро. Утренней мерзости как не бывало. Интересно, что бы сказал и сделал Александр, знай он, что такой же ящик, с немного измененным содержимым, движется на юг, имея конечным адресатом дедушку Натальи Николаевны? Ничего хорошего не скажет и не сделает. А мне казалось, что жребий брошен и Рубикон перейден. Апачи вышли на тропу войны. По сути, так оно и было.

Глава 7

Степан. POV. Продолжение 6.

Столько похорон, сколько я видел за эти несколько лет, не могло не оказать существенного воздействия на моё мировоззрение.

В Кистенёвке, с населением немного превышающем тысячу-полторы христиан обоего пола, за неполные три года скончалось свыше семисот человек. Подавляющая часть из них — дети, совсем маленькие. Родилось за тот же период не меньше, даже немного больше. Сводная картина наблюдалась во всех окрестных сёлах и деревнях, как и по всей Нижегородской губернии целиком.

Книжные определения, такие как младенческая смертность, фертильность женщин, убыль или рост населения в изучаемый период, не дадут должного представления даже для людей не жалующихся на недостаток воображения. Это было нужно увидеть.

Например то, что в селе приблизительно четыреста женщин, считаемых от только что вышедших замуж и до немногих глубоких старух. Что большинство из них постоянно беременны. Никогда не видел столько женщин в положении одновременно. Что рождается в год около двухсот пятидесяти младенцев, не считая тех кого не удалось доносить. Что сто из этих детей не доживёт до года. Что ещё сто детей за год умрёт из тех кто постарше. Отсутствие антибиотиков, детские болезни, смутное представление о гигиене (с медицинской точки зрения), сам образ жизни, всё это собирало свою жатву.

Пугало ли это? Меня — да, их — нет. В селе не было ни одной женщины, которая хотя бы раз в жизни не «заспала» младенца. Так говорили, не проверял. Выражение это означало то, что пришедшая с тяжёлой, очень тяжёлой работы мать крепко засыпала, и во сне нечаяно душила своим весом младенца. Правда или нет — не знаю, но что редкостью не являлось — пришлось поверить.

Как относились ко всему этому? Огорчались, конечно. Похоронить младенца — три копейки. Тех кто старше — десять копеек. Гробик сколотить. Взрослым попроще, для них гробы почти всегда были наготове, кроме совсем бедняков. У меня бабушка больше двадцати лет упорно откладывала деньги себе на похороны, я только посмеивался. Здесь — делали себе гробы заранее, засыпали зерном и ставили на чердак. Бельё приготовляли. Удобно. Отдал человек Богу душу, а уже всё готово. Обмыть, отпеть, оплакать, обрядить, положить два пятака на глаза (даже слепым), положить ещё сколько-то денег в гроб (да-да, пойдут в оплату за проход в иной мир, атавизм язычества), закопать. После — помянуть. Вот и всё. Бабы ещё нарожают, прямо вот сейчас.

Вся жизнь крестьян представляла собой калейдоскоп из бесконечных рождений и похорон. Это касалось не только людей, а и скота, урожая. Все рождалось и умирало постоянно, одновременно и циклично и перемежая одно с другим. Рассвет — жизнь, человек проснулся. Закат — смерть, человек уснул. И так всегда.

Люди при этом были очень добрые, в моем понимании. Убийство — тяжелейший грех, и пойти на такое… для большинства — немыслимо. Не считать же убийством избиение до смерти конокрадов или подобных им негодяев? Да, бывало что и помирал кто от последствий бытовых побоев, чаще жёны или те же дети, но то от последствий. А как иначе учить?

Насилия было много, чрезвычайно много. Но и оно определялось укладом. Невозможно держать хозяйство в порядке без весьма строгой внутрисемейной дисциплины. Отсюда затрещины, щипки, ложка в лоб, порка, кулак отеческий. Насилие со стороны барина, сбор оброка старостами тот же, непременно сопровождаемый битьем, было не самой большой частью от получаемых ежегодно, ежемесячно, еженедельно и ежедневно колотушек в своей среде. Дедовщина.

Детей любили, разумеется. Ребёнок для крестьянина — Божье благословение и точка опоры в жизни земной. Чем больше этих точек опоры, тем устойчивее положение. Не умер в первые месяца три — окрестили, дали имя. Дожил до способности бегать — можно начинать приставлять к делу. Лет с шести уже полусерьезно.

Неурожаи и следующие за ними болезни, пожары, выплаты государству и помещику, падёж скота, всё умудрялись переживать эти люди. В итоге получался тип человека невероятной устойчивости, каким бы замшелым доходягой с виду он не казался. Непосредственно в Болдинском имении, где с урожая прокормиться было невозможно и процветало отходничество, народ, ко всему прочему, и любознательностью отличался. До разумных пределов. Для них вся жизнь являлась бесконечной борьбой за существование, не больше и не меньше. Плохой год мог легко пустить по миру успешную доселе семью, а то и отправить её на погост. Я стал (мне казалось) многое понимать. Отчего крестьяне так не любят новшества? А оттого. Отчего многие люди не любят когда им советуют работать иначе прямо в процессе их напряжённой работы? А если работа не просто напряжённая, а от неё зависит буквально ваша жизнь и жизнь ваших детей? Представьте, вы из сил выбиваетесь, на жилах тянете, и тут советчик непрошенный, который знает как надо, а вы и ваши предки — дураки. В принципе ясно. Вот мужик, у него было десять-пятнадцать братьев и сестёр, осталось двое-трое; детей жена родила тоже с десяток и сейчас носит, четверо ушли к Богу в младенчестве, ещё трое до десяти лет, старшего против закона забрали в рекруты, считай как мертвый, есть ещё сын и дочь. Платить надо подати. Любопытно, но против самого этого факта никто не возражал, не нравилось что очень много берут. Крестьянин ведь даже натуральную часть оброка переводил мысленно не в деньги, а наоборот, деньги перекладывал на пуды ржи и ячменя, считая сколько бы досталось семье без этой ноши. А так — никаких протестов. Коли есть Бог на небе, то должен быть и Царь на земле. Царю нужно войско, от бусурман отбиваться. Бусурмане хотят народ веры лишить и церкви святые разрушить, чтобы никто православный в рай не попал. Сам слышал. Для войска нужны бояре. Перед другими странами в грязь не падать. Для того и берут деньги. Всё логично и понятно. Да и некогда особо вникать, приданое собирать дочери надо. Сыну хозяйство передать. Расскажите такому человеку о производстве средств производства и добавочной стоимости продукта. Ну-ну. Недаром социалисты так обрадовались появлению рабочего класса. Рабочий, даром что вчерашний крестьянин, совершенно другой человек. Другая жизнь — другие люди. А эти… однажды я представил, что будет если сказать кистеневцам о праве детей на самоопределение. Какого они, дети, пола, например. Мальчики или девочки. Согнуло тогда от смеха, но осмелься я на эксперимент и мне бы стало совсем не смешно.

При всем этом и радостей было немало. Взять те же свадьбы, что играли иногда по десятку за раз. В общем и целом не сказал бы, что вся жизнь их безнадежна и безрадостна. Трудно — да, очень. Уныния не было. Часто видел как идут и поют что-то весёлое. Тоже своего рода элемент естественного отбора, склонные к печали жили явно похуже.

Дворяне не имели никаких особых преимуществ в вопросе смертности. Немногим лучше, но и то как смотреть. Основная масса дворянства, то есть людей бедных с «благородной» точки зрения, их не имела вовсе. Преимущество в питании давало бонус, конечно. Не слишком значительный. Высшая знать, небольшой замкнутый мирок со своими законами, отправлялась на тот свет столь же исправно.

* * *

Решение о рейдерском захвате Полотняного Завода Гончаровых вызревало давно. Уникальное производство с громадными возможностями манило тем, что прозябало в беспорядке, ожидая хозяина. Подобраться к нему я планировал через Пушкина, то есть через Наталью. И её брата, наследника майората. Формально всё осталось бы в их собственности, а на деле… Нужен был царь и его одобрение, на что теперь я вполне мог расчитывать. От себя требовалось создать ситуацию при которой всё сложится «само собою», а я ещё посопротивляюсь для вида.

Странно или нет, но решение о ликвидации, то есть убийстве Николая Афанасиевича Гончарова, далось мне с пугающей лёгкостью. Без философских рассуждений о том, что «все умрут», или уже умерли ко времени «моего» будущего. А как-то вот…насмотрелся. Проникся. Если современникам всё было нормально, то мне — нет. Защитная реакция психики вела к холодной логике не церемониться. Совесть — лучший адвокат, и этот бесподобный юрист говорил мне, что раз уж «местные» относятся к себе и другим столь сурово, то мне тем более не стоит переживать.