Крепостной Пушкина 2

Глава 8

Дипломатия Романовых.

Степан, решивший, что император отсутствовал по надуманной причине, ошибался. Его Величество действительно был занят делом поважнее чаепития, и дело это не любило отлагательств. Он занимался политикой.

Карл Васильевич Нессельроде, министр иностранных дел Империи, с глубочайшей почтительностью и ласковым обожанием слушал речь своего повелителя. В душе его, однако, скребли кошки. Как человек ума не столько большого, сколько именно дипломатического, он не мог без страдания профессионала сравнивать государей действующего и предыдущего.

Александр Павлович был лжец, и лжец природный, искусный. Получивший прекрасное образование благодаря заботам Великой бабушки, освоив поведение человека безупречного воспитания, рыцарские манеры и умение нравиться женщинам, он не верил никому и никогда.

«Властитель слабый и лукавый» — оценка Пушкина била не в бровь, а в глаз, но сам Александр пришёл бы от неё в восторг. Подбирая образ наиболее подходящий для его собственного выживания, остановился он именно на таком. Этот человек, начавший правление с навязанного (как ему казалось) отцеубийства, сумел переиграть всех. Он обыграл Наполеона, Талейрана, окружающую его знать, австрийцев, англичан, пруссаков, следующего за ним в очереди наследования брата, мать, сестру, турок, поляков, греков и австрийцев. При этом дело обставлялось так, что это его все обманывали, пользуясь прекраснодушием Благословенного, на что императору оставалось лишь беспомощно разводить руками и щурить близорукие глаза. Серьёзные противники, такие как упомянутые французы, разгадали его вполне, но слишком поздно. Наполеон, гордившийся своим талантом читать в сердцах и душах людей, очень быстро сообразил, что рыбка попалась крупная, мрачно одергивал любые насмешки в адрес русского императора, и указывал на то, что как раз этот государь Севера несёт в себе наибольшую опасность. Талейран заболел от стыда когда понял, что это не он продал Александра англичанам, а как раз Александр сбагрил его островитянам. Те, кстати, как и французы, более чем высоко оценивали способности русского императора.

Наивный и слабый, подлый и доверчивый, человечный и бездушный, открытый и презрительно замкнутый, предпочитающий женское общество мужскому, не стесняющийся говорить, что учится у женщин — то была лишь часть масок покойного царя. Впрочем, и на счёт «покойного» были сомнения, в глубине души Нессельроде надеялся, что великий хитрец и в этот раз сумел увернуться. Предпосылки к тому были.

Александр всю свою жизнь провёл на лезвии ножа, змеем уходя из-под ударов, спасаясь там, где другой погиб бы. Карл плохо знал детали его юности, кроме общего понимания о существовании мальчика, а затем юноши между бабушкой с её всемогущими временщиками и опальным отцом.

Когда Павел занял престол, Нессельроде начал свое возвышение. Шестнадцатилетний офицер умел нравиться, говорить нужные слова в нужном месте и нужным людям — дар полученный им от матери, чья семья отринула иудаизм во имя торговли, титула и истинной веры (волею обстоятельств оказавшейся лютеранством), отчего к двадцатилетию стал полковником. Сам Карл был англиканином, что так же объяснялось непосредственной ситуацией: в Лиссабоне, где он родился, другой некатолической церкви не нашлось.

Дней Александровых прекрасное начало вернуло Карла на службу. Годом ранее он подал в отставку, аккуратно покинув ряды любимцев императора, интуитивно чувствуя, что грядёт нехорошее. Новый император поставил его на дипломатическую стезю и отправил в Европу. Оттуда Нессельроде внимательно следил за происходящим в России и делал выводы.

Со стороны всё видится иначе. Когда в Петербурге общество постепенно разочаровывалось в государе, Карл все чаще ловил себя на том, что восхищается им. Молодой царь не только не стал игрушкой в руках временщиков, но и повёл дело так, что все они, мечтающие о слабом царе, ради чего и забили сапогами Павла Петровича, лишились львиной доли своих возможностей. А те кто надеялся приобрести их — ошиблись. Александр не обещал, но создавал видимость обещаний, которые никак не превращались в реальные действия, поскольку всякий раз что-то мешало.

Воспользовавшись внешнеполитической ситуацией, император перенёс проблемы внутренние в проблемы внешние, и возразить было нечего. Не до того сейчас, враг на пороге. Ну, то есть не совсем на пороге, но завтра может оказаться уже на нём! Лично прибыв в войска, он разом получил выигрышную комбинацию. Во-первых, повышалась роль России в европейских делах, а значит, резко увеличивалось значение лично царя. Идущий на помощь занимает слегка (а порою и не слегка) покровительственное положение. И вот уже не молодой царь с шатким положением, а могущественный государь, способный выставлять огромные армии является перед взорами современников. В случае успеха — сплошные лавры, идеальная роль спасителя и прочие бонусы, включая рост авторитета внутри страны. В случае провала… Александр рыдал после Аустерлица, но мало кто понял его слезы так, как понял их Карл, знавший, что змеи не могут плакать. Император желал, чтобы его слезы поняли как горе по погибшим воинам, но был оценён как человек испугавшийся. Он не учёл, что не является своим для военных, в этом заключалась ошибка. Рыдай в подобной ситуации ещё тёзка Македонский или тот же Бонапарт — поняли бы как нужно, а так… Но Александр не был бы сам собою, не будь и здесь во-вторых. Мгновенно перестроившись, он облачился в одеяние холодной отстраненности обманутого в лучших побуждениях человека. Если не удалось занять место победоносца во главе военных, следовало снизить влияние военных вообще.

Предоставив еще одну возможность воякам убиться о гений Наполеона, царь без особого волнения ждал когда напыщенная армия обратится к нему с признанием, что она больше «не может», и дождался. Сам он не теряя времени занимался дипломатией, в которой зависел от себя одного. Тильзитский мир, единодушно воспринятый в обществе как позорное поражение, в глазах Нессельроде выглядел успехом Александра. Проигрывать никто не любит, тем более в России, где пылкость соседствует с инфантилизмом, а ёмкость понимания имеет склонность к персонификации чего угодно. Александру удалось избежать роли козла отпущения, проведя все так, что ничего не оставалось кроме признания «общего поражения». Кроме того, царь сумел сформировать достаточно серьёзно утвердившееся мнение о себе в духе «да, слабенький, так ведь молодой ещё. Наполеона зато ненавидит. Сейчас придётся отступить, но посчитаем цыплят по осени». Словом — нет никакой необходимости для внезапных ночных визитов. И записочки с угрозами подкладывать под тарелки — глупо. И о Екатерине Третьей мечтать нет резона, зачем, если сам государь всего лишь притворяется другом французского императора? А у кого зуд совершенно непереносим, то вот вам войны с турками и шведами. Там и чешите.

Нессельроде раз и навсегда понял, что главная сила Александра заключена в таланте делать слабым кого и что угодно. Бьёт он плохо, но кровь пускает столь искусно, что противник замечает это когда уже поздно и он потерял что имел.

В Грозу 1812 года царь не мешал, приняв тем наилучшее решение (в который раз недооцененое), но в Заграничный поход пошёл, отлично понимая, что настало время высокой политики, ради чего можно и потерпеть свое презрение к генералам.

В Европе Александр постоянно уступал требованиям союзников. Карл находился при особе Его Величества и имел возможность наблюдать всё собственными глазами.

Александр предварительно уступил англичанам и согласился на сам европейский поход, коего лично желал, но без подобной уступки сложно было выбить с островитян очередные денежные суммы.

Часть, впрочем, Александр уступил королю Пруссии, взамен получив его армию. Нет, не себе, для похода.

Александр уступал и продолжал уступать Австрии, которая по итогам всех уступок взвалила на себя главные трудности и риски предприятия.

Добравшись на спинах союзников до Парижа, (то есть до самой западной точки на карте куда заходил русский солдат с оружием в руках) государь решил уступать ещё и французам, оказавшихся в границах 1793 года, а на последующем Танцевальном Конгрессе — вообще всем кто только хотел, чтобы русский император им уступил, включая женщин.

Англичане что-то подозревали, склоняя к своим подозрениям австрийцев, но здесь неугомонный Корсиканец сбежал с Эльбы, а Александр вновь всем уступил и получил во владение Польшу.

Полякам царь уступил особенно щедро, всучив им конституцию и родного нелюбимого брата, пообщав им неофициально независимость (когда-нибудь), назвал поляком самого себя, посмеявшись с ними над дураками русскими, и отбыл в Петербург, посетовав напоследок, что из-за этих олухов (русских) не может восстановить Речь Посполитую немедленно, так что душою он за, но всё потом.

В России Александр обнаружил, что в среде дворянства набирает силу идея «жить как в Европе», для чего необходимо всего лишь принять пару законов и дело в шляпе, расстроился и погрузился в мистицизм. Нессельроде, три года лично изучавший государя, не поверил тому ни на грош. Не будучи русским, внук торговца из Гренобля, Карл удивлялся тому как легко почти все приняли на веру казавшийся столь странным ход императора, но именно это убедило в его верности. По мнению дипломата, Александр просто увёл себя от вероятного удара (во всех смыслах), для вида самоустранившись от множества дел. Конституция, не конституция, а царю некогда, он душу спасает, а вы друг друга сами загрызете. Для всего остального есть Аракчеев.