Крепостной Пушкина 2

— Именно так.

— Чем же это принципиально отличается от знаменитого «после нас хоть потоп»? Разве сии взгляды, в чем-то весьма разумные, я признаю это, не несут в себе комфорт эгоизма самолюбования, раздутой самооценки, наплевательства на всё и всех кроме своих желаний? Знаете пословицу: гдадко было на бумаге…

— Да забыли про овраги! — подхватил Сергей Львович. Видно было, что наша беседа приносит ему удовольствие. Он как-то помолодел и словно расслабился. — Но вы не учитываете в вашем опасении, что человек живет не один. Его всегда окружают… другие люди. Есть и другая пословица, что один в поле не воин. Люди не позволят никому позабыть об этом. Никому и никогда. Даже тому, кто вообразит себя единственным проводником Его воли. Тем более тому, скажу откровенно. Благо не может быть единоличным, в таком случае оно превращается во вред. Но когда человек помнит о собратьях своих, когда думает о благе общем — он может достичь столь многого, что…

«Ради всеобщего блага. — подумал я. — Ясно и понятно. Где-то я это уже слышал. Что дальше?»

— Сколько вам нужно? — спросил я главу рода Пушкиных.

— О чём вы? — притворно тот изобразил непонимание.

— О чём бы с вами не разговаривали, разговор всегда идёт о деньгах. — удержаться от цитаты из Мерфи я не мог. — Если с вами говорили не о деньгах, то вы ничего не поняли. Или с вами вообще не разговаривали. Это слова одного астраханского купца, мне понравились.

— Занятно. Но, право…

— Не подумайте о мне плохо, Сергей Львович, — выставил я примирительно руки, — вы говорите столь убедительно, и возразить нечего. Однако, я — делец, прекрасно знаю, что без средств весьма сложно совершать благие дела. Вот и подумал…отчего не помочь ближнему через вас?

Сказано было грубо, мысленно я корил себя, но собеседник не был удивлён. Поиграв губами, он озвучил сумму в тридцать одну тысячу, четыреста пятнадцать рублей и девяносто три копейки.

— Что же, пусть это станет моим взносом…

— Первым камнем в фундаменте…

— Первым?

— Человек подобный вам строит на совесть. Поверьте моему опыту, молодой человек.

— Гхм. Возможно. Пусть так.

— Но вы не правы, ставя эту безделицу столь высоко. Я хотел попросить вас совсем о другом.

— Весь внимание, ваше высокородие! — подался я вперёд, несколько обалдев от суммы «безделицы» в устах человека ещё полгода назад имеющего в кармане только вошь на аркане. Господа во всей своей красе.

— Александр. Меня тревожит мой Саша. Он такой доверчивый.

— Насколько мне известно, он прекрасно себя чувствует. — не сдержал я ехидства в голосе. Ещё бы! Вместе со своим другом Нащокиным тот вернулся в весёлые годы юности, и явно не собирался из них возвращаться. Проказы, достойные разве что непутевых школяров, пока сходили с рук герою, но бесконечно это длиться не могло.

— У меня нехорошее предчувствие, Стефан. Мне снятся дурные сны. В них с моим Сашей что-то случается. Я просыпаюсь в холодном поту оттого, что не могу помочь и уберечь своего мальчика. Потому и пришёл к вам.

— Польщён, но моё имя не Арина Родионовна, простите за прямоту. Как вы себе видите…

— Да просто будьте с ним почаще. Вы везучий. Невероятно везучий. Я знаю. Даже попытка отравить моего сына разбилась о вас.

— Гм. — об этой «попытке», стоившей мне немало нервов на невольной аудиенции у самого Бенкендорфа, и ещё столько же перед глазами императора, я мог бы рассказать всё. Но не стал, помятуя любимый из законов Мерфи, что если вам сказали всю правду, то вас сейчас ликвидируют. Старший Пушкин был мне нужен живым и здоровым.

Какие именно опасности грозили его сыну «в сновидениях», он так и не уточнил. После я долго сидел перед камином в одиночестве, переваривая новый пластик информации. Сказано мне было много, даже слишком. Поразмыслив, я решил отложить на несколько дней выезд на место строительства укрепления, где уже завершились (должны были) земляные работы. Трудностей добавилось, но теперь это бодрило. Вот уж воистину — клин клином! Ласкало ощущение поднятия на некую новую ступень, незримую, но очень и очень важную. Кажется, меня «взяли в разработку», как говаривали актёры изображающие акул вербовки. А может и нет, насочинял себе лишнего. Может, просто повернулся под руку обыкновенному фантазеру и мечтателю? Посмотрим.

«И все-таки мне нужен штаб. Хороший секретариат как минимум. И люди, люди, люди. Где их взять?» — на этой мысли я уснул в кресле.

Глава 11

Братья и сёстры.

Скоропостижная смерть Николая Афанасиевича Гончарова привела в движение паутину родственных внутрисемейных связей, дав возможность Александру назвать последующий процесс «Великим переселением народа».

— Натали повезла с собой черное платье, а назад привезла пару белых. — так объяснил он ситуацию Степану. Тот принял весть с непроницаемым лицом.

Половина из детей Гончарова перемещалась в новые места жительства.

Во-первых, наследник, статный и фатоватый молодой человек, Дмитрий Николаевич, служащий в коллегии иностранных дел, отправлялся в Москву. Дела майората шли плохо, управлять свалившимся на его голову наследством из Санкт-Петербурга было никак нельзя. Бросать службу — тоже, отчего и вышло решение направить его служить в Москву по части архивов. Это устроило всех кроме самого наследника, человека весьма беспутного и страдающего от разлуки с дружками. Подобно многим столичным «штучкам», бедняга искренне верил, что фигуры подобные ему в плане стиля и утонченности, способны жить достойно лишь в самом центре известной им жизни. Увы — с начальством не поспоришь, с проявлением оным заботы отеческой — тем паче. Начальство на то и начальство, способно проявить не только заботу.

Во-вторых, сестры Гончаровы, Александра и Екатерина наконец отправлялись в Петербург. Сбылось желание Натальи, скучавшей по старшим сёстрам. Фактические бесприданницы несколько лет жили в поместье, где всех развлечений подобающих благовоспитанным девушкам были чтение, вышивание и поездки верхом. Скука смертная, а ведь годы идут. Ни одна из них не обладала сокрушающей красотой младшей сестры, почему вопрос их будущего несколько лет находился словно в тумане, когда все знают, что делать что-то необходимо, но никто не знает как именно подступиться, отчего решение откладывается «на потом». Всё упиралось в безденежье, препятствие преодолимое, но помогать преодолеть которое мало кому приятно. Дед не желал и слышать о расходах «на девок», пока более важные дела не приведены в порядок, такие как его загулы, любовницы и долги, с чем и умер. Отец подавал большие надежды, но скоро пришел в отчаяние, спивался и гудел не хуже родителя. Братья помочь не могли, да и сами не имели достаточно средств.

Так все и шло своим чередом к неясному грустному будущему, когда Наталья Пушкина внезапно обнаружила, что деньги у неё есть. Отдадим должное ей ещё раз — мысль о сёстрах пришла ей третьей или четвёртой в тот миг когда желаемое платье было доставлено управляющим по её требованию. Она попробовала пожелать ещё — и у нее получилось. Имея на руках турецкие шали, почти обязательный элемент приданного благородной девушки, Наталья поняла, что время пришло и терять его нельзя. В тот же день она написала отцу, матери и обеим сёстрам, что её супруг, человек редких достоинств, готов взять на себя часть заботы о сёстрах.