Крепостной Пушкина 2

— Вы смотрите как вольтерьянец, — разгадал мои мысли Маслов, — дескать, как нехорошо! Ради очередного чина человек готов идти лишать жизни ближнего своего! О, времена, о нравы! Или что-то подобное. Так ведь?

Я отрицательно замотал головой. Назвать меня вольтерьянцем!

— Никак не могу быть им, ваше высокоблагородие, не читал. Французскому не обучен.

— Прав, прав, вижу, что прав. — не поверил майор. — Но задумайтесь вот о чём. В армии много молодых, чьё состояние… оставляет желать лучшего. Родные помочь не могут, ибо сами нуждаются в поддержке. А жизнь идёт медленно, неповоротливо. Впереди — погоны товарищей. Как угодно служи, стань хоть образцовым офицером, но без фарта (он самодовольно погладил себе подбородок) не перескочить. И как в такой ситуации, например, жениться?

— Жениться?

— А вы как думали? Приходит очередной прапорщик в войско. Дело молодое, горячее. Не истукан каменный. Случается и любовь, романы. Только жить на что? Чем содержать семью? Нечем. Жалование? Смешно говорить. Кому он нужен, если не в гвардии? Родственники любой приличной невесты откажут.

— И что же делать?

— Ясное дело — расти. Идти в чинах. Уж простите меня, господа, — обратился он ко всем, — прямо скажу. Никому не нужен прапорщик. И поручики с капитанами не нужны. Нет, если знатного рода, или с состояньицем — дело другое, но много ли капитанов с деньгами? Всех имений — пара пистолетов, да колода карт. А человек живой, у него душа есть, он жизни хочет. Стать бы ему…подполковником! Всё разом изменится. Это уже положение. Это уже чин. Да и содержание совсем другое. В отставку выйдет — вот уже и полковник. Можно к барышне сватов засылать. Детишек рожать. Всё, всё совершенно изменится!

Офицеры тихонько согласно качали головами, поглядывая на меня с лёгким смущением. Мне же пришли мысли о странности устройства человеческого общества в котором нужно кого-то убить, чтобы затем завести детей, и я понял, что уже пьян. Вскоре под меня «подвели мину» и далее не помнил ничего внятно.

— Как вы, Степан Афанасиевич? — вошёл Кирилл Кириллович в предоставленную мне палатку.

— Голова болит, — жалобно проблеял я ему, — во рту словно эскадрон ночевал.

— Чур меня, чур, — с притворным испугом замахал тот руками, — не вздумайте такое остальным повторить. Мы ведь не кавалерия!

— А как нужно?

— Можно сказать «порох сперва отсырел, а потом взорвался». Надо бы вам поправиться, ваше сиятельство.

— Кккак вы меня назвали?

— А вы совсем не помните вчерашнего, да?

— От вашего участливого взгляда, ваше высокоблагородие, мне откровенно страшно.

— Вам бояться нечего, вы ведь своему другу государю императору нажалуетесь если вдруг что.

— Что — что?

— Совсем ничего не помните?

— Не все, но что-то не помню. Ах, не томите, Кирилл Кириллович, скажите, что я натворил?!

— Да ничего не натворили, — рассмеялся майор, — думал пошутить над вами по-доброму, но не стану. Очень уж вы вскинулись. Разве что…да, точно! Вы генерала требовали.

— Какого генерала?

— Выяснить не удалось. Просто, какого-то генерала. Кулаком по столу колотили и требовали вам генерала «подать сюда». Вы его за эполет кусать собирались, чем немало повеселили публику. Тех кто ещё был в разуме.

Он помог мне прийти в себя и вернуть доброе расположение духа, хотя я не увлекался.

— Добро пожаловать в мир живых, — подвёл он итог лечения, закрывая бутылку, — значит, мы договорились?

— Договорились, Кирилл Кириллович. — а что я мог ответить перед столь цепким пауком? Попутно отметил очередную деталь времени — мы ни о чем не договаривались конкретно, мне ближе были бы слова «поняли друг друга», не более. В представлении майора выглядело иначе — мы именно «договорились» и никак иначе. Отныне я и он заодно в вопросах дальнейшей судьбы нашего «шедевра».

— Прекрасно. Вы очень умный человек, Степан Афанасиевич, и далеко пойдёте. Да что я — уже пошли ого-го как! Но то лишь начало пути, если не будете отвергать дружеских советов. Не правда ли?

— Каких, например? — всё-таки я нахохлился.

— По ситуации. Дорога ложка к обеду, знаете ли. Пока могу вам посоветовать не кусать генералов за эполеты. Они это не любят.

Вот ехидна!

* * *

Прошку я забрал с собой, поскольку он был нужен мне в Питере, да и как своеобразный жест доверия к майору.

Дорога показалась много ухабистее на обратном пути, не спасали новые рессоры. Впрочем, сам виноват.

К удивлению моему, в город въехать оказалось не так просто. Имеющаяся бумага вызвала вопросы, как и моё представление управляющим господ Пушкиных. Дежурный офицер куда-то запропастился, а заменяющий его унтер словно сошёл с известного рассказа Чехова. Недоверчивый упрямец никак не мог взять в толк как смею я кататься в экипаже не будучи дворянином. Будь его воля — ссылка в Сибирь на вечное поселение оказалось бы самым меньшим, что я бы получил за эту дерзость. Махнуть «крутой ксивой» не удалось, так как читал он плохо, а прочти, долго не верил прочитанному. Что же, нет худа без добра. Быть тебе, унтер Смородин, персонажем в следующем выпуске журнала. Много вас таких здесь, пора и отметить.

В самом городе я вдруг понял, что был не прав, а майор не ошибся. Пахло войной. Объяснить это я не мог, просто почуял. Что-то витало в воздухе. Пользуясь моментом, то есть тем, что я ещё «не вернулся», объехал большую часть своих торговых и мануфактурных точек. Дела шли прекрасно, даже слишком. В глазах некоторых приказчиков (самое обидное — кистеневцев) читалось какое-то превосходство, как бывает у людей с функцией винтика при причастности к успеху общего механизма, словно в том их заслуга велика.

У Пушкиных меня ждал шок от известия о покушении. Ни один приказчик не сказал! Как так, не могли не знать?! Гнев смешался с испугом когда Наталья Николаевна заплакала (не знал, что она это умеет), а Лев (брат Александра провел эти дни в их доме) молча взял меня за руку и провел к комнате к пострадавшему, шепнул, что тот просил меня явиться сразу по возвращении.

Машинально перекрестившись, я вошёл. Пушкин лежал на кровати заложив руки за голову и рассматривал потолок.

— Явление отца Гамлета.

— Почему отца и почему Гамлета, Александр Сергеевич?

— К слову пришлось. Тебе уже рассказали?

— О покушении? Конечно. Эх. Моя вина, признаю.

— Это как? — бросил он на меня острый взгляд в котором смех соседствовал с… тоской? Или показалось?

— Будь я рядом и ничего бы не случилось. Наверное. Утратил бдительность. Вас ведь уже пытались убить. С другой стороны вы сами виноваты, Александр Сергеевич. Ну что же вы совсем не бережетесь?

— Прости, не понял? Как это — не берегусь? Кольчугу твою надел. Она и спасла. Вновь ты спаситель, так получается. А ещё что? Дома сидеть и никого не пускать? Может, в подвале спрятаться? Не жить?

— Нет, это слишком, конечно…

— Тогда в чем твоя вина, сын Афанасиевич? Был бы ты рядом, что с того? Ситуация бы изменилась?

— Возможно.

— Знаешь, ты прав. Был бы ты рядом и все произошло бы иначе. Как обычно с тобою бывает, не правда ли?

— Не вполне уловил вашу мысль.

— Это я так… тебе рассказали о моем сумасшествии?

— О чём? — у меня пересохло в горле.

— О ненормальности. Не рассказали? Это хорошо. Я совершенно здоровый, смею уверить. Но мне снятся интересные сны, Степан. Столь яркие, необычные. Попытка поделиться ими стала ошибкой, кое-кто мог подумать, что я не в себе.