Крепостной шпион

«Лошади сейчас не достать, даже без седла. Уходить пешком через поле и через лес в компании женщины с маленьким ребёнком на руках верная гибель».

— Анна.

— Что? — она повернулась.

— Может быть, укрытие найдём где? У местных крестьян? — с трудом справлялись с собственным языком, проговорил, наконец он. — Может быть, есть рядом какая-нибудь захудалая усадьба.

— Деревня, конечно, есть, — спокойно отозвалась Анна.

— Ну так пойдёмте в деревню. В какой она стороне?

— Нет, в деревню нам нельзя. Здесь любой выдаст, так приучены.

В налетевшем порыве ветра послышался стук копыт, крики. Пашкевич замер. Ударил тупо выстрел, ещё один.

— Я была права, — сказала Анна. — Бурса за подмогой всё-таки успел послать.

— Подмога? Откуда?

— Помещики-соседи. Они здесь все одним миром мазаны, бандиты.

— Неужели все? — искренне удивился Генрих.

— Они здесь всё скупили. Кто не хотел продать или на дуэли убит или отравили. Одного утопили даже.

Она вдруг неожиданно свернула с тропы к приземистой засыпанной снегом часовне и надавила плечиком на тяжёлую железную дверь.

— Вот здесь нам, полковник, прятаться предстоит.

— Что это?

— Не видите? Склеп.

Генрих Пашкевич послушно последовал за Анной вниз в сыроватый полумрак.

— Глубоко как они вырыли, — нащупывая ногой следующую ступень, спросил он. — Нарочно?

— Нарочно, — Анна двигалась в темноте вполне уверенно. — Здесь всего колена звериного склеп. Для первого негодяя, Михаила Кармазинова, назначен и всех потомков его. И матушка Степанида Михайловна здесь лежит. Болтают, много кого с весёлого настроения здесь прихоронили, — она протянула руку и поймала ладонь Генриха. Сжала. — Здесь, при этом, самое безопасное место, — добавила она. — Хоронить Ивана Кузьмича будут на третий день. Переждём похороны и уйдём спокойно.

Вниз вела крутая лестница. Прежде чем они оказались у цели, Генрих насчитал 30 ступеней. В памяти его, против воли, всплывали страницы дневника Ломохрустова.

«Почему травник столь подробно описывал склеп?» — думал Пашкевич.

В нише у входа Анна, немного пошарив рукой, взяла небольшую четырёхугольную лампу. Зажгла. Удивительно, но в подземном склепе оказалось значительно теплее, нежели снаружи. Воздух был густой и влажный, стоячий. В свете лампы будто выплывали навстречу тени прошлого. Полковник увидел, описанный Ломохрустовым, каменный гроб, высохшую лису, вокруг груды гнилой одежды, человеческих костей и нечистот.

Между гробницей и входом лежал огромный скелет. Мертвец этот при жизни, наверное, был не менее двух метров роста.

— Боже! — Анна указала лампой на непомерного роста останки. — Наверное, его убили здесь.

— Это член императорской академии Ломохрустов, — сказал Генрих. — Глубокого забрался травник. Вот только что он искал здесь? Или, может быть, спрятаться хотел?

— Или спрятать.

— Здесь должен быть тайник, — сказал Генрих. — В дневнике всё очень подробно указано.

Анна Владиславовна дала полковнику фонарь и взяла на руки мальчика. Фонарь горел хорошо. В подрагивающем свете видна была каждая трещинка, каждая блестящая паутинка.

После долгих поисков полковник обнаружил нужный камень. Просунул руку, надавил. Раздался громкий щелчок, посыпалась пыль, и стена прямо перед ним медленно разошлась. В небольшой подземной комнатке оказалось даже уютно. По всему, похоже, Бурса спускался сюда совсем недавно. В отличие от самого склепа, чисто. В шкафчике сухари, сало, вяленая рыба, сушёные фрукты, бутылки с вином. Рядом со шкафчиком в каменной нише небольшой железный сундучок. Слева широкий выступ, покрытый морёными досками, здесь же шёлковые перины и подушки.

— Любопытно, что в нём может быть? — указывая на сундучок, сказала Анна.

Сразу догадавшись о содержании сундучка, Генрих попробовал её отвлечь.

— Хотите поесть? — спросил он. — Здесь сухари припасены, вода, вино. Хотите вина?

Сперва Анна устроила ребёнка на широком каменном ложе, а потом присела к каменному столу, она явно испытывала смущение перед своим мужем.

— Вы, наверное, простить меня не можете за бегство?

— Почему же? — возразил Генрих. — Нет, я понимаю.

— Вы в состоянии понять женщину, у которой похитили дитя?

— Я понимаю, — повторил Генрих.

Он просто не находил иного слова. И вдруг, отведя глаза, не удержавшись, сказал:

— Я люблю Вас, Анна Владиславовна, а Вы не верите мне?

— Простите меня, — рука Анны легла на его руку, лёгкая и холодная. — Простите меня, Генрих, я тоже люблю Вас. Нам нужно поговорить, но мы оба устали, нам нужно отдохнуть, а уж тогда…

Она отняла осторожно руку от его руки, и Генриху показалось, что у него отсекли ударом клинка часть собственного тела, так стало больно. Анна подошла к спящему ребёнку. Стоя спиной к полковнику, склонилась, поцеловала мальчика в лоб.

— Нам здесь придётся подождать, — сказала она. — Пока обмоют Ивана Кузьмича, пока оплачут, пока нарядят покойника.

Анна улыбалась и Генриху её улыбка показалась странной. Эта женщина была ещё более желанна ему сейчас и недоступна.

Ночью полковник проснулся и зажёг лампу, кажется, прошло много часов. Лёжа на широкой постели рядом со своею женой, он успел отдохнуть. Ребёночек спал, Анна Владиславовна также спала. Платье на груди её немного отвернулось и, пригнувшись к вырезу, полковник отчётливо увидел серебряный уголок пятиугольника.

«Вот ведь, не боится же уколоться. Неужели она член тайного общества? — подумал Генрих. — Невероятно».

Он замер над своей женой. В груди на секунду возникло неприятное волнение. Так бывает, когда тебя ни за что ни про что вдруг жестоко обманет близкий человек. Стараюсь не производить шума, Генрих Пашкевич осторожно вынул маленький железный сундучок, поставил его посреди стола и открыл. В сундучке лежала большая толстостенная бутыль, на треть наполненная маслянистой жёлтой жидкостью.

— Вот он, эликсир вечной молодости. Вот где спрятал ты его, несчастный травник, — прошептал полковник.

Также в сундучке была плоская металлическая коробка, но открыть коробку полковнику сразу удалось. Пашкевич потряс её. Судя по звуку, внутри находилось стопка бумаги. Совершенно очевидно, там лежала рукопись, раскрывающая тайну составления чудесного эликсира. Вернув железный сундучок на место, в нишу, Генрих Пашкевич опустился на постель. Он ни о чём в эти минуты не думал, просто лежал на постели, пока опять не уснул.