Крепостной шпион
Шрифт:
— Аглая! — закричал он, ударом кулака распахивая дверь. — Аглая!
Девушка мгновенно проснулась и села на постели. Подтянула одеяло к груди, потом правой рукой поправила ночной чепец.
— Опять Вы, Андрей Андреевич, жжёнки накушались, — сказала она, глядя без отрыва, прямо в глаза своего буйного хозяина и молочного брата. — Опять будете в чувствах объясняться и настаивать на любовной близости?
Трипольский, ошарашенный этим взглядом, замер в дверях.
— Ну что ж, — продолжала ровным немного насмешливым голосом Аглая, — если Вы будете настаивать, то берите меня — вы барин,
Трипольский потряс головой. Встав в дверях, сильно дёрнул себя за волосы и сказал:
— Дура! Я не за этим. Я с этими идеями ещё 5 лет назад покончил, — глаза с похмелья у Андрея были красными и слезились.
— А зачем же тогда? — спросила Аглая, нарочито расстроенным голосом.
— Помнишь, был у меня один разговор с Виктором в Париже в «Чёрном петухе»? Я напился тогда и не смог припомнить. Всё позабыл. Ты была там, ты помнишь?
Он присел на мягкий стул и на всякий случай отодвинулся подальше от постели. Глаза Аглаи слегка увлажнились. Она ещё раз поправила чепчик и очень-очень тихо проговорила:
— Всё-таки вспомнил, бес. Вижу вспомнил.
— Кто такой граф Виктор? — жёстко спросил Трипольский, и сам себе ответил: — Он преданный слуга негодяя этого Ивана Бурсы. Так?
— Так, — Аглая кивнула. — Коли уж ты сам припомнил, чего я тебе врать-то буду.
— Почему же ты молчала по сей день?
— Была причина, — Аглая накрылась одеялом с головой и повернулась на бок. Из-под одеяла послышалось негромкое всхлипывание.
— Уходи, — донеслось из-под одеяла, — уходи я спать буду. Поезжай, предупреди их. Пусть знают. Расскажи.
Трипольский был поражён. Только, наверное, пару раз он видел истерику Аглаи. И теперь был напуган поведением девушки, может, даже более чем с собственным неожиданным воспоминанием.
Поднявшись со стула, он на цыпочках вышел и осторожно притворил за собой дверь. Было шесть часов утра, когда, соскочив с лошади возле дома на Конюшенной, Андрей Андреевич Трипольский кулаком ударил в парадную дверь.
В доме спали. Ни звука.
Вспомнив про звонок, Андрей Андреевич чуть не выдернул шнур. Приоткрывший дверь, молоденький лакей выглядел сонно.
— Доложи барину, что приехал Трипольский.
— Да спит ещё барин, — отозвался, зевая, лакей. — Все спят.
Лакей пытался не пустить раннего гостя, но Трипольский прорвался в гостиную, отпихнув глупого слугу. Ждать пришлось совсем недолго.
Бурса в халате, китайских красных туфлях с загнутыми носами спустился к нему уже через пять минут.
— Доброе утро, — так же, как и его слуга, зевая и прикрывая рот ладонью, сказал Бурса. — Что привело Вас ко мне в такой час? — Насколько важное дело?
— Более чем, — Трипольский вскочил и зачем-то схватился рукой за рукоятку сабли. — Я должен сообщить Вам, Константин Эммануилович, одну весьма неприятную вещь.
— Да Вы взволнованны, я смотрю, не на шутку, — Бурса опять похлопал себя ладонью по губам. — Может быть, я прикажу подать лёгкий завтрак? Мы сядем и спокойно поговорим. Может быть, вина, — он подвинул, — видок у Вас, друг мой, не важнецкий, замечу. Много вчера выпили?
— Много, много. Но дело теперь совсем
в другом, — Андрей Андреевич никак не мог сосредоточиться на главном, и решил сказать всё сразу без обиняков, сколь бы глупо это ни выглядело. — Константин Эммануилович за Вашей племянницей, Анной Владиславовной, ухаживает один человек — приятель вашего брата Ивана, — выпалил он.— И за моей племянницей и приятель моего брата, да помилуйте, Андрей Андреевич, что Вы такое говорите? Кто же это такой?
— Это граф Виктор! Мы были вместе в Париже, только не спрашивайте, почему я говорю об этом только теперь. Только теперь я говорю об этом исключительно по несчастной моей способности позабыть всё под влиянием винных паров.
— Граф Виктор Александрович? — лицо Бурсы сразу переменилось. — Вы уверены?
— Теперь да. Совершенно уверен.
— Долго же Вы вспоминали, — Бурса повернулся и стал подниматься по лестнице. — Пойдёмте в кабинет. Вы должны мне всё подробно рассказать.
— Стойте, — задохнувшись от собственной догадки, сказал Трипольский. — Я, конечно, всё Вам расскажу, но давайте сперва проверим дома ли Анна Владиславовна. Мы не будем её будить, попросим служанку, пусть служанка тихонечко зайдёт к Анне Владиславовне в комнату и скажет нам, что она в своей постели. Видит Бог, я очень хотел бы ошибиться, но я боюсь, что её там нет.
Волнение Трипольского передалось и Константину Эммануиловичу. Желая ускорить проверку, Бурса сам вошёл в комнату служанок, откуда раздался истошный визг — в жару девушки спали голышом и в полутьме не сразу заметили, что неожиданно вошедший мужчина вовсе не повар Ивашка, а сам барин.
Застёгивая на ходу платье, рыженькая горничная Настя, по требованию Бурсы, уже через две минуты стояла подле комнаты Анны Владиславовны.
— Стучи, — нетерпеливо потребовал Трипольский.
Служанка несколько раз постучала в дверь, после чего, осторожно отворив её, вошла. Через две секунды в проёме появилось бледное лицо девушки.
— Что там? — заорал Бурса.
— Кровать как я постелила, так и не тронута, — испуганно отступая, проговорила Настя. — А Анны Владиславовны нет.
Не прошло и десяти минут, а весь дом уже был поднят на ноги, как от военной тревоги. Устроившись в гостиной, Константин Эммануилович по очереди опрашивал слуг. Первые пятеро опрошенных ничего не знали, а шестой — толстый немолодой повар сообщил, почему-то довольным голосом:
— Уехала она, барин, часу в шестом как уехала. Я думал, так должно быть. Вы знаете, барин, у меня сон плохой, вышел подышать, смотрю коляска стоит, тройка белая.
— Кучер был? — спросил Трипольский.
— Нет, — отозвался толстый повар. — Граф Виктор сами вожжи взяли. Барышню погрузил и чемодан, сел в коляску, граф свистнул, не всякий хороший кучер так сможет, и они понеслись.
После этих слов у Бурсы сильно закололо в левом боку и перед глазами потемнело. Когда он пришёл в себя и сердце немного отпустило, Константин Эммануилович спустился в подвал.
Он собственноручно снял большой навесной замок. Протяжно скрипнули петли. Бурса заглянул в комнатку. Он хорошо помнил, что карлику накануне приносили пищу и дали несколько свечей. В комнате было сыро и темно.