Крепы

I

Сырой ветер, оставшийся еще с ночи, с силой натягивал полосатый матерчатый тент. Они сидели под тентом за круглым столиком и заметили меня не сразу. Они что-то оживленно обсуждали между собой, рисовали на салфетке карандашом.

Крыша была плоская, и она медленно нагревалась под солнцем. Я шел по крыше и думал, но о чем я тогда думал, сказать нельзя. Все в голове правильно, все движется, но ни одного конкретного слова из этого движения потом не выжмешь.

— Хочешь мороженого, малыш? — спросил один из них, закуривая. Острый грифель его карандаша рвал салфетку.

Я посмотрел: на салфетке был какой-то список, расположенный в столбик, и сбоку от столбика — крупная неряшливая надпись: «Нужен отчет».

Я поставил портфель рядом с собой, потом подумал и задвинул его ногой под кресло. Мороженое в вазочке медленно таяло.

Мне хотелось в школу, я вспомнил, что у ребят сейчас астрономия, что сегодня проходят Юпитер и все планеты вообще. Думал, что потом догонять придется. Я спрашивал себя, куда делась мама, и тут же понимал, что совсем не хочу ее видеть. Потом я увидел, как мать идет по крыше. На ней глухой черный комбинезон и черная косынка, завязанная сзади. Она была немного похожа на Эльвиру. Может, это она специально так оделась? Она же знает, как я люблю Эльвиру. Но туфли были все-таки с каблуками, блестящие, тоже черные, но противные.

— Здравствуй, сын, — сказала она.

— Можно, я пойду сегодня в школу? — попросил я.

— Да, на второй урок ты, пожалуй, успеешь. Вторым уроком у вас сегодня рисование? — Она пристально посмотрела на меня.

«Рисование, — подумал я. — Рисование ведет Анна, как это хорошо! Сегодня я увижу Анну. Как я хочу ее видеть! Я хочу ее видеть больше, чем маму».

Металлические ножки скрипнули, когда мама подвинула плетеное кресло и присела. Поставила на стол свое мороженое и спросила:

— Ты не рад? Олег, ты знаешь, как нам теперь трудно с тобой видеться. — Я покивал. — Ты знаешь, почему ты сейчас не в школе? — Я отрицательно покачал головой. — Ты не в школе потому, что приехал твой отец и я должна была тебе об этом сказать.

— Разве у меня есть отец?

— Приехал твой отец, — повторила она. — Он хочет тебя забрать.

Солнце приятно согревало лицо. Я не очень-то понимал серьезность происходящего.

— По-моему, лучше отправить мальчика в деревню, — сказал мужчина с карандашом. Он взял еще одну салфетку и крупно, совершенно детским почерком написал: «Нужно отправить мальчика в деревню». — Мы не можем рисковать, — сказал он. — За последние дни опять убили несколько человек.

— А какая разница, — перебил его другой, тоже незнакомый мне мужчина. — Убили, не убили! Все равно года через три он сам умрет.

— Ну зачем вы, — зло сказала мать. — Зачем вы при ребенке? — Она схватила мою руку и быстро ее поцеловала. — Не слушай их, Олег! Дяди идиоты, они слишком давно умерли, и теперь ничего не понимают!

Я думал, они обидятся, но им было хоть бы что.

— И все-таки лучше в деревню, — повторил, как попугай, тот, что писал на салфетке. — Я рекомендую. Ты хочешь в деревню?

— Нет, не хочу. — Я снова отрицательно покачал головой.

— А куда же ты тогда хочешь?

— Я хочу в школу на второй урок, — тихо сказал я. — Пустите меня, пожалуйста, на второй урок. Я очень люблю рисование.

Я пошел, не оборачиваясь, а они смотрели мне в спину, все трое. По-моему, они не воспринимали меня всерьез — просто развалились в креслах и смотрели в спину. От таких взглядов даже портфель потяжелел.

Ненастоящая, нетеперешняя погода ничего не меняет — один обман. Улицы моментально подсохли, опять стало сухо и пыльно. Портфель все время расстегивался, и под колеса машин на дорогу выпадали учебники и тетради.

Я шел и думал, до чего же гадкая штука жизнь! Я вспоминал, как когда-то радовался, когда мне говорили: ты будешь жить вечно, в нашем городе живут вечно, а в других местах этого нет. Хотя Эльвира говорила другое, и Анна, и полосатый Тим. Вот только жалко, они никогда не говорят серьезно.

— Олег, погоди! — окликнул меня знакомый голос. — Ну, куда же ты бежишь?

Я обернулся и, наверное, довольно глупо заулыбался, потому что Анна смутилась.

— Пойдем вместе, — предложила она мне как равному. — Ты ко второму уроку, и я ко второму уроку. У тебя было утром дело, и у меня было утром дело. Ну, ты только рот закрой, неприлично смотреть на учителя, разинув рот.

На ней было легонькое такое красное шелковое платье, и вся она была резкая, подвижная — красавица! Она взяла меня за руку, и мы не пошли в школу; в запасе оставалось еще минут десять, и мы пошли пить квас.

Солнце отражалось в мокрых стеклах микроавтобуса. В отличие от тротуаров, они помнили дождь. Мы весело чокались с шофером квасными кружками. Мы со звоном сдвигали их, а Эльвира в это время переодевалась в машине. Иногда она выглядывала и подмигивала мне своим хитрющим черным глазом.

«Как хорошо, что они есть! — думал я. — Они чувствуют так же, как и я, то же самое. Но они сильные, они большие, они взрослые, они даже взрослее, чем взрослые. И они все понимают».

II

До конца урока оставалось десять минут, когда Анна сделала мне короткий знак. Оставив рисунок, я, стараясь ступать неслышно, подошел к ней.

— Спрячься на минуту, — шепнула она. — Чтобы они тебя не увидели.

Между стеною и экраном было небольшое пространство — сантиметров сорок. Не задавая вопросов, я послушно втиснулся туда. Было смешно: почему это я должен прятаться?! Я даже хотел перестать гудеть. Каждое утро, когда я переступал порог школы, возникал в груди этот странный внутренний смех, он дрожал между мной и остальными ребятами и не проходил до самого конца уроков. Он совершенно ничему не мешал, но избавиться от него было невозможно. Смех был настоящий, веселый, будто в одну секунду проносились в голове тысячи анекдотов, и он был немножко печальный.

Под металлическим краем экрана я видел ноги, обутые в узкие красные брючки. Я заметил, что лодыжка Анны немного дрожит. Похоже, она чего-то испугалась, но я не видел, кто вошел в класс.

— Я провожу урок по программе, — возмутилась Анна. — И я бы попросила посторонних удалиться!

Завуч о чем-то спросила — я не расслышал вопроса, но зато отлично услышал, как звонко и уверенно прозвучал в ответ голос Анны:

— Да, мое! Так легче поймать ошибку, и кроме того, они имеют возможность делать наброски как с изображения на экране, так и с живой модели. Кроме того…

«Молодец она какая, — соображал я. — И красивая! Нужно будет на ней жениться. — Пальцами я возил по обратной стороне экрана, рисовал цифры на холодном железе. — Если мне сейчас десять лет, а ей? Сколько лет Анне? Все равно.» — В памяти возникла эта гадкая фраза: «Он все равно года через три умрет», — а рука сжалась, при воспоминании о поцелуе матери.

— Кроме того, — голос Анны задрожал и сделался громче. — Школа экономит средства — я не получаю ставки натурщицы!