Крепы

Казалось, мы только что вышли с завода, а я уже знал, что семь бульваров делят город на восемь почти равных частей и все семь были продолжением аллей небольшого парка в центре. Обилие бронзовой и мраморной скульптуры, разноцветные свежевыкрашенные скамьи и тишина, как ночью. Мы медленно брели по одному из бульваров. Было безлюдно, прохожие попадались очень редко. Все было против меня: ветерок, шелест листвы, звук наших шагов.

«А ведь действительно, — подумал я про себя. — Главный инженер прав: такое впечатление, что все на работе».

— Посмотрите-ка! — воскликнула Арина.

На широкой зеленой скамье спал человек. По хриплому дыханию, вырывавшемуся из широко разинутого рта, нетрудно было понять, что он пьян.

— А вы говорили, бездельников нет! — поморщившись, сказала Арина.

Отметив про себя, что ничего подобного не говорил, я осторожно толкнул пьяного в плечо, тот мгновенно проснулся и сел. Он смотрел на меня слезящимися глазами, продолжая все так же шумно дышать. Это был очень старый человек, костюм неприятно провисал на худом теле, во все стороны торчали седые патлы… Ему было, наверное, не меньше ста лет. Он смотрел на меня, пытаясь понять, чего же от него хотят?

— Идите домой, дедушка, — сказал я. — Отсюда вас в милицию заберут.

Я представил себе, как мы с Ариной Шалвовной потащим сейчас этого престарелого пьянчугу к нему домой, и мне стало противно. Но никого никуда тащить не пришлось. Неожиданно рядом возникла маленькая тощая старушка, она покивала нам, схватила старика за плечи и как-то очень быстро и легко поставила его на ноги.

— Ну, Ипполит Карпыч, ну, миленький!.. — говорила она и смотрела на нас извиняющимися, как и у главного инженера, глазами. — Старый, а дурной!.. — Чистенькая и прямая, она словно костылем подпирала собою огромного падающего старика. — Пошли, пошли домой, Ипполит!

Это было даже сентиментально. Старики вдвоем заковыляли через улицу, направляясь к подъезду ближайшего из зданий.

IV

Музей совсем маленький, полутемный. В нем было уютно. Многочисленные часы с музыкальными механизмами, механические куклы шестнадцатого — семнадцатого века, гобелены, табакерки, секретные сундучки, самовоспламеняющиеся мраморные камины, музыкальные шкатулки — все это громоздилось одно на другом и было представлено на маленькой площади в потрясающем разнообразии.

«Тот ли это был Ипполит Карпович?» — размышлял я. Ипполит Карпович, что служил вахтером на заводе. Или просто его тезка? «За» говорили возраст вахтера-алкоголика и его плачевное состояние, «против» — утверждение главного инженера, что вахтер умер. Например, инженер мог пошутить. И вахтер не умер, а ушел, достигнув ста лет, на дважды заслуженную пенсию, — просто главный инженер не знает, что старик жив. Скажем, оклемался после тяжелой болезни. Но не исключался и иной, парадоксальный вариант. Разглядывая две совершенно одинаковые зеркально расставленные на камине крылатые золотые фигурки, я предположил, что в городе еще недавно жили бок о бок старцы-близнецы.

— Как хорошо здесь! — вздохнула Арина. — Вам нравится?

Мы остановились перед огромными напольными часами, покрытыми черным лаком. Как раз пробило четыре, весь музей ожил. Только что мы ходили в тикающей тишине, пугаясь звука собственных шагов, а теперь и наших голосов не стало слышно. За спиной зазвучала клавесинная музыка, зазвенели колокольчики. Можно было вычленить щелчки маленьких барабанчиков, пружинные мелодии. В довершение ко всему перед нами на миниатюрной сцене, тщательно декорированной в виде задней стены часовни — просматривались даже микроскопические лики икон, а в царских вратах угадывалась тончайшая резьба, — хор мальчиков запел псалом. Там же прохаживался маленький священник в белых одеяниях.

— «Днем и ночью ходят они кругом по стенам его…» — повторил я за детскими голосами. Голоса были или казались совершенно живыми.

— Какая восхитительная мистика! — сладко прошептала Арина. — «И коварство не сходит с улиц его», — повторила и она за хором. — Это псалом? — Она посмотрела на меня.

Я кивнул. Это был пятьдесят четвертый псалом — я запомнил его с голоса Марты много лет назад. Человечки были сделаны из дерева, каждый ростом не более спички, но все они открывали маленькие рты, и в глазах деревянных мальчиков откровенно поблескивали живые огоньки. Одеты же они были в маленькие платья из настоящей ткани. Хотелось их потрогать, но трогать экспонаты все-таки нельзя.

Музыкальная какофония прекратилась так же неожиданно, как и началась, звонким эхом угаснув в деревянном футляре часов. Медленно, шаг за шагом, мы двигались по музею.

— Смотрите-ка! — В голосе Арины Шалвовны было больше испуга, чем удивления. Рука ее указывала на пустую нишу.

Я не понял ее жеста, в белой нише не было ничего пугающего, пустая витрина — отсутствовал экспонат. Присмотревшись, я заметил, что стенки ниши в некоторых местах немного перепачканы черным, будто по ним провели углем. Вслух я прочитал табличку:

— «Механический трубочист, середина XIX века». — И ниже мелко: — «По странной прихоти неизвестного мастера эта сугубо мужская профессия в данном случае отдана в руки женщины, в остальном кукла в точности копирует типичного городского трубочиста во время работы». Чего вы испугались? — спросил я. — Видите, трубочиста взяли на реставрацию — наверное, сломался.

В ответ Арина Шалвовна только неприятно пожала плечами и выпустила мою руку.

Следующий маленький зал был пуст. Небольшое, почти кубическое помещение со стенами, оклеенными гладкими синими обоями, и желтым паркетным полом. Трудно было сразу сообразить, что женщина, сидящая на единственном стуле у двери, вовсе не смотритель зала, а экспонат. Меня сбило с толку, что она сидела с книгой в руке.

Кукла поднялась нам навстречу и сделала реверанс, зашуршали шелковые юбки. Книга осталась на стуле. Кукла наклонила маленькую изящную головку, в волосах ее сверкнули золотые украшения. Она улыбнулась и мягким грудным голосом проговорила:

— Перед вами экспонат номер четыре. — Она сделала небольшую паузу. — Меня изготовил русский крепостной мастер Иван Прокофьевич Саморыга, я родилась здесь, в этом городе, в тысяча шестьсот семьдесят пятом году от Рождества Христова. Я — шедевр механики. — Она опять сделала паузу. — Теперь вы можете задавать вопросы.

— И что же, никакой электроники? — язвительно спросила Арина.

— Я — шедевр механики, — повторила кукла. — Я родилась в тысяча шестьсот семьдесят пятом году. — Губы ее выглядели как живые — алые и свежие, но она не улыбалась, она была серьезна. — Тогда, госпожа, электроникой почти не увлекались — вы должны это знать.

— Можно вас потрогать? — спросила Арина. От обращения «госпожа» ее передернуло.

— Экспонаты трогать руками запрещено, но вы мне не верите, и я сделаю для вас исключение.