Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

Гвоздев вспомнил, как, гнусно ухмыляясь, сетовал Петров:

– Жаль не снес тебе башку, ваш бродь! А ведь целил в неё. Жаль, промазал…

– Чем же я так досадил тебе, Леонтий? – искренне изумился Гвоздев.

Петров смачно выругался и ответил:

– Заносишься больно. Сам из простых, а хорохоришься, будто царёв сродственник…

– Как же иначе? – снова удивился Гвоздев и словно другими глазами взглянул на старого сослуживца. – Я же должность исправляю. А служба и дружба рядышком не ходят. Еще Пётр Великий обязал корабельных капитанов и прочий начальственный люд с матросами не брататься, дабы поблажки не было. Сам посуди, без дисциплины какая служба!

– Ну служи, служи, ежли ты такой правильной, – прищурился

Петров, – а мы поглядим, что из энтого выйдет…

Мерлин прервал воспоминания. Строго приказал:

– Дела, господин геодезист, передашь новому командиру – Добрынскому. День тебе даю на это. А после поедешь со своим доносителем в Охотск. Там разберутся, кто прав, а кто виноват. Пока же полагай себя под домашним арестом.

Добрынский оказался человеком молодым, простодушным и разговорчивым. Принимая у Гвоздева острог, он между делом поведал, что в Охотск вместе с ним отправятся и Иван Спешнев, и Генс, а так же доносители Петров и Скурихин. Последний обвинил Спешнева в растрате казенного имущества. А ещё рассказал Добрынский, что в день их отъезда состоится публичная казнь бунтаря Харчина и девятерых его соплеменников, а также огласят приговор тем русским, кого следствие посчитало виновными в лихоимстве.

– Кто ж они? – спросил Гвоздев, будто сам все эти годы не вёл разбирательства.

Добрынский, гордясь своей осведомленностью, назвал имена:

– Вместе с камчадальцами будут повешены комиссар Новгородов, пядидесятник Штинников и сборщики ясака Сапожников и Родихин. На них более всего указывали. Да ещё кнутом накажут шесть десятков казаков и ясашных сборщиков…. Чтобы впредь красть неповадно было…

На улице, как будто в подтверждение слов нового командира, бойко застучали топоры, запели пилы. Гвоздев выглянул в окно: плотники на площади перед часовней, построенной вместо сгоревшей церкви, возводили помост и виселицу.

– А Сорокоумова Алёшки, случаем, среди наказуемых не припомните? – поинтересовался он.

– Не припомню, а что, Сорокоумов повинен в чем? – оживился Добрынский. Очень уж не терпелось ему проявить начальственное рвение.

– Да это я так, к слову, – поспешил отговориться Гвоздев.

Он-то досконально вызнал, что именно с этого шустрого казачка и начался бунт подъясашных ительменов. А вот теперь ещё раз подивился непредсказуемой судьбе: кто виновней других, тот и остается без наказания.

И хотя не был Гвоздев человеком особенно набожным, а тут пришли на ум слова из Святого Писания: «А кто неправо поступит, тот получит по своей неправде…» Обнадеживала Библия, и всё же заскребли кошки на душе: «Когда этот суд праведный свершится? Где? Уж, конечно, не на грешной земле. Вот я что промолчал? Почему не выдал Сорокоумова? Он мне – не кум, не сват…» Еще тошней сделалось: «Самому-то кто поможет? Второй раз допросов с пристрастием не вынести!»

С тяжелым сердцем взошел Гвоздев на бот, идущий в Охотск. Это был тот самый «Святой Гавриил», на котором ходили они в 1731 году к Большой земле вместе с покойным Фёдоровым. И снова защемило сердце: то, давнее, плаванье закончилось пыточной, и нынешнее не сулит иной доли…

Вёл бот Софрон Хитрово, знакомый Гвоздеву по прежним приездам в Камчадалию. Но сейчас с арестованными Хитрово держался официально, разговоров избегал. За две недели плаванья лишь однажды подошел к Гвоздеву и обронил, будто невзначай:

– В Охотске, Михайла Спиридонович, Бог даст, повидаете своего знакомого, – и больше ни слова.

«Кого повидаю? Почему штурман сказал так туманно?» – гадал Гвоздев, раскачиваясь на койке в матросском кубрике.

Как ни странно, но морская качка успокаивала его. Вроде бы море и не его стихия: удел геодезиста – земля, но начинал-то Михайла – сын солдата Семёновского полка, в морской навигаторской школе, а после и в Морской академии учился. Там приобрёл помимо геодезических и картографических знаний навыки строевого

офицера, обучился основам кораблевождения и ведения вахтенного журнала, мог работать с навигационными приборами и, в случае нужды, исправлять обязанности штурмана. Так и случилось во время похода к Большой земле, когда Фёдоров заболел скорбутом и не смог выходить из каюты. Гвоздев благополучно привёл «Святого Гавриила» обратно на Камчатку, не потеряв ни одного человека в команде. Разные начальственные должности занимал, восстание камчадалов подавил, строил остроги и корабли. А наградой за все труды стала задержка в присвоении офицерского звания. Вечным клеймом прилепилось к нему прозвище «солдатский сын». И даже обращение – ваше благородие – звучит насмешкой: нечего со свиным рылом лезть в калашный ряд!

– Жизнь – это мокрая палуба, – учил его на первой морской практике похожий на обломок гранитного утеса седой боцманмат. – Продвигаться по ней, господин гардемарин, следует осторожно, чтобы не поскользнуться! И всякий раз смотреть надобно, куда ногу поставишь…

Следовать этому мудрому совету, ступать с оглядкой, никак у Гвоздева не получалось…

Снова и снова прислушивался он к дыханию Ламского моря, раскачивающего корабль. Размеренно бьют волны в обшивку, поскрипывают переборки, хлопают паруса. А под килем – бездна: «Что такое человеческие тщеты, по сравнению с неукротимой стихией?..»

…Охотск встретил их неласково. Море штормило. Берег был скрыт серой мглой, сквозь которую едва заметно промаргивал маяк. Хитрово не рискнул в такую погоду входить в устье Охоты и приказал отдать якоря в полумиле от берега. На следующее утро, когда волнение поутихло, он съехал на берег для доклада командиру порта и получения распоряжений.

Гвоздев, пользующийся свободой передвижения по судну, вышел на палубу. В зрительную трубу, взятую у подштурмана Харлама Юшина, стал разглядывать побережье. Смотрел и не узнавал. Охотский острог со времени его последнего пребывания стал приобретать вид настоящего порта. В устье Охоты возвышались двухэтажные каменные строения. На эллингах ясно были видны остовы двух строящихся кораблей. Чуть поодаль чернели длинные бревенчатые строения – то ли казармы, то ли магазины. Над стоящим в отдалении старым острогом маячила маковка новой церкви.

– Михайла Спиридонович, будьте добры вернуться в кубрик, не велено вам тут находиться, – попросил Юшин и объяснил: – Таково приказание господина Хитрово.

Юшин был наслышан о камчатских заслугах Гвоздева и вел себя уважительно. Гвоздев вернул ему трубу и спустился в кубрик.

Хитрово появился, когда пробили третьи склянки пополудни.

Гвоздева, Спешнева и Генса вывели на ют. Хитрово в сопровождении коренастого офицера в длинном плаще и надвинутой на глаза шляпе подошел к арестантам. Офицер показался Гвоздеву знакомым. Но припомнить, кто это, он за короткое время не смог.

– Прощайте, господа, – сухо сказал Хитрово. – Передаю вас и ваши бумаги в распоряжение командира Камчатской экспедиции его высокородия капитан-командора Беринга. Господин флотский мастер доставит вас к нему, – приложив руку к треуголке и откланявшись офицеру, удалился.

По веревочной лестнице спустились в шлюпку. На носу её сидело два гренадера. Сопровождающий офицер уселся на корму. Ему с борта на веревке подали зажжённый масляный фонарь, гребцы оттолкнулись от бота, и шлюпка отчалила.

До самого берега, как только свет от фонаря падал на лицо офицера, Гвоздев ловил себя на том, что где-то видел его. Но только когда офицер отдал приказ гребцам осушить весла, узнал соученика по Морской академии Дементьева.

Дементьев сильно изменился за пятнадцать лет: возмужал, над сурово сжатыми губами – острыми пиками вверх чернели усы. И все-таки это был он – давний друг-приятель Аврашка Дементьев, с которым столько вместе пережили!

Гвоздев радостно улыбнулся старому товарищу, когда они встретились глазами.

Поделиться с друзьями: