Крест. Иван II Красный. Том 2

— Пошто? Ночь на дворе.

— Хочу цвет фисташковый ещё раз поглядеть, к ореховому ближе исправить.

— Да что ты со свечой разглядишь сейчас? — проворчал, однако нашёл на ощупь свечу на подоконнике, и они вышли наружу.

— Персиковый цвет, бледно-жаркой, надо ещё разбелить, — бормотал иконник, — а власы рудо-жёлты усилить, и уста толстоваты получились.

— Вцарапал ты мне в душу обиду саднящую, — говорил Восхищенный, поспевая за Гоитаном.

— Слух чесати, лесть говорить легко, но плескания и хвалы только в соблазн вверяют. Не тот достоит, кто себя хвалит, а кого хвалит Господь.

— Это я, что ли, хвалю себя? Удалось бы дристуну пёрнуть!

Осенняя ночь была тиха и глубоко темна. Ни единой звезды не виднелось на небе. Голос Восхищенного был настойчивым и возбуждённым:

— А потом, Сергий-то, если хочешь знать, тоже от правил своих отступает. И он не свят. При мне Симона тринадцатым приняли.

— А кто сказал: Приходящего ко Мне не изгоню вон?

— Но ведь многим они в подвиге отказывали. Затворились в высоком житии и не допускают. А Симона приняли. У него имения многия, он настоятель самой большой обители в Смоленске, А я кто?

— Ты ни-кто, — раздельно сказал иконник, останавливаясь. — И не тщись. Помни, что самое большое уничижение начало возвышения есть.

— А Стефан, брат родной, пошто не захотел с ним в лесу быть, пошто ушёл? — тонко вскрикнул Восхищенный. — И не стал в уничижение впадать, а по дружбе с митрополичьим наместником заделался игуменом и духовником великого князя.

— Ну вот, всех обпердел: и Алексия, и Семёна Ивановича, и даже Стефана.

Оба чувствовали, что назревает ссора. Восхищенный часто задышал.

— Месть это, — наконец выговорил он запалённо, пересохшим горлом. — Мстишь ты мне, крутишь меня, как в омуте, дару моему завидуешь тонкому.

— Да верующий ли ты человек-то, что эдакое речёшь? — удивлённо укорил его иконник.

— Ты захотел знать добро и зло — вот тебе это знание. Ты хотел исследовать глубины и восходить на вершины — отчего же мечешься и меня выспрашиваешь? Взыскуешь мудрости? Где ж она? Ты мучаешь меня, потому что и сам слаб, потому антихристу подпал, его же слышасте, яко грядёт и ныне в мире есть!

— Да ты что, брат? — в ужасе прошептал Гоитан.

— И первого ученика антихристова Симоном звали [4] !

— Ты в безумии речёшь! Утишь гнев свой!

Тут внезапно и безмолвно распахнулось небо, трепетно осветив всю округу. Ждали грома. Но его не было. Небо приоткрылось ещё раз — слоями, меж которыми колыхался неживой и тревожный свет.

— Никак гроза? — перекрестился Восхищенный. — Отчего же так тихо?

— Никогда я такого не видывал, - сказал зеленолицый Гоитан.

4

И первою ученика антихристова Симоном звали. — Антихристом христианство считает противника Иисуса Христа, носящего его маску, человека — посланца сатаны, принявшего всю его силу. Он явится в конце времён и возглавит борьбу против Иисуса Христа, но в конце концов будет им побеждён. Предтечей антихриста считается Симон Волхв, или Симон Маг, антагонист апостола Петра. Пётр разоблачает Симона. Чтобы доказать свою силу, последний имитирует вознесение и бросается вниз с высокой башни. Демоны подхватывают его, но Пётр приказывает им отступиться, и Симон разбивается о камни.

Огонь небес был всюду, Со всех сторон сразу. Вспышки стали продолжительней: багровые, розовые, голубые. Туч даже не было видно — только разрывающие их пласты огня. В дымно-зелёном тумане возникали кущи деревьев, с которых стекали синие языки пламени. Новая вспышка выхватывала чёрные стволы груш недальнего сада, и каждый лист был отчётливо виден на прозрачном голубом полотне. Завеса жидкого золота рушилась от небес до земли; по этой пылающей завесе ещё змеились огненные ветви и долго оставались на небе чёрными трещинами.

— Может, это... уже конец всего? — Пальцы Восхищенного сжали плечо Гоитана. — Се гряду во славе судить мёртвых и живых, а? Может, так это будет?

Монахи сложили руки крестом на груди и стояли на паперти, глядя, как в нездешнем тусклом и холодном блеске, волнующем твердь небесную, отчётливо вырисовываются заброшенные конюшни за лугом, дыры на крыше сторожки и даже пожелтелые заросли травы — все являлось в мерцании дробящегося единого мгновения, которое длилось и длилось.

— Не так ли некогда средь блистаний воинств небесных повлечёмся на последнее предстояние перед Ним? — проговорил Гоитан.

— Отче наш, помилуй, не покарай, Милосердный!

Мягко, высоко заворчал гром.

— Сейчас хлынет, бежим в собор! — Гоитан остановился, поражённый лицом Восхищенного в трепете сине-зелёных бликов, его расширенными глазами, перстом, указывающим на растворенные двери храма. Оттуда истекало слабое сияние.

— Видение, кажись, нам обоим? А ты мне не верил! — прошептал Восхищенный, пытаясь перекреститься, хотя пальцы, как скованные, не слушались его.

Тёплый свет таял в углах, в сумраке притворов, а середина, у амвона, была осыпана золотыми искрами, потоком, льющимся на каменные мазы пола. Горело, покачиваясь, паникадило с остатками свечей, не убранных ещё после отпевания Августы-Настасьи, покойной великой княгини Семеновой. В каждом огарке, как в чаше, сидел огонёк и сиял, а вместе это был искристый сноп, парящий, тихо плывущий в подкупольной черноте.

— Это что же, кто возжёг-то? — еле шевеля губами, спросил Восхищенный.

— Само...

— Как в Иерусалиме в Святую ночь, да?

— Само...

— Чудо нам явлено! — Слёзы заблестели в глазах Восхищенного, побежали по ранним морщинкам, омочив негустую бородку. Такое благоговение и восторг были в глазах его, устремлённых на самовозжёгшиеся огни, что Гоитан, сам испытывая лёгкость и расслабление, любовался вместе с тем этим лицом, освещённым сверху качающимся светом. Ах, написать, запомнить бы это выражение, когда душа вся излиянна!

— Это воздухом, токами его несёт, — вполголоса сказал иконник.

— Се токи благодати, се ангелы его качают, — говорил Восхищенный, не отводя взгляда от паникадила.

— Бежим, народ созовём! — очнулся Гоитан.

— Надо созерцать... пока дано... созерцать... — Восхищенный произносил слова с трудом, как во сне.

— Может, кто приходил без нас да зажёг? — предположил Гоитан.

— Да кто-о? И зачем?

Внезапный вихрь прошёл насквозь из дверей в незабранные окна и потушил свечи.

— Вот... Это сомнение твоё огни чудные угасило, — прошептал в темноте Восхищенный.