Крест. Иван II Красный. Том 2

Ввели под руки Тайдулу. То была не она — тень её. Владыка сразу взглянул на глаза. Они были чисты, без гноя, но тусклы. Некогда мягкий гортанный голос царицы стал глухим и слабым.

— Ты долго ехал степью, но запах ладана и кипариса так и не выветрился. — Она нашла силы улыбнуться и, нащупав кресло, села.

— Весть о твоём нездравии опечалила нас, — осторожно начал владыка. — Что случилось, царица?

— Это было внезапно. — Она махнула рукой, чтоб вышли слуги и визирь.

— Это было давно?

— Сразу после твоего отъезда в Царьград. Утвердили тебя?

— Божьей милостию.

— Мне тяжко, Алексий.

— Знаю.

— Мне нравится твоя речь. Русские попы говорят ровно и тихо. Это успокаивает меня.

— Ты перестала видеть свет после какого-то сильного потрясения?

— Я не совсем перестала. Там, откуда доносится твой голос, мне чудится слабое сияние, как от свечи.

Владыка видел, что болезнь Тайдулы — не только слепота. Она вся больна. И прежде всего больна её душа. Но как приступить к исследованию тягот такого рода? Владыка был глубоко убеждён, что исцеление души облегчает многие телесные недуги.

— Мы слышали, бояре Вельяминовы притекли к великому хану?

— Они здесь и жалуются на Ивана Ивановича. Мы недовольны им.

— Царица, я из рода Бяконтовых, и мы связаны с Вельяминовыми давней дружбой. Жена великого князя, напомню, сама из рода Вельяминовых. Но я не одобряю их поступка. Когда получаешь обиду от повелителя, которому служишь, надо уметь проглотить её.

Ода слабо кивнула:

— В Сарае любят заниматься междоусобицами князей Руссии. Это и забава, и всегда к нашей выгоде.

— Лучше бы помирить семью тысяцкого с Иваном Ивановичем.

— Но разве можно прощать оскорбления? — с болезненным нетерпением возразила ханша.

— А у них покамест никто и не просит прощения, — неожиданно грубо вырвалось у владыки. — В их положении не простить, а проглотить надо, и всё. На них подозрение, но их никто не преследует.

— Они говорят, что Иван упразднил должность тысяцкого.

— И с этакой глупостью к хану соваться? Иль какие иные наветы удумали?

— Они наглые, — задумчиво произнесла Тайдула. — Мы озаботимся, чтоб их спеси поубавилось.

— Всяк, кто хочет сноситься с царём, минуя великого князя, Должен понимать, что лезет в огонь: может сгореть, но может и обжечь, — Владыка льстил так ловко, как только мог.

— Да, может обжечь, — повторила ханша. — Мы умеем обжечь. Величие не опускается до мелочей, тогда оно теряет само себя.

— Ты мудрейшая из женщин, царица! — убеждённо, втайне довольный, припечатал владыка. — А теперь скажи мне... Монголы ведь любят загадки?

— Члены царского рода почти всегда говорят иносказаниями, — слегка оживилась Тайдула.

— Теперь угадай, что ранит острее и глубже ножа и кинжала?

— Измена! — И в горле у неё заклокотало.

— Не спеши, дитя моё. А что лечит быстрее и легче всякого врачевства?

Он назвал её «дитя». Разве когда-нибудь ей говорили, это? Да и было ли у неё детство? Дитя! Что-то повернулось в ней. Она встала и, вытянув перед собой руки, побежала на носках по ковру, нащупала узкой ступней груду подушек и опустилась на них, прижав колени к подбородку. Позвала жалобно:

— Иди сюда! Если тебе позволяет достоинство твоё, сядь возле меня.

— Достоинство-то позволяет, а не позволяют кости мои. — С нарочитым кряхтением Алексий пристроил себя неподалёку, нагромоздив побольше кожаных тюфяков.

— Ты же был сухопарый? — со смешком произнесла она.

— Я и сейчас голенастый, только руки-ноги не гнутся.

— У нас так болеет вельможа Исабек, — сообщила Тайдула, и голос у неё стал детским, доверчивым. Её охватило странное чувство, будто время полетело сквозь неё назад, а она не пытается сопротивляться; ей хотелось, чтоб невидимый человек, сидящий где-то поодаль, в самом деле стал ей отцом, чтобы ему можно было верить, подчиняться, надеяться на его защиту и уразумение, что он всё управит к лучшему. Так не было никогда с ней, и она вслушивалась в себя, и ей казалось, она слышит шум воды, обегающей, подмывающей степные наносы, ей казалось, небесное тепло греет ей лоб и веки, а там, меж зазеленевших холмов, по долинам передвигаются стада белых слабых ягнят зимнего окота, иль это позабытые солнцем языки снега?.. Не хотелось возвращаться в шатёр со скрипучими попугаями! Золотые дутые серьги в виде ягод боярышника печально качались вдоль её щёк — последний подарок из Московии от покойного князя Семёна Ивановича.

— Не знаю почему, но что-то подсказало мне, что исцелюсь я с помощью русского митрополита, — произнесла Тайдула, поворотив к нему лицо. — То внушение свыше или я ошибаюсь?

— Один инок в течение десяти лет непрестанно молил Бога о даре исцеления. Наконец получил его и, придя к своему духовному отцу, поведал об этом. Духовник же нимало не похвалил его, а велел ему молить Бога, чтобы забрал дар сей, а дал бы ему видение собственных грехов.

— Изысканно и очень тонко. И это весь твой ответ?

— А ты слушаешь меня?

— Слушаю.

— Но слышишь ли? Главнейшее дело — очищение жизни и совести, обуздание страстей, чтоб произошло обновление сердца, родилась в нём любовь к ближним и постоянная забота о них. Кого ты любишь, царица?

— Предерзкий вопрос! Я ведь женщина и царица!

— Спрошу ещё более дерзко и прямо. Что ты испытала перед тем, как ослепла?

— Ненависть!.. Она и сейчас во мне.

— К кому ненависть? Есть ли что-нибудь, чем ты не обладаешь? Есть ли пределы власти твоей?

— Ненависть к тому, в чём таится угроза для меня.

— Это тебя и убивает. Мы оглядываемся и ищем опасность вокруг, а главная опасность внутри нас и действует незаметно. Не причиняй никому зла даже в мыслях. Думая, что могут произойти несчастья, ты притягиваешь их, чем ярче себе представляешь, тем возможнее, что они случатся, тем больший вред ты нанесёшь себе и другим. Никогда не отвечай злом на зло. Не бери на себя суд и палачество — тебе же станет хуже, и обиду свою этим не уничтожишь.

— Но как мне изжить свою боль?

— Только кротостью и смирением. Ни одного слова не говори во гневе. Даже не ешь до тех пор, пока ни о чём не сможешь думать, кроме еды. Насыщайся с благодарением и кротостью. Как только тебя посетила злая мысль, отставь яства и отбрось кубок с кумысом. Надо понять и навсегда запомнить, что твоя жизнь зависит от Божьего умысла о тебе.

— И муки жестокие — умысел Милостивого? — перебила царица.

— Ко исправлению, очищению, воспитанию души и раскрытию человека духовного.