Крестовые походы

* * *

И когда предатель Мурцуфл увидел, что французы совсем не собираются бежать, он остановил коня и возвратился к своим палаткам. А мессир Пьер Амьенский тут же выслал отряд оруженосцев к воротам, которые были поблизости. Он приказал разнести эти ворота в куски и открыть вход рвущимся в город пилигримам. И были разбиты большие железные задвижки и засовы, а к берегу с моря уже подошли крупные юиссье — суда, из глубоких трюмов которых по переходным мостикам, выброшенным через дверцы в задней части судов, французы вывели лошадей, вскочили на них и через раскрытые ворота с ходу ворвались в город городов. Незаконный император предатель Мурцуфл, увидев это, впал в такой страх, что оставил на холме все свои палатки и все свои сокровища и трусливо пустился наутёк в город, который был очень велик и в длину и в ширину. Так говорили, что обойти стены Константинополя это всё равно что пройти целых добрых девять, а то и все десять лье.

И город городов был взят.

Французы вошли в него.

Была полночь.

XII–XIV

"...странный выступ каменной стены, нависший над берегом, как горбатый клюв ворона.

Две галеры, отнесённые течением прямо под стену, сцепились.

Ганелон машинально провёл ладонью по лбу.

Царапина, полученная им ещё в воде, кровоточила.

Встав над Алипием, бессильно, как тюлень, лежащим на мокрых камнях, Ганелон зачарованно следил, как с бортов сцепившихся боевых галер в тёмную воду падают греки и латиняне. Кто-то сразу вынырнул, цепляясь за крутящиеся под их руками обломки дерева, кто-то повис на поплавке, державшем когда-то цепь, перекрывавшую вход в бухту. Из хлюпанья, стонов, ударов, свистков, общих криков — из всего этого великого шума вдруг прорывались некие отдельные человеческие голоса.

Луна пронизала тонкое облако.

В чистом лунном свете чёрными вспухающими буграми вставал дым над огромным городом, расползшимся по холмам, а из мглы и дыма ужасно взлетали вверх огненные головни и снопы искр.

Полоска песка вдоль берега слабо светилась.

Ганелон замер, повергнутый в ужас увиденным.

Сквозь чёрный дым, буграми встающий над городом, вдруг проступила на мгновение гигантская статуя императора Юстиниана, как будто это он сам сделал шаг к берегу. Гигантский каменный император теменем касался плывущего над городом дыма. Казалось, подними император голову и она тут же вторгнется в самую чернь ночного, обагрённого пожарами неба.

Всё в том же внезапном ужасе, часто оглядываясь по сторонам, Ганелон стащил с плеч мокрый насквозь гамбезон — стёганую шерстяную рубашку, которую обычно поддевают под кольчугу, и выжал холодную воду на бледное лицо бывшего хозяина «Глории».

Алипий застонал и открыл глаза.

Его вырвало.

Ганелон отвернулся.

Ужас и трепет пронизывали его.

Никто, наверное, до сих пор не видел вблизи такой ужасной битвы, подумал он. Никогда ещё лучи Луны, подумал он с ужасом, не освещали такое огромное поле битвы.

Боевые галеры, длинные и узкие, как хищные рыбы, ощетинившиеся, как колючими плавниками, вёслами; тяжёлые пузатые юиссье, приткнувшиеся к берегу и низвергающие по мосткам из своего чрева коней, оруженосцев и пеших рыцарей; ещё более пузатые и тяжёлые нефы, опутанные верёвочными лестницами, по которым на длинные реи взбирались, как муравьи, пилигримы, чтобы, пробежав по реям, с громким кличем — Монжуа! — прыгнуть на крепостную башню или просто на часть стены, — сражение за Константинополь было выиграно пилигримами, но ещё не утихло.

В бледном свете Луны, таинственно играющем на колеблющейся тёмной воде, Ганелон вдруг увидел длинную галеру дожа Венеции Энрико Дандоло.

Ярко-алая, праздничная, освещённая многочисленными факелами, галера стремительно неслась к берегу. Присмотревшись, Ганелон отчётливо увидел людей, сидящих и стоящих под алым балдахином, раскинутым на корме.

Сцепившиеся внизу боевые галеры греков и латинян отнесло течением под угрюмую нависшую над водой стену. Стена вся была избита камнями, пускаемыми из камнемётов, но на ней стояли вооружённые греки.

Стоило галерам очутиться под стеной, как вниз со стены рухнула струя чёрной тяжёлой жидкости.

Эту жидкость, наверное, выбросили из специального сифона — чёрная тяжёлая струя крутой дугой, но очень точно обрушилась на палубы галер и разбилась, густо обрызгав жалкие, разбегающиеся во все стороны фигуры. Тотчас обе галеры заволокло чёрным и мрачным дымом, странно и неожиданно прорвался сквозь дым злой алый высверк огня, потом ахнул взрыв. Деревянные галеры вспыхнули сразу, будто были смоляными факелами.

Ганелон снова увидел в колеблющейся воде бьющиеся жалкие фигурки людей, пузатые нефы, ударяющиеся бортами о каменные башни, клубы и зарева пожаров, а надо всем этим колоссальную фигуру императора Юстиниана, указывающего каменной рукой на восток.

На этот раз император ошибся, подумал Ганелон.

Император Юстининан всегда боялся нашествия сарацинов. Он всегда считал, что настоящая, самая грозная опасность для Византии может придти только с востока.

Но гроза пришла с другой стороны.

Ганелон перевёл взгляд на Алипия:

— Ты можешь встать, грифон? Нам надо спешить. Мы остались одни. У тебя больше нет ни команды, ни товаров, ни «Глории». Твоё судно сгорело и все твои товары ушли на дно.

Грек простонал:

— У меня теперь нет даже Константинополя.

— Так захотел Бог.

— Наверное... — грузный Алипий попытался встать и это ему удалось. — Наверное...

Глаза грека были полны отчаяния:

— Богу видней, кто больше нуждается в помощи...

— Но как? — вдруг вскрикнул он. — Как немногочисленные латиняне могли войти в такой большой город? На каждого латинянина здесь в Константинополе приходится даже не по тысяче, а, может, по многу тысяч человек. Если бы каждый житель Константинополя просто взял в руку копьё или камень... Как?! Я не понимаю!.. Как подлые латиняне могли войти в такой большой, в такой сильный город?..

— Господь милостив.

— Наверное... — Алипий не отрывал бездумного отчаянного взгляда от чудовищного зарева, всё ярче и выше встающего над Константинополем. — Но посмотри, азимит... Вон там, выше... Что там так странно выступает над поверхностью стены?..

— Это каменное ядро. Оно впилось в стену.

Алипий простонал:

— Ядро?

И вдруг как бы пришёл в себя, и заохал, и завздыхал, оглаживая и охлопывая плечи и грудь:

— Идём... Идём, латинянин... Нам действительно надо идти... Мы должны спешить... Мы можем не понравиться тем латинянам, что могут высадиться на берегу, чтобы войти в проломы стен...