Крестовый перевал

«Нива» притормозила на перекрестке, и Ткач, высунувшись в окно, объяснился с друзьями при помощи жестов. Порядок отступления из столицы детально разбирали при подготовке, поэтому парни без труда поняли суть подаваемых Юркой сигналов.

Мясницкая. Две машины разъехались в разные стороны: «Нива» нырнула вправо; «Форд», сигналя и мигая фарами, выстроился в поток, идущий в противоположную сторону.

Ткач лихорадочно листал атлас. Отыскав нужный район, пытался проложить маршрут к пригороду…

— Куда? — снова заорал напарник, завидев глухую пробку перед выездом на широченный проспект.

— Это Садовое кольцо. Давай опять вправо — в переулок!

— Но мы же и приехали с той стороны!

— Плевать! Нам, главное, оторваться от этих козлов! Паял я их маму…

Кривая улочка оказалась Большим Козловским переулком. За ним последовали такие же забитые стоящим транспортом улочки, названия которых смешались в Юркиной голове в одну густую кашу. Больше всего он боялся мостов через Яузу и путепроводов через железку. Почему-то ему представлялось, что там непременно поджидала засада. Но, в конце концов, он запутался до такой степени, что швырнул атлас назад и направил внедорожник наугад, интуитивно…

Юркая «Нива» мчалась то на юг, то на запад; то, крутанувшись вокруг утопающего в зелени квартальчика, сменила направление на сто восемьдесят. С четверть часа сумасшедшего слалома привели их на широкий проспект, а тот прямиком выстрелил на мост через реку. Не успев испугаться, Ткач понял, что мост позади.

Развернувшись назад, он долго всматривался в поток. И вдруг радостно сообщил:

— Баз, а ментов-то вроде нет. Оторвались!

— Чо, правда?!

— Точно говорю! Ныряй в укромное местечко — сдерем эту эмчээсовскую хрень с капота и выбросим форму.

«Нива» послушно свернула вправо.

И первое, что они увидели, оказавшись на Верхней Радищевской улице, — столб черного дыма с невероятным скоплением прохожих, зевак, а также специальных автомобилей: пожарных, медицинских, милицейских.

— Что там? — взволнованно спросил Ткач.

— Горит что-то, — вытянув шею, пробормотал Баз. — Пожар…

Два встречных потока, управляемые парой гаишников, медленно двигались мимо затора, образовавшегося из-за приехавших на пожар спецмашин.

Друзья переглянулись. Деваться некуда. Слева тянулась бесконечная колонна легковушек, за колонной здание метро «Таганская» и красная церквушка с белым орнаментом. Справа виднелось двухэтажное строение — тоже старое и тоже красное. К тому же длинное — аж на полквартала. За ним виднеется уходящий вправо проулок, но он был дальше, чем помахивавшие полосатыми жезлами гаишники.

— Не дергайся, Баз. Езжай спокойно, — процедил сквозь зубы Ткач. — Им не до нас. Эти ребята здесь из-за пожара…

И они двинулись вместе с потоком вперед. Двинулись, и через минуту у обоих перехватило дыхание и округлились глаза от ужаса…

Глава четвертая

Россия, Саратов

Наше время

Мы проходим с Серафимой мимо грандиозной стройки. Огромное, чернеющее на фоне серого вечернего неба недостроенное здание похоже на исполинский куб. Или на заброшенный заводской корпус.

— Когда-то меня водил за руку по этой улице дедушка, — посмеиваясь, поглядывает на долгострой Серафима. — Водил и мечтал о том, как мы с ним пойдем на спектакль в новый сияющий волшебным светом Театр юного зрителя.

Один бок и часть фасада здания отделаны зеркальными стеклами с магическим, синеватым отливом. Отделка произведена так давно, что замечательным стеклам грозит участь козырька из стальных конструкций. Практически готовый козырек приговорили и уничтожили за моральную старость.

— Наверное, мне исполнилось тогда лет пять или шесть, — вспоминает девушка. — Значит, дедушкиному обещанию — четверть века. Представляешь? Мой дедушка давно умер, а недостроенный ТЮЗ так и стоит вечным памятником людским порокам…

Сильно подмечено. Оттого гости и называют наш многострадальный город «Гадюкино», что ничего в нем не меняется к лучшему. Старый советский аэропорт, со всех сторон окруженный городскими кварталами; допотопный мрачный вокзал, умирающие очаги культуры… Но что поделаешь? Мы же не варвары, чтобы за воровство отрубать руки! Мы народ гуманный, добрый, жалостливый. Вот и терпим.

Усмехаюсь:

— Вообще-то, эта стройка старше меня. А мне уж скоро стукнет сорок.

— Сорок? Ах, ну да — ты же ровесник Андрея. С ума сойти — стройке сорок лет! Нужно послать заявку в Книгу рекордов Гиннесса.

— Будет тебе, Серафима. В современном миропорядке многие вещи вызывают недоумение с острым желанием материться. К примеру, шлюхи, поющие со сцены о любви, или политики, молящиеся Богу в церкви…

Мне удалось вторично вытащить ее на прогулку по вечернему городу. Она не сопротивлялась, не отыскивала веских причин для отказа. Просто согласилась и спросила, где я буду ее ждать.

Планов у нас никаких. Посидели часок в кафе, а теперь просто болтаемся по центру и говорим, говорим, говорим…

В гарнизоне под Ставрополем у меня имеется подружка — симпатичная блондинка по имени Наташа. Кстати, ровесница Серафимы. Но у нее муж, дети и домашние животные в ассортименте. Она все еще красива. У нее великолепные глаза азиатки и бешеный темперамент. Она дважды рожала, но сохранила стройное и упругое тело семнадцатилетней школьницы. Наши отношения развивались стремительно, пока не достигли интимной близости. Лежа в постели после исступленного секса, я вдруг отчетливо осознал: этого вполне достаточно, и ничего, кроме секса, мне от Наташки не надо. Похоже, и она была того же мнения. Мы не виноваты — это рефлекс, стереотипная реакция.

Здесь же совершенно другое. Всякий, пообщавшись с Серафимой, непременно заметит чувство собственного достоинства, высокую породу и невероятную красоту ее внутреннего мира. Я хоть и провел большую часть жизни в обществе с ограниченным запасом слов, но искусство и красота — вещи понятные любому неандертальцу. Есть такие женщины, рядом с которыми даже мужланы, похожие на диких зверей с сомнительным налетом разумности, преображаются: ищут урну, чтобы выбросить окурок; шарят по карманам в поисках платка, коего там отродясь не бывало; роются в лексиконе, выбирая выражения помягче, покультурнее…