Кричи громче

Нас отвели в церковь и вынудили молиться о прощении. Поставили коленями на кусочки смолы, которые явно не в первый раз применялись не по назначению. Священник оказался любителем телесный наказаний, но только тех, что поощряются богом. Очень удобно творить зло и находить ему оправдание свыше, понимаете? Возможно, поэтому в храме божьем, как это называет Рахель, водится столько садистов.

Никогда не забуду, как маленькие твердые камешки впивались мне в коленные чашечки, словно ростки бамбука, прорастающие через плоть. Мы повторяли слова раскаяния под надзором Рахеля, а он не ленился бить прутьями по спине, стоило нам прерваться хоть на секунду. Не знаю, каким образом удалось Мишель и Робин перенести эту пытку, видимо, им было не так больно, ведь обе они легкие как пушинки, но ни капли слезы не скатилось с гордых личиков. Меня действительно поражает, какими стойкими могут быть маленькие дети, если чувствуют, что это необходимо, или если понимают, что так лучше для друзей. Вероятно, епископ был в бешенстве, ведь его цель состояла в том, чтобы поломать нас, выбить любой порыв к сопротивлению. На какое-то мгновение мне показалось, что у него это получится, когда Робин готова была вот-вот потерять сознание, но сестренка выдержала, она резко открыла глаза, будто увидела ангела, вставшего перед ней, и более их не закрывала. Вопреки желаниям Рахеля, каждую секунду вместо раскаяния во мне зарождался гнев, дикая животная злость, требующая вцепиться зубами в глотку жертве и не отпускать, пока она не испустит дух.

Не знаю, сколько времени прошло, пока мы стояли как рабы в тени горящих свечей с запахом ладана, но в какой-то момент священник решил, что с нас достаточно. Мы встали на ноги, а к коленям приклеились маленькие вонючие кусочки, и мы с отвращением их стряхнули. С тех пор не единожды мне снится сон, где смола не отваливается, а впивается в тело, сливается с ним, и я загораюсь будто спичка, когда епископ подносит ко мне огонь. Затем он встает передо мной на колени и молится о спасении своей души. А потом поднимает лицо, и вместо человека я вижу черную собачью морду с горящими красными глазами, а после этого с криком просыпаюсь.

Родители забрали Мишель с Тимми, где их ожидало следующее наказание, при этом нашей бабушке даже не сообщили о случившемся. На улице уже смеркалось, и священник просто отправил нас домой, униженных и побежденных, по крайней мере так он считал. Вы скажете: не самая лучшая идея бросать детей одних, и что он обязан был уведомить бабушку, и я с вами соглашусь. Но, думаю, Рахель получил, что хотел, а остальное его не интересовало.

Я посадил Робин на велосипед, чтобы отвезти домой, плохо представляя, как смогу крутить педали закостенелыми ногами, когда она неожиданно расплакалась.

– Я все расскажу Ба-Ма.

Она снова превратилась в ребенка, кем и являлась, но я уставший и раздраженный не в силах был с ней нянчиться.

– Нет, Робин, ты будешь молчать, – приказным тоном сказал я.

– Не буду, не буду и точка. Она накажет Рахи… Раха… накажет плохого дядю, – всхлипывала она.

– Нет. Послушай сюда, Робин. Она накажет тебя, нас обоих, потому что мы сбежали. А Рахеля еще поблагодарит за то, что он сделал…

– Врешь!

– …и ты не скажешь ни единого слова. Будешь молчать, как немая. А иначе бабуля тебя отшлепает и я тоже. Ясно тебе? – сурово скомандовал я.

– Ты злой, – ревела она.

– Я спросил: тебе ясно?

– Ага.

Когда мы приехали домой, уже стемнело. Я решил, что лучше войти через главный вход. По пути хотел убедиться, что сестра сдержит слово.

– Слушай, Робин. Не все можно рассказывать взрослым.

– Врать плохо, – ответила она.

– Не всегда. Некоторые вещи нужно хранить в тайне… или тебя поругают. Ты уже достаточно большая, чтобы понимать это, – я лукавил, считая ее малявкой, но дети любят, когда их принимают за взрослых. – Например, мы врем, что спим, а сами сбегаем, чтобы погулять, потому что нас накажут. А в итоге весело проводим время. И кому от этого плохо?

– Тимми и Мишель… – жалобно сказала она.

– Они сами о себе позаботятся. Как и мы теперь сами по себе. Просто делай, что я скажу, и поддакивай, – снова приказал я.

Мы прошли в дом, и первым среагировал дед. Он стал орать, что мы заходим в обуви в коридор (а мы обычно так и делаем), вместо того чтобы оставить обувь за дверью. Затем, опомнившись, возмутился, где мы шляемся затемно. Тут подоспела бабушка, недовольно оглядывая нас снизу вверх.

– Мы тут с ума сходили! Может, пояснишь, где вы были?

– Извини, ба. Мы… мы ходили в церковь, – пояснил я.

– Что-то? – ее лицо стало мягче.

– Робин приснился плохой сон, – сочинял я на ходу, перетаптываясь с ноги на ногу, – про монстра, и я вспомнил, что епископ Рахель говорил, в таких случаях нужно молиться и поставить свечку… поэтому привел ее к нему.

Бабушка растерянно смотрела.

– Ты можешь спросить у него, бабуля, он подтвердит, – окончательно заврался я.

– И спрошу, не сомневайся, дорогой. Ты видел вообще, который час?

– Нет… Мы слишком увлеклись и не заметили, как быстро прошло время… прости, ба.

– Но почему вы меня не предупредили?! Я бы сама ее отвела.

– Из-за меня. Я решил, ты занята, а одних нас не отпустишь. И снова: прости, ба.

– Робин, милая, это правда? Что за черт тебе приснился? Расскажи бабушке.

– Да… – слабым голоском ответила сестра.

– Ладно, если так… погодите-ка. Ты же уехал кататься на велосипеде. Один-одинешенек.

Я вспотел, по затылку стекала капелька пота, отвлекая мое внимание. Мысли не хотели слушаться.

– Да я быстро накатался… тайком пробрался в комнату, чтобы ты не заставила помогать на кухне…

– Бобби!

– И снова: прости, ба.

– Да что ты там слушаешь этого щенка?! Отлупи его хорошенько. Испортит тебе девчонку, – вмешался старик, сплевывая в пепельницу.

В общем, нас не наказали. Еще раз прочли лекцию о том, как опасно ходить по деревне без взрослых, особенно в вечернее время. Затем накормили остывшим ужином и уложили спать. Я извинился перед Робин, чувствуя, что она обижена, но сестра со мной не заговорила.

В ту ночь я опять был одинок и долго лежал без сна. Однако, когда дверь отворилась, сделал вид, что меня тут нет. Дед осторожно вынес Робин, я незаметно проследовал за ними. Они сидели на кухне, и дед обнимал ее, приговаривая:

– Ну что ты, что ты, не переживай, бабушка это не со зла… Наказали тебя, да, бедная девочка, моя девочка… – сестру не особо интересовало, что происходит, глаза ее слипались, она желала только оказаться в кроватке и уснуть.

А старик продолжал укачивать ее на коленях, разговаривая сам с собой.

«Пора взрослеть, Робин!» – так он сказал в прошлый раз.

«Ты уже достаточно большая», – говорил я.

А если ты взрослая, то молчи. Такую мысль мы закладывали в ее юную головку. Я делаю на этом акцент, чтобы вы обратили внимание на действительно важные вещи. Ведь все началось именно с этого.

В ту ночь я так и не смог уснуть. Все ждал, когда Робин вернут на место, и переживал, что этого так и не случится. Мне казалось, мир рухнет, если она немедленно не ляжет в свою постель. Вы подумаете, я сошел с ума, но ночью мир видится совершенно другим и может разрушиться от чего угодно. И даже когда Робин вернули, уже спящей, я так и продолжил лежать, глядя в потолок. В мыслях у меня кружились разные образы: от Черного Шака до епископа Рахеля, и теперь они плавно превращались в одно целое. Я представлял его оборотнем, как он обращается в собаку и ворует детские души, которые ненавидит. Но неужели у Мишель не осталось души? Ведь она словно прекрасный цветок… такая же живая, как Робин, в этом я не сомневался. Так я пролежал до утра.