Крик души

— Они говорят, что отправили ей письмо по электронной почте, как раз перед Рождеством.

— Но они… О боже, это, должно быть, то самое, которое она удалила.

— Понятно. Она когда-либо говорила тебе, что ездила к ним в гости примерно в то же время?

Похоже, вопрос удивил и сбил его с толку, потому что он переспросил:

— Нет, а что? Она ездила к ним?

— Похоже, что так, но они снова не сошлись во взглядах, и, по-видимому, по этой причине Никки удалила их письмо.

— Но почему она не сказала мне, что ездила к ним? — пробормотал он.

Решив, что не ей давать ему правдивый и полный ответ, миссис А. предположила:

— Вероятно, потому, что не хотела волновать тебя.

— Но это же…

— Возвращаюсь к цели моего посещения, — прервала его миссис А. — Так вот, они очень расстроились, узнав о болезни Зака.

— Ну, по крайней мере, это показывает, что им не чуждо все человеческое. И что они собираются делать?

Миссис А. задумчиво ответила:

— Я не могу быть уверена, но думаю… Ну, возможно, они далеко не все мне рассказали.

Спенс, помолчав, переспросил:

— Что вы имеете в виду?

— По-моему, миссис Грант очень расстроилась, когда я упомянула основных носителей гена.

Спенс снова затих.

— Вы намекаете на то, что она может быть еврейкой или аманиткой? — неуверенно спросил он. — Или французской канадкой?

— Честно говоря, я не знаю, что и думать, — призналась она.

— В общем-то, нельзя забывать, о ком идет речь, — заметил Спенс. — Мистер Грант — банкир или, по крайней мере, специалист по финансовым инвестициям. Почти все в этом бизнесе — евреи, и, возможно, он тоже, просто скрывает свое происхождение.

— Но зачем ему это?

— Бог его знает; все, что мне известно, это то, что у моего сына неизлечимая болезнь из-за чертова гена, который он унаследовал, и если один из них знал, что они могут быть носителями, то, промолчав, они фактически приговорили его к смерти.

Понимая гнев Спенса, миссис А. не стала напоминать ему об ответственности его собственных родителей, потому что сейчас это было ни к чему; да и спрашивать ему было уже не с кого. Сейчас он просто искал кого-то, кого можно было бы обвинить, и это тоже было понятно, ведь ему приходилось терпеть такую боль.

— Вопрос в том, — заметила она, — говорить ли мне Никки, что я ездила к ним.

— Нет, разрешите мне поговорить с ней первым, — попросил он. — Если они расстроили ее, когда виделись в последний раз… Я хочу знать, о чем они говорили, почему она ушла и почему мне ничего не сказала. Если они… Минуточку… — Его голос зазвучал приглушенно: он с кем-то говорил; затем он вернулся на линию и сказал: — Мне пора идти, но спасибо, миссис А., за то, что съездили туда. Я поговорю с Никки и перезвоню вам.

Никки и Кристин лежали на полу гостиной вместе с Заком, смеясь над его комичными попытками привлечь их внимание. Он явно оттачивал мастерство радостного крика, в результате которого мама наклонялась к нему, чтобы поцеловать, а он в этот момент мог схватить ее за волосы. А еще он умел пускать пузыри и дрыгать при этом ножками, что всегда вызывало всеобщий восторг и заставляло окружающих охать и ахать.

Кристин очень нравилось, когда во время игры он хватал ее за палец и не отпускал, получая от этого, похоже, массу удовольствия.

— Он такой милый и красивый, — засмеялась она, не сводя с него глаз. «Невозможно поверить, что с ним что-то не так», — подумалось ей.

— Он сорванец и тигр, — шутливо заметила Никки и наклонилась, чтобы подуть ему на животик.

Наблюдая за ней, Кристин чувствовала, как ее переполняют противоречивые эмоции. Она совершенно не понимала, как Никки могла вести себя так обыденно в свете случившейся с ними трагедии, но продолжала говорить себе, что если Никки может, то и она тоже. Она не была уверена, хочется ли ей, чтобы Никки говорила об этом, и она определенно не знала, как самой затронуть этот вопрос. Прошло целых два дня, и ни одна из них ни разу не упомянула о болезни. Это было странно, отчасти — даже страшно. Никки не обсуждала это и со Спенсом, когда тот звонил, насколько знала Кристин, часто слышавшая их разговоры. В манере Никки говорить так, словно все классно и абсолютно нормально, было что-то сюрреальное.

Однако вчера вечером они, похоже, поссорились: из-за того, что Никки, кажется, ездила навестить родителей, но ему ничего об этом не сказала.

— Да ничего там не случилось! — кричала Никки. — Они просто опять начали пытаться контролировать меня, и я ушла.

Кристин не слышала ответа Спенса, но затем Никки попросила:

— Пожалуйста, Спенс, я не хочу говорить о них. Я сожалею, что не сказала тебе, но давай не будем об этом, хорошо? Это так неважно.

Очевидно, Спенс сменил тему, потому что к концу разговора голос Никки опять звучал нежно, а положив трубку, она продолжала вести себя так, словно никакой ссоры не было и в помине, и вообще, в ее мире все идеально и гладко.

Было странно смотреть на нее, такую спокойную, зная, что внутри она наверняка ужасно несчастна. Любой был бы несчастен в ее положении, но Никки никогда не показывала своих чувств — она надежно спрятала их, и единственной переменой в ней, по мнению Кристин, было то, что с ней стало тяжело разговаривать. Кристин даже не знала, как подступиться к теме о Дэвиде и как спросить у Никки, говорила ли она с ним о том, о чем обещала. Если да, то, возможно, просто забыла об этом из-за всего, что случилось; так что, может быть, ей нужно самой начать разговор? А если нет… Ну, тогда, вероятно, нужно попросить ее сделать это в следующий раз, когда она его увидит. Однако Кристин никак не могла найти нужные слова.

— Знаешь, чего мне хочется? — сказала вдруг Никки, рисуя пальцем круги на крошечной груди Зака. — Мне хочется, чтобы он мог уйти сейчас, пока с ним не начали происходить все эти ужасы.

Кристин замерла и впилась взглядом в лицо Никки. Это был первый намек на болезнь Зака, который она сделала, и хотя Кристин могла понять ее мотивы, все равно, желать такого было несколько странно.

— Ты ведь не всерьез это сказала, верно? — спросила она.

Никки пожала плечами.

— Я не знаю, — призналась она. — Вот что бы ты чувствовала, будь он твоим ребенком? Ты же читала материал в Интернете; ты действительно хотела бы, чтобы он провел следующие четыре года, испытывая подобные страдания?

Кристин затруднялась с ответом, потому что, конечно, она бы этого не хотела; но, с другой стороны, Никки была такой странной в последнее время, что нельзя предугадать, как она отреагирует на ее слова.

— Как ты думаешь, что было бы милосерднее: позволить ему уйти сейчас, — продолжала Никки, — или дать ему пройти через все: потерю зрения и слуха, невозможность говорить, ходить или даже сидеть? Ему придется прилагать массу усилий, чтобы дышать и глотать. Он будет цепляться за жизнь, у которой нет вообще никакого смысла, потому что, видите ли, только Богу решать, когда мы умрем… — Она сделала паузу, чтобы вытереть слюну с рук Зака. — Я не знаю, есть ли на свете Бог, — продолжала она, — но я точно знаю, что никакое живое существо не должно терпеть такие страдания. Так скажи мне, Крис, ты хотела бы этого своему ребенку?