Крик совы перед концом сезона

Потом случился новый «залп». Компания только успевала знакомиться с кратковременными подругами Слепцова – в основном, очень молодыми женщинами. Каждой из них он играл на скрипке свою любимую мелодию из американского фильма «Серенада солнечной долины».

Женщины, не задерживаясь, меняли одна другую, словно Павел хотел кому-то и что-то доказать. Пока однажды с ним не появилась примерно его лет дама – стройная, высокая, с аристократическим лицом и жгуче-чёрными крашеными волосами. Она оказалась однокурсницей Слепцова, которую тот когда-то до потери самообладания любил, да и она была к нему неравнодушна. На последнем курсе стали жить открыто. Его и её родители перезнакомились в ожидании свадьбы. Но вдруг словно смерч подхватил Анну – так звали слепцовскую невесту: и она в считанные дни вышла замуж. Уехала в Саратов с человеком старше неё, родила двоих детей, после чего муж-профессор увлёкся своей аспиранткой.

Анна вернулась с детьми – уже школьниками – к родителям. Случайно на улице встретила Павла. Они просидели на скамейке в осеннем парке до темноты, поскольку идти ни к нему, ни к ней было нельзя. Через некоторое время открывался охотничий сезон, и Слепцов взял Анну с собой.

После этого он приезжал с нею часто, но ни разу не привозил скрипку. Тем более не брал «стонущий инструмент», как его назвал однажды Нестеренко, когда ехал на охоту один.

Со временем товарищи даже подзабыли про «музыкальный довесок» Слепцова, и вот теперь электрик с издёвкой напомнил об этом.

– Жалко, у нас с тобой, Андрей, нет такого же запасного аэродрома, – примиряющее сказал Волков, видя, как ходят скулы у Слепцова. – Пашин талант не одному ему может пригодиться.

Слепцов удовлетворённо покивал, все стали расслабляться, как вдруг Валерка, словно чёрт из-за угла, снова вбросил колючую тревожину.

– Нет, я всё-тки не пойму: почему за границей еда есть, а у нас её нету?

– Потому что диверсанты прячут! – немедленно отреагировал Нестеренко. Оглушённый сообщением Фетисова, он даже табуретку отодвинул от товароведа. Однако и это его не успокоило.

– Теперь вы видите, кто такой «пятнистый» и его твари? Явных врагов не могут арестовать и повесить!

Своё гневное «твари» инженер произнёс с такой яростью, что Волков вдруг подумал: дай Андрею сейчас возможность, он, не колеблясь, уничтожил бы Горбачёва из своего пятизарядного МЦ 21-20 [2] .

– Тебе везде мерещатся враги, – отчуждённо бросил Карабанов и, повернувшись к Валерке, пояснил:

– Там – рынок. Поэтому всё есть.

Валерка выдернул пятерню из дыба волос.

2

МЦ 21-20 – одноствольное ружьё-автомат с магазином на 5 патронов для любительской и промысловой охоты. Изготовитель – Тульский оружейный завод (Прим. авт.).

– Ну, и что? У нас тоже есть рынок… В Петровске. Скажи, Николай! Раньше хороший был рынок. Сичас, конечно, не то…

Доктор засмеялся.

– Это разные вещи, Валера. Там экономика по-другому построена. У нас из Москвы планируют, сколько кастрюль выпустить в Ташкенте… на авиационном заводе. Вон спроси Пашу! Планируют, сколько ботинок сделать на ленинградской фабрике… и сколько где-нибудь в Харькове. А там каждый хозяин решает сам. Видит, его ботинки разбирают – тут же покупает больше кожи, подошв, шнурков – всё это в свободной продаже. Производители этого добра также реагируют на спрос. Есть потребность – увеличивают производство. Нет – сворачивают. И никаких Госпланов! Никаких планов вообще!

– Ну, это вряд ли, – усомнился Волков. – Планировать всё равно нужно. Сколько подошв делать? Сто или тысячу? Как же без плана?

– Умная рука рынка, Володя, регулирует всё сама. Есть спрос – производитель увеличивает выпуск и поднимает цену. Много предложений – цена сразу падает. А у нас? Ты посмотри хотя бы на бензин. Страна заливается нефтью, гонит за границу – в соцстраны задарма. Настроили перегонных заводов, а бензина нет. Люди ночуют в очередях.

– Да, это сволочизм, – со злостью согласился учитель, вспомнив, как перед охотой метался с канистрами от заправки к заправке. – Совсем разучилось государство управлять.

– Оно и не должно управлять, – заявил доктор. – Доуправлялись!.. Был бы рынок – заправки стояли б на каждом углу.

– И цена бензину – копейки, – добавил Слепцов.

– А кому за ценами следить? Если государство, по-вашему, не должно руководить экономикой, кто будет регулировать всю эту кухню? Количество бензина? Цены на него?

Слепцов снисходительно усмехнулся. Как надоевшему ребёнку, пояснил:

– Рынок, Франк. Только он. Его умная рука.

– Заладил, как попугай: рынок, рынок, – сердито оборвал Слепцова учитель. Он разозлился даже не на кличку, хотя сейчас она, как показалось ему, прозвучала довольно пренебрежительно, и Волков с досадой подумал о том, что Слепцову тоже надо было давно дать какое-нибудь прозвище. Карабанов у них был Карабас. К Нестеренке – за его бурную, словно наэлектризованную энергию, которая иногда, казалось, исходила не только от резких жестов и движений, но даже от черт грубоватого лица, как карта в масть, легла кличка Вольт. Фетисова товарищи, не мудрствуя лукаво, назвали Базой. Учителю ничего лучше не придумали: коль преподаёт французский, значит, Франк. И только с кличкой для Паши Слепцова у компании не получалось – какой-то он был неуловимый. «А надо бы», – подумал Волков, злясь от неприятной ему, враждебной наступательности Карабанова и недобрых реплик Слепцова.

– А если владельцы заправок сговорятся? Установят, какую захотят, цену. Кому тогда жаловаться?

– Паша прав, Володя. Во всём другом… не нашем мире… государство абсолютно не вмешивается в экономические процессы. Их регулирует сам рынок. И никаких планов-Госпланов. Ни маленьких, ни больших.

Сухое лицо Слепцова слегка скривилось, и в глубине провалов-глазниц скользнула заметная усмешка. Он пожал плечами, но ничего не сказал. В отличие от доктора, Павел неплохо знал зарубежную экономику и перемены в ней за последние десятилетия. Свободно владея немецким языком – его он начал учить ещё в детстве, в Германии, где отец долго служил представителем одного из советских министерств, – Павел в институте занялся английским. Работая на заводе, языки не забросил. Теперь мог читать на двух языках даже специальную литературу, не говоря уже о периодических изданиях. Перспективное планирование имелось везде: в работе корпораций, крупных фирм, на уровне государственной власти. Иначе нельзя было двигаться вперёд. Недостаточно поставить цель – надо просчитать и запланировать получение всего необходимого для её достижения.

Больше того. Как раз под влиянием советской плановой системы в развитых капиталистических странах становилось нормой разрабатывать долгосрочные планы, а государственная власть всё активней участвовала в регулировании экономических процессов. Это Павел знал из разных источников, и тут доктор почему-то явно искажал действительность.

Но Слепцов не стал опровергать Карабанова. «Зачем? – подумал он. – Одним обманом меньше, одним – больше. А разъяснять, куда нас несёт, как этого хочет Волков… Кому? Этим мужикам? От них всё равно ничего не зависит. Народ?… Это стадо овец: куда поведут вожаки-бараны, туда побежит и стадо… Карабас пробивается в вожаки. Мы с ним разные, но рядом. Остальные – там… Сзади… Не надо мешать Сергею…»

А Карабанов повёл взглядом по лицам сидящих за шатким столом и вдохновенно заговорил:

– Сегодня у нас с вами январь девяносто первого. Вот если, как задумано… если всё удастся… – он постучал согнутым пальцем по столу, сплюнул – «чтоб не сглазить», – лет через восемь-десять встретимся и не поверим, что была такая жизнь. Игорь ещё не уйдет на пенсию… да она и не нужна ему будет! Наш Фетисов станет хозяином этой базы… ну, тогда её назовут как-нибудь по-другому… Он будет богатым человеком. Продуктов на базе – завались, а мы его ни о чём не просим: не нужны нам к празднику заказы… в магазинах всего полно.

Володя Волков станет директором школы. Дети все сытые, ухоженные… В семьях у них – полный достаток. Бедных в этой стране тогда вообще не будет. Матери не работают – отцовой зарплаты на всё хватает… Даже на будущее откладывают. Сам Володя тоже богатый… как во всём мире. Учитель везде – высокооплачиваемая профессия…

Так будет или по-другому, Карабанов в действительности не знал. Он выполнял рекомендацию, которую слушателям повторяли на каждом собрании в Институте демократизации: «Рисуйте самые яркие картины возможной жизни. Не душите свою фантазию. Абсолютное большинство людей ничего не знают о другом мире. Чем сильней будет отличаться окружающая их жизнь от нарисованной вами, тем больше людей встанут под знамёна кардинальных перемен».