Крик в ночи

— То есть?

— Став, например, депутатом Госдумы, Новиков сможет лоббировать там интересы… ЦРУ. Пусть и не прямо, но… Кстати, коммунисты открыто предупреждают о подобной опасности, исходящей от криминальных структур, имеющих каналы выхода на зарубежные спецслужбы.

— Коммунисты, коммунисты… — генерал-полковник закурил. — Сдались тебе эти коммунисты.

— Я так, к слову. Разрешите закурить?

— Кури.

Шельмягин покачал головой:

— Время сейчас, Сомов, очень сложное… Кстати, Новиков помогает нам в отработке афганской и таджикской наркомафии, так что не удивляйся — будем его поддерживать.

— Понял, товарищ генерал-полковник. Только…

— Что «только»?

— Странно как-то получается: раньше в Союзе с подобной напастью не было никаких проблем, вернее, не было самой проблемы повальной наркомании. Теперь же — и в МВД, и у нас солидные подразделения только и делают, что борются с этим злом.

— Правильно! Иначе и быть не должно.

Сомов неожиданно замолчал.

— Нет, уж ты договаривай, — приказал Шельмягин.

— Раньше было проще и понятней. Возникшее зло в момент искоренялось. А сейчас…

— Ты, сдается мне, ставишь под сомнение работу всего аппарата? — вкрадчиво осведомился Шельмягин.

Сомов понял — брякнул лишка. Кой черт сдались ему эти наркотики?!

Полковник чувствовал, как багровеет его лицо, что случалось крайне редко.

Зная, что прав по существу, Сомов тем не менее ответил:

— Никак нет, товарищ генерал-полковник!

Шельмягин улыбнулся:

— Сколько тебе положил Новиков?

— Да ведь это я, товарищ генерал-полковник, из оперативных соображений…

— Правильно говоришь. Вот и помогай ему, чтобы комар носа не подточил. Собирай потихоньку компромат, отрабатывай связи. В общем, не мне тебя учить. И… не бойся шальных денег: у тебя двое детей, жена педагог месяцами не получает зарплату, — пригодятся.

— Понял.

— Да, и вот еще что. С этим Филдсом особенно не спеши. Откроем ему валютный счет, отпустим, как говорится, на вольные хлеба — пускай занимается, чем хочет, пишет книгу: так легче будет определить его истинные намерения.

— Может, рублевый счет?

Шельмягин пропустил вопрос:

— Кое-кто из наших сотрудников в это смутное время… ведет двойную игру с западными спецслужбами.

— Есть факты?

— Есть интуиция… И некоторые косвенные признаки.

Сомов насторожился:

— Я знаю этих людей?

Шельмягин на листке бумаги написал фамилию и показал Сомову.

— Ваша интуиция поразительна, — признался Сомов. — Я того же мнения.

Шеф контрразведки задумчиво смотрел, как тлеет в пепельнице бумажка с именем. Наверное, размышлял он, такого, как Сомов надо пустить по следу человека, во взаимоотношениях с которым у него явный антагонизм. Это нормально. И даже полезно.

— Когда тебя представляли к «полковнику»? — спросил Шельмягин и, наблюдая за плохо скрытой радостью Сомова, добавил: — Пора бы и генеральский мундир примерить.

— Разрешите идти? — почти крикнул Сомов.

— Иди, но помни: о нашем разговоре — никому! Иди…

Когда за будущим генералом закрылась дверь, Шельмягин поймал себя на мысли, что Сомов уже никогда выше полковника не прыгнет. По крайней мере, пока он, Шельмягин, сидит в этом не слишком уютном кресле. Он недооценил Сомова, и здесь проявился скрытый негативизм начальника к своему умному и дальновидному подчиненному.

Подняв телефонную трубку, Шельмягин связался со строительным отделом:

— Что слышно о денежном переводе из «Коммерц-банка» на наш счет? Уже перевели? Сколько?.. Почему так мало?.. У меня вторую неделю простаивает стройка! Что?.. Значит, намекните, — будем принимать меры…

Речь шла о строительстве кирпичного дома Шельмягина в элитном поселке по Старочервонному шоссе. Банк входил в финансовую группу, негласно подконтрольную крупным воротилам российского наркобизнеса, в числе которых состоял и Савелий Новиков.

Однако этой детали не суждено было стать достоянием гласности. Не суждено никогда…

* * *

Медсестра Катя бережно, чуть дыша, накладывала повязки на кровоточащие раны Дмитрия Филдина. Кто бы смог наложить такую повязку, думал пострадавший, чтобы перестала кровоточить душевная рана? Впрочем, как и любая другая, душевная рана постепенно затянется, останется рубец — не более того. Приход Марии Петровны, в прошлом Мери, словно внезапный ураган, оставил после себя разрушительные следы. Даже не столько в физическом, сколько в духовном отношении. У кого-то потери измеряются каплями пролитой крови, у кого-то — нескончаемым потоком слез. А тут еще и Полина… Дочь Швайковского — с ума можно сойти! Насколько в этом безумном мире все переплетено и взаимосвязано, хотим мы того или не хотим…

Обескураженный писатель молча наблюдал за другом, пребывая в полнейшем смятении. После шока, который сейчас пережил, Швайковский, кажется, утратил способность хоть что-то понимать, совершенно лишился самоконтроля и, накручивая на палец седую прядь, казался раздавленным и потерянным. Он не привык к подобным катаклизмам, вернее, уже отвык от бурных всплесков эмоций, — то были дела давно минувших дней, разудалые времена его писательской молодости. Теперь он маститый художник, известный диссидент, всеми уважаемый человек и гражданин с весомым, если не сказать, общенародным авторитетом. Как все это может повлиять на его карьеру? На его творчество? На взаимоотношения с друзьями, издателями, видными правительственными чиновниками и депутатами? Эта женщина, как ее… Мери, чего доброго потребует солидную компенсацию, затеет в прессе визгливую склоку с привлечением брошенной отцом дочери. Дочери? Боже, сколько их у него?! Они, будто семена экзотических цветков, разбросаны и благополучно произрастают по всему белу свету и… это обстоятельство опять-таки не в его пользу. Хотя, как посмотреть — плодовитость в творчестве не помешала ему стать плодовитым в жизни. Наоборот! Одно постоянно дополняло другое. И вот, очередное, которое уже по счету, обретение отцовства…

Вошел невозмутимый Вездесущинский:

— Те две базарные бабы, особенно мать Полины, после разговора с нашим начальством дали честное благородное слово больше сюда носа не казать и, вообще, уважаемый Генрих Иванович и вы, Дмитрий, можете быть совершенно спокойны — наглые хамки никогда не встанут на вашем пути. Занимайтесь своими делами, господа. Еще раз тысяча извинений!

Вездесущинский жеманно раскланялся и вышел.

— Все в порядке, — сказала Катя. — Через пару дней повязки снимем. Выздоравливайте!

— Спасибо вам, — поблагодарил больной. — Если встретите Полину… попросите ко мне зайти. Буду очень признателен.

— Постараюсь, — ответила медсестра.

Оставшись наедине со Швайковским, Филдс спросил:

— Ты как?

— Как видишь… Пока еще не тронулся умом от всей этой душераздирающей кутерьмы.

— Значит, Полина твоя дочь… — сам себе сказал Филдс. — Дашь им денег?

Швайковский, помолчав, встрепенулся:

— Психотерапевт просил меня ознакомиться с твоей рукописью. Черт знает что! И ты навострился в писатели?!