Крики в ночи

Сен-Максим. Пять тысяч человек. Достаточно большой городок, чтобы там была жандармерия, и люди в нем уже проснулись. Я спросил направление у водителя грузовика, и он показал мне вниз по дороге. Я обнаружил, что рубашка у меня прилипла к телу, а руки трясутся.

Старый город был построен на вершине холма, с рыночной площадью посередине, и первые торговцы уже раскладывали свой дешевый товар на прилавках. Дорога бежала вниз к подножию холма и сужалась перед мостом, где все машины выстроились в очередь. На полпути вниз трехцветный сине-бело-красный знак гласил: „Жандармерия“. Жандарм у ворот в летней форме цвета хаки рукой указал мне на въезд.

Я остановил машину во дворе и взбежал по ступенькам особняка. За серыми двойными дверями находился холл, где среднего возраста жандарм в рубашке с короткими рукавами сидел за стойкой, попивая кофе. Он глядел на меня с удивлением, пока я на ломаном французском языке пытался объяснить, что случилось: англичане, туристы, двое детей пропали. Ради Бога, сделайте что-нибудь.

Он почесал голову, никого на работе еще не было. Он сам ждал, чтобы его сменили. Было еще слишком рано.

— Господи Иисусе, мне нужна помощь полиции! — Я стукнул кулаком по столу.

На звук открылась дверь, и появился еще один человек, натягивая китель.

Я попробовал объяснить еще раз, ощущая, как уходит драгоценное время. Двое детей. Исчезли ночью. Английские паспорта. Отец американец.

Вошедший терпеливо выслушал и сказал:

— Нам нужно послать за сержантом.

— Послушайте, вы, идиоты! Это мои дети! — я перешел на крик. — Мои дети исчезли! Я не нашел их! Понимаете? Они потерялись! Исчезли! Двое детей! Мои дети! Господи, вы что, не понимаете? Им угрожает опасность! Большая опасность! Может статься, их похитили!

— Да-да. Понимаю, — ответил он по-английски. — Пожалуйста, присядьте.

Я остыл, повторил ему все медленно по-английски.

— Если они исчезли, мы организуем поиск, — вежливо заметил он.

— Ради Бога, мне нужно организовать поиск сейчас же. Каждое мгновение может оказаться решающим.

— Подождите, пожалуйста, и выпейте пока кофе.

Что я мог сделать, черт побери? Не мог же я разрушить стандартную процедуру французской жандармерии и заводить здесь свои порядки. Не мог я заставить его вытащить отряд детективов из своих постелей в Альби или Понтобане или еще где-нибудь. Не мог я и пожаловаться в полицейский комиссариат. Мне хотелось схватить и встряхнуть его, ударять головой о стену, пока его сонные темные глаза не начнут вылезать из орбит. Но все было бесполезно. Электронные часы на стене безразлично отсчитывали время. Он настаивал, чтобы я присел и подождал, пока он через час или около того не позвонит старшему инспектору. Он добавил, что из-за грозы старший инспектор ушел вчера с работы очень поздно.

Я уже находился в шоке. Мне хотелось вернуться к Эмме и посмотреть, изменилось ли что-нибудь. Меня обуял ужасный, необъяснимый страх, что и она куда-нибудь исчезла. Должно быть, жандармы заметили, что я в панике.

Крикнув им, что скоро вернусь, я сбежал по ступенькам и уже через двенадцать минут был у нашего дома. Эмма стояла в дверях, одетая в футболку и слаксы. Она бросилась мне навстречу.

— Слава Богу! С тобой все в порядке? — спросил я.

— Они не вернулись, — уронила она.

Я рассказал ей про полицию. Мы стояли, держась за руки и молясь; страшные картины проносились у нас перед глазами: наши дети, задушенные, застреленные, брошенные умирать. Немыслимо, невыносимо. Не может быть, чтобы это случилось с нашими детьми, которых мы носили на руках, возили на спине, с которыми играли в прятки в Суррейских лесах, смотрели, как они выступали в школьном концерте.

— Дорогая, поедем со мной, ты поможешь мне все объяснить этим тупым деревенским полицейским. Не будем запирать двери. Оставь записку для детей на случай, если они появятся.

Она как-то странно посмотрела на меня и заметила:

— На случай… Что ты имеешь в виду? Конечно же, они вернутся.

— Но не без помощи. Нам нужна помощь.

На этот раз она согласилась со мной.

Мы покинули дом, наш праздничный коттедж, который, казалось, уничтожил нас, и я повез ее назад в жандармерию, обгоняя машины, как сумасшедший. Мы боялись говорить, боялись того, что можем сказать.

Дома и улицы оживали. Мы же умирали. Я посмотрел на Эмму, чье лицо, казалось, утончилось, вдруг выступили скулы. Что теперь означала наша женитьба? Возможно, мы любили детей больше, чем друг друга. Мы не могли сосредоточиться, не могли доверять своим эмоциям.

Ждать. Только ждать и гадать.

— Принеси мне выпить, — попросила она.

Я взял коньяк и кофе в кафе на площади, и мы ждали там, когда жандармерия вызовет подмогу. Здешние жители заходили по пути на работу за сигаретами. Один из них играл на автомате в китайский бильярд. Мне хотелось удушить его.

Но в Эмме сейчас, после коньяка, появилось неестественное спокойствие, почти что смирение, налет чего-то нереального. Неожиданно для самого себя я понял, что молюсь.

Я выпил вторую порцию коньяка.

Мы взялись за руки, пытаясь успокоиться. Они сказали нам: приходите в восемь. Дежурный уверил, что уже отдан приказ оцепить район и начать прочесывать дороги. Старший инспектор Де Брев прибудет лично, чтобы заняться расследованием.

Мы перебирали в руках булочки с джемом. Выпили еще по чашке кофе, но есть не могли. Эмму уже трясло от отчаяния, но я почувствовал себя сильнее, хладнокровнее. Держась за руки, мы направились по булыжной мостовой к жандармерии, где оставили машину. Здесь уже узнавали меня. Я был главным событием дня.

И опять нам пришлось ждать, сидя в одном из кабинетов на раскладных стульчиках, которые скользили по линолеуму. Матовая дверь, канцелярская мебель, несколько шкафов для хранения досье, доска, на которой прикреплена крупномасштабная карта района. С правой стороны карты флажком помечен наш дом, посреди долины, посреди Аверона, посреди Франции.

Господи милосердный, помоги нам! Видения представали перед нами: Мартин и Сюзанна, какими мы запомнили их, когда они пришли домой в конце семестра, взволнованные предстоящим путешествием. У нас было время предаться воспоминаниям, пока озабоченные жандармы с сочувственным видом заходили и выходили с кипами бумаг.

Восемь часов настало и прошло.

— Извините, он задерживается.

— Почему вы сами не можете сделать что-нибудь, — вспылила Эмма.

— Мы делаем все, что возможно, мадам. Пожалуйста, вам нужно дождаться старшего инспектора. Он все контролирует. Если нужно, он сообщит в управление по расследованиям.

Инспектор, опять инспектор. Что такого чудесного в этом их инспекторе?

Было восемь двадцать семь, когда мы услышали, что подъехала машина. Через дверь просунула голову девушка, будто для того, чтобы убедиться, что мы все еще просиживаем здесь штаны. Мы прислушивались к шагам в коридоре, настороженному перешептыванию. Затем он вошел.