Крики в ночи

Сам того не сознавая, он покачал головой. Озадаченное выражение его лица при свете фонарей, должно быть, было неподдельным. Он увидел сзади меня Эмму.

— Не понимаю, месье.

— Включите этот чертов свет!

— Мадам говорит, что мы должны экономить. Она не любит много света.

— Включите свет!

Неохотно он подчинился, повернув выключатель на щитке в кухне. Желтый свет залил наши лица, а Шалендар в свете стал еще меньше и совсем дряхлым, лоб его покрылся от напряжения морщинами.

— Телефон? — спросил я. — Где телефон?

Он молча указал на гостиную позади себя, где все еще стояли на столе остатки вечерней трапезы и бутылка вина.

Жандарм пошел к телефону, а мы с Эммой повернулись к Шалендару:

— Дочь мадам? Ее зовут Эстель?

— Кто она? Кто? — Я колотил его спиной об стену, пока он не открыл глаза.

— Елена… — пробормотал он.

— Хорошо. — Я смотрел в его испуганные глаза. — Была ли здесь Елена Сульт?

Он сглотнул. Кивнул головой:

— Два дня назад, месье.

— Два дня?

— Да, месье. — Ему не представляло труда вспомнить это. — Вечером.

— Боже мой!

Она, должно быть, поехала сюда сразу же после того, как мы расстались, после нашей совместной поездки, когда мы не смогли проникнуть дальше ворот. Расставшись со мной в Понтобане, она, как видно, помчалась назад. Шалендар сам впустил ее в ворота, она сидела в машине, взятой напрокат. Она была в большой машине, сказал он, а не в маленьком зеленом „ситроене“, на котором обычно ездила. За детьми ли она приезжала и живы ли они сейчас?

Когда я отпустил его, он упал в кресло и закрыл голову руками.

— Что она хотела?

— Я не знаю, месье.

Она, наверное, поняла, что игра окончена, после того, как я посетил Гурдон. И какая игра: заговор вместе с полоумным братом — выкрасть и спрятать детей. И затем шок от встречи со мной, от необходимости взять у меня интервью, оттого, что я попросил у нее помощи.

Вопросы роились у меня в голове. Но зачем, зачем, зачем?

Я стоял, пораженный двойным открытием, узнав, кто она такая и что сделала, уверенный, что теперь что-нибудь найду: тела, улики, моих детей. Но где?

Вернулся молодой жандарм:

— Инспектор выезжает немедленно. Со „скорой“.

Я помню, что рассеянно кивнул, но после этого момента не могу восстановить последовательность событий. Должно быть, мы пытались выудить еще что-нибудь у Шалендара. Жандарм тоже вспомнил женщину с серебристыми волосами, которая подъехала на „пежо-604“. Шалендар попросил их пропустить машину. Она казалась очень спокойной, когда через час уехала с каким-то грузом на заднем сиденье.

— С грузом?

— Под одеялами, месье.

Меня тоже так вывозили отсюда. Никому не разрешалось интересоваться, что происходит на территории имения Сультов. Таков категоричный приказ самой мадам. Жандармы тогда отдали честь и открыли ворота.

— А под одеялами были живые люди?

Шалендар лишь пожал плечами.

Господи Боже!

— Когда приедет инспектор?

— Через час. Может, чуть позже.

Даже при таком раскладе я не мог ждать, независимо от того, что ожидало меня. Я повернулся к жандарму:

— Вы пойдете со мной?

Это был смелый молодой человек с пышной копной волос, но я видел, как на него подействовала мысль о старухе и трупе с черепом вместо лица. Его уже вырвало, но он все же оказался хорошим парнем.

— Да, месье, — ответил он.

Мы оставили Шалендара в его кресле и включили полный свет. Особняк засиял всеми окнами. Я постепенно успокаивался, видя, как тени отступают в ночь, пока мы под ярко горевшей люстрой пересекали холл, где гулко отдавались наши шаги. Даже лестница выглядела менее внушительно и не такой угрожающей.

Мы вернулись в комнату старухи, ни разу не посмотрев на тело, лежащее под одеялом. Когда подошли ближе, почувствовали знакомый запах, он ударил в нос еще в коридоре, этот стойкий запах разложение.

— Надо спешить, — настаивала Эмма.

— Господи! — произнес молодой жандарм, зажимая нос рукой, в другой был пистолет.

— Здесь нечего бояться, — подбадривал я его.

Я знал теперь, что это был за запах, или, по крайней мере, думал, что знал: запах всех концентрационных лагерей на земле, старых испражнений, засоренной канализации и человеческой деградации. Запах темной подземной тюрьмы, куда не доходит ни одного глотка свежего воздуха.

Полицейский толкнул ногой дверь, и мы вошли в комнату.

Мадам Сульт по-прежнему лежала на кровати, она заснула, как будто вся ее сила уже выдохлась. Сиделка натянула на себя одеяло и сидела рядом на единственном стуле, сгорбившись и держа высохшую руку своей подопечной. Она едва пошевелилась, когда мы вошли, и слышалось хриплое дыхание, вырывавшееся из груди спящей.

Для нас обе женщины теперь не имели значения, и мы даже не посмотрели в их сторону. Что бросалось в глаза, так это половики, которые я сдвинул во время схватки с Анри. Половики, которые были очень аккуратно разложены на отполированных досках, испачканных бумажным пеплом в тот раз, когда я впервые попал сюда. И теперь я понял почему: и горелая бумага, и половики служили лишь для того, чтобы скрыть доски. Во время моего визита бумагу жгли для того, чтобы заглушить смрад или, возможно, чтобы навести пришедших на мысль о болезненном влечении к поджогам. Они знали, что приедет Ле Брев, и вымыли голые доски. И постелили сверху свежие половики.

Но во время нашей борьбы половики сдвинулись с места. Рядом с кроватью мадам Сульт, куда никому и в голову не придет взглянуть, виднелась квадратная крышка люка, ведущего в погреб.

— 31 —

Как безумный я упал на колени, Эмма закричала:

— Что там внизу?

Мы пытались открыть люк, а мадам Шалендар свернулась на стуле.

— Месье, может, стоит подождать… — начал молодой жандарм, растерянно глядя на нас, — подождать инспектора?

— Там были мои дети.

Крышка люка с легкостью подалась, снизу вырвался тот же смрад, но мои чувства уже притупились. Я едва ощутил этот запах, хотя жандарм отпрянул назад. Эмма вновь обрела силу.

— Я хочу знать! — закричала она.

Мы рассматривали через небольшое отверстие крохотную каморку, в которую вели деревянные ступеньки, теряясь в темноте.

— Дайте мне фонарь, — обратилась Эмма к жандарму.

Сердца наши сковал ледяной страх при мысли о том, что можно там обнаружить, но остановиться мы уже не могли. Свет фонаря выхватил из темноты облицованный кирпичом тоннель, который уходил куда-то в сторону. Я пролез в люк и стал спускаться вниз.