Крики в ночи

Я понимал, но промолчал.

— Итак, я хотел продолжать службу в полиции. Мой отец был полицейским, — с гордостью сказал он. — В Тулузе, до войны.

— Я знаю. Я разговаривал с вашей женой Нинетт.

Он улыбнулся:

— Когда вы остались, чтобы самому взяться за расследование, я подумал, что вы хотите запутать следствие.

— А я обнаружил, что вы живете в роскоши.

Он занервничал, затем разозлился:

— Послушайте, месье, вы знаете, сколько мне платят? Триста тысяч франков в год. Неужели вы думаете, что на это можно прожить? Как я мог содержать Нинетт на эти деньги? — Он рассмеялся мне в лицо. — Отнюдь нет, сэр.

— Поэтому вы занимаетесь шантажом?

— Шантажом? — Он опять рассмеялся. — Не будьте так глупы. Я не сделал ничего плохого, кроме того, что закрыл глаза на одно маленькое нарушение. Ничего незаконного. Когда мы с Элореаном были молодыми полицейскими — как те парни, которых вы здесь видели, — мы расследовали гибель ребенка, который сгорел в лесу. Это было тридцать семь лет назад, в пятьдесят третьем году.

— Я знаю. Кто это был?

Он пожал плечами:

— Цыганенок. Сульты, Анри и Елена, собирали вокруг себя бедных детей для своих садистских игр. Одно лето они жили в том доме, который вы сняли. Они построили в лесу шалаш, привязали в нем этих детей и подожгли его. Один из них сгорел. Анри уже тогда был наполовину сумасшедшим. Говорили, что он даже пытался спасти того мальчишку и сам упал в огонь.

— Вы сначала утверждали, что погибли двое. В газетах тоже писалось, что двое.

— Конечно. Чтобы выручить Сультов. Мальчика Сультов, Анри, который был жутко обезображен, и его сестру. Мадам Сульт хотела защитить их обоих. И она могла заплатить. Им выправили другие бумаги. Смерть мальчика скрыли. Розы лежали на настоящей могиле. — Он указал на обессиленного Раймона. — Он может подтвердить это.

— У Анри Сульта была расстроенная психика, — отозвался доктор. — Садомазохизм.

— Вы уверены?

— Да. Это совершенно ясно. Даже в те дни Анри требовалось держать в изоляции. Он был опасен. Как и мадам, он так и не пришел в себя после войны.

— Это правда?

— Клянусь вам, месье, — произнес Раймон. — Она заплатила свою цену.

Стены комнаты, казалось, душили, надвигались на нас. За окном уже вставал рассвет. Мне хотелось вырваться отсюда, подхватить Эмму и детей и бежать, бежать подальше, чтобы никогда больше не видеть ни их, ни эти края, но я оставался на месте, где был.

Я повернулся к Ле Бреву:

— А вы?..

— Я расследовал этот случай. Молодой черный полицейский, который хотел сделать карьеру. Вы можете это понять?

— Кое-что пойму, возможно.

— Сульты были богачами. Когда-то самыми богатыми на юге Франции. Но война, затем конфискация, разграбление их имения… Мадам Сульт все еще оставалась богатой, и она боготворила детей. К несчастью, дети оставались одни в этом доме на отшибе в Шеноне, когда она уехала в Париж. И затем случилось это несчастье. Пожар и смерть ребенка, и ожоги Анри.

— И что же они попросили вас сделать?

Он расправил плечи и вздернул подбородок, явно не собираясь признавать свою вину.

— Сами можете догадаться, месье. Кого-то сожгли во время той трагедии в лесу. Богатые дети, один из них был уже полоумным, и он тоже жестоко пострадал. Мадам пришла ко мне. Она пришла ко мне, — повторил он.

— И сделала вам выгодное предложение?

Он пожал плечами:

— Можно сказать и так, если вам угодно.

Я обвел глазами кабинет Раймона: медицинские книги, кофеварка и стол, бесконечные записи для монографии, которая никогда не будет написана. У меня возникло паническое ощущение, что они могут снова исчезнуть, дети и Эмма. Раствориться в ночи. А они так мне нужны.

— И вы приняли предложение?

Ле Брев наклонил голову:

— Если вам так угодно. Ради спокойствия матери.

— И ради себя.

— Иногда, месье, жизни людей пересекаются. Как ваша и Эстель Деверо. Как вы думаете, что могла сделать мадам Сульт с сыном, настолько обезображенным, и с обоими детьми, подозреваемыми в убийстве?

— Убийстве?

— Тот маленький мальчик был привязан, месье. Его схватили и привязали. Дети Сультов были садистами.

От этого откровения мне стало еще хуже. Я вспомнил загорелое тело Эстель, игры, в которые она предлагала поиграть. И Ле Брев оказался одним из тех, кто прикрывал преступление.

— Это позволило Эстель жить нормальной жизнью, а Анри скрываться.

— А вам и вашему другу Элореану жить-поживать в роскоши?

Лицо Ле Брева оставалось бесстрастным.

— Может, и так, — сказал он, — но не в спокойствии.

— 34 —

Я оставил Ле Брева и старого доктора одних в хаосе квартиры. Без сомнения, он с пристрастием допросит Раймона о его роли во всей этой затее, начиная с его романа с мадам Сульт. Будут обычные полицейские процедуры, но с меня хватит. Я невиновен и вне подозрения. Мне хотелось скорее выбраться отсюда.

Занималась заря, а внизу меня ждала семья с дежурными жандармами Ле Брева и измученным Клерраром. Инспектор увидел меня, когда я появился в дверях, и предложил одну из полицейских машин, но я отмахнулся. Куда нам было деваться в такое раннее утро с детьми? В любом случае, мы были слишком счастливы, слишком взволнованны, чтобы уснуть. Вместо этого мы рука об руку пошли по мощеным улочкам, не заботясь о том, куда направлялись, самое главное, что мы снова все вместе и наверстывали упущенное время. Часы показывали всего полшестого, но воздух пьянил нас, как шампанское.

Сюзи семенила рядом со мной, Эмма держала за руку Мартина. Мы опять собрались вместе, но лицо Эммы все еще выражало озабоченность.

— Хочу домой, — прохныкал Мартин.

Домой? Какой может быть дом, если между нами нет доверия? Я схватил Эмму за руку.

— Позвони родителям. А затем поедем. Мы будем ехать весь день.

Дрожь пробежала по ее телу. Воспоминания о гнете, гнете, который привел нас сюда.

Господи! Как будто мы сможем когда-нибудь забыть эту бесконечную дорогу под солнцем, с детьми и багажом на заднем сиденье.

Теперь начнутся различные заявления, статьи в газетах и обвинения. Ничто так просто не проходит. Мне нужно связаться с Бобом Доркасом, сказать ему, что мы возвращаемся, позвонить Симпсону в Лондон и тому парню из посольства в Париже. Будущее наваливалось на нас.

Я заметил, что за нами неотступно следует полицейская машина, в которой Клеррар ждет, чтобы отвезти нас куда-нибудь позавтракать.

— Мы полетим назад, как только будут сделаны заявления, — пообещал я жене. — Машину можно отправить железной дорогой.