Крипт

Девочка сидела у обрушенной, похожей на остатки гнилого зуба каменной колонны, скорчившись и поджав колени под рваный подол. Остриженные до плеч льняные, а теперь припорошенные гарью волосы скрывали замурзанное личико. Девочка глядела на Рошаля исподлобья, чуть отведя от щек ладони, еще не зная, стоит ли радоваться этому человеку. Ей было лет четырнадцать, никак не больше. Каким чудом она уцелела? И почему до сих пор сидит на цепи?

Рошаль одернул мантию.

— Не бойся…

— Я не боюсь, — длинные серые глаза совсем по-взрослому взглянули на него. — Я теперь ничего не боюсь.

— Ты видела? — спросил Рошаль.

Девочка кивнула. Он вдруг подумал, что рабыня, по-видимому, принимает его за одного из тех, кто должен распорядиться ее судьбой. И когда она спросила об этом, Рошаль печально покачал головой. Он и рад был бы что-нибудь сделать для нее, но она — рабыня, чужая собственность. И ему, как адвокату, хорошо известно, что случается с посмевшими… Господь мой, что это?!

Ивар лежал чуть поодаль, ничком, раскинув руки, словно бы собираясь обнять весь мир и не зная, что в объятиях — пустота. Голова чуть повернута набок. Слипшиеся от крови каштановые пряди, черный кровоподтек во всю щеку…

— Мальчик мой… — прошептал Рошаль дрожащими губами и шагнул к магистру, упал на колени, совершенно некстати припоминая сейчас ту далекую зиму в Велеисе, когда лечил его, мечущегося в горячке, беспамятного, утонувшего тяжком бреду дурных снов.

— Мальчик мой… Господи! За что?..

Возвращаясь сюда, Рошаль знал, что будет больно. И все равно оказался не готов. У него, бакалавра медицины и советника юстиции, тряслись руки, когда он переворачивал непослушное тяжелое тело. И потом, когда на него глянуло слепое, в крови, разбитое лицо, Рошаль ощутил, как земля уходит из-под ног. И только мгновение спустя у канцлера вновь достало смелости открыть глаза.

Безвольное запястье князя было чуть прохладней обычной, живой человеческой руки — Рошаль долго вслушивался, перебирая пальцами опавшие вены: пульса не было. Он подосадовал, что поленился захватить из дому сумку с инструментами. Хотя, толку в них сейчас… Валявшимся рядом стилетом канцлер разрезал завязки котты Ивара, заметив, что ее бархат и сорочка липкие от крови. Не дракон… Три глубокие колотые раны нанесли люди.

Он сидел перед магистром на коленях и слепо гладил его разметавшиеся темные волосы, и яростно ругался про себя. Нужно было уйти, вернуться домой, составить отчет о случившемся и написать в Миссотель великому герольду, и созывать капитул и командорский совет, и еще письмо Виктору… И готовиться к тяжбе, потому что нельзя же допустить, чтобы княжество Кястутис отошло «крыжакам»… Все законные права у графа Эйле и Рушиц, кузена Ивара, но слишком уж лакомый кусок…

— Оставьте этого человека! Во имя Господне, отойдите!

Рошаль вскинул голову. Закутанная в тяжелый мужской плащ-велеис хрупкая женщина стояла перед ним. Лицо под капюшоном было сурово, как если бы Рошаль являлся наихудшим грешником, пылью под ее ступнями.

— Я врач, — сказал он негромко.

— Этому человеку не нужен врач, — изжелта-серые глаза с ненавистью взглянули на Рошаля. Женщина поджала губы. — Священник и долокоп — вот все, в ком он нуждается. Отойдите!

Рошаль медленно поднялся с колен. Холодная слепая ярость, подобно ударам крови, гулко стучала в виски.

— Вы, — сказал он. — Насколько я могу судить, вы, дона, не являетесь ни тем и не другим.

Женщина повела плечами, и велеис с шорохом опал к ногам, открывая взгляду синий узкий балахон с т-образным крестом Синедриона на груди. Золото шитья и янтарные четки сказали Рошалю больше, чем любые слова.

— Я не знаю вас, — проговорила женщина ровно. — Но мне кажется, мой покойный брат не одобрил бы склоки над усопшим телом.

Канцлер презрительно пожал плечами.

— Возможно… Но у меня, дона Гражина… — он поклонился ровно настолько учтиво, насколько требовали приличия. — У меня имеются некоторые сомнения в том, действительно стоит ли полагать высокородного князя Кястутиса покойным.

Ее глаза дернулись к вискам:

— Но вам-то что до этого?!

— К сведению доны, я адвокат князя Кястутиса и его доверенное лицо. Могу ли я начинать улаживать его имущественные дела, не уверившись окончательно в его гибели?

Лицо Гражины дрогнуло.

— Мой брат не оставил завещания, — тонко усмехнулись бледные губы. — Других прямых наследников у него нет. Имущество отойдет частью монастырю Паэгли, частью в казну. Вам нечего делать здесь, мэтр…

Рошаль шагнул к ней. Оглянулся на Ивара. Отчего-то вдруг показалось, что он видит дурной сон, что сейчас Гражина растает, как мартовский снег под солнцем, а Ивар встанет и улыбнется.

Но чуда не случилось. Только камень в Кольце Магистров вспыхнул малиновым светом и погас. Канцлеру сделалось не по себе, но новой вспышки не было.

Ивар мертв, сказал себе Рошаль, и Кольцо тоже. Гражина ни за что не позволит ему забрать реликвию.

Жаль… Ивара похоронят вместе с Кольцом, точно так же, как, наверное, похоронили после битвы при Катанге вместе с Мечом мальчишку-графа Роже Тулузского, второго магистра Консаты. И что теперь будет с законностью всех последующих магистров?

Какое счастье, что Медальон Ивар оставил дома…

Неяркий солнечный свет сеялся через окна купола — узкие и высокие, разделенные полустершимися фресками. Пылинки танцевали в лучах, и уцелевшие лики святых были удивительно отчетливы в эту минуту. И Рошалю почудилось вдруг, что вернулись годы его студенчества в Велеисском коллегиуме, когда жизнь была простой и ясной, словно крест, и было легко верить и легко прощать. Горько, что теперь ему легко только ненавидеть…

— Когда будут похороны? — спросил он.

По лицу Гражины скользнула тень недоумения — оттого, что Рошаль еще здесь.

— Как душеприказчик князя, — проговорил он со спокойной настойчивостью, — я обязан присутствовать на погребении.

— Вас известят, — кивнула Гражина церемонно. Бледные губы кривились.

Называя адрес своей конторы, Рошаль подумал вдруг, что, если бы не монашеский балахон и не годы, проведенные в затворничестве, эта женщина могла бы нравиться. Немного румян на щеки и тепла в глаза…

Он вдруг поймал на себе чей-то взгляд и обернулся. Девочка-рабыня все так же сидела у обрушенной колонны, только теперь она смотрела на Рошаля с робкой надеждой.

— Что с нею будет?

Гражина пожала плечами:

— Сестры Паэгли позаботятся о ней.

— Послушничество и постриг?

— А вы что же, — с неожиданным ожесточением в голосе спросила монахиня, — вы можете предложить ей лучшую участь? Какую именно? Свободу?

— Хотя бы.

— Тогда вам придется жениться на ней. — Гражина брезгливо отряхнула с широкого рукава серую пыль. Рука, белая и тонкая, была красива. Рошаль отметил это механически и лишь мгновение спустя внезапно понял, что же его зацепило. Нежные ладони настоятельницы монастыря Паэгли с мозолями от меча — об этом стоит поразмышлять…