Кристальный пик

Везде, где я касалась Сола, кожа его становилась горячей, как раскаленные угли, и прорезалась жемчужная чешуя. Я проложила дорожку из перламутра собственной рукой — от бордовой полосы на шее по крепкой груди и до плоского живота, где в самом низу кончики пальцев царапали короткие белоснежные волосы. Я рассекла бедные шрамы на его ребрах, обвела напряженные мышцы, очерченные под полупрозрачной кожей рельефом, и вернулась к теплой бледной щеке, которой Солярис тут же прижался к моей раскрытой ладони, как котенок, а не дракон.

— Ты всегда так много делаешь для меня, Солярис. Так заботишься, защищаешь, лелеешь... Позволишь в этот раз мне самой любить тебя? — прошептала я несдержанно, и румянец, которого не знало фарфоровое лицо Сола, загорелся у него на ушах.

Он лег на спину туда, откуда я встала, и послушно принял мой вес на своих бедрах, придерживая под поясницей. Точно с таким же послушанием он принял меня, а я приняла его. Пальцы смяли бока — несильно, чтобы не оставить синяков, но достаточно, чтобы я поняла, как ему приятно. Кожа соприкасалась с кожей, сердце соприкоснулось с сердцем. Соединились, как еще два осколка. Сол всегда был молчаливым, тихим, но только не сейчас. Дыхание его, тяжелое и грудное, было музыкой, лихорадочный бессвязный шепот на драконьем языке — молитвой, а откинутая назад голова с растрепавшимися волосами, в которых затерялись травинки и ягоды — картиной краше, чем все королевские гобелены и мозаики.

Когда я попыталась спуститься и лечь рядом, Солярис удержал меня на месте. Тяжелая ладонь легла мне на затылок, и я не нашла сил сопротивляться. Желание оставаться единым целым, пока это возможно, было обоюдным.

— «Пожалуйста, не останавливайся». Я правильно перевела? — спросила я шутливо, прижавшись щекой к его плечу, чтобы увидеть, как Солярис вздрагивает и стеснительно отводит взгляд. Похоже, он надеялся, что я не расслышу за собственным голосом и шелестом травы то сумбурное бормотание, с которым он зарывался носом мне в шею, когда прижимал к себе.

— Не понимаю, о чем ты.

— Кажется, там было еще «люблю»...

— Цыц.

Фибулы и заколки валялись рядом, а мои волосы, расплетенные, струились меж его когтей. Каждый вечер я расчесывала их перед сном и каждый раз проверяла, не завелась ли средь липового меда красная прядь, а затем вздыхала с облегчением — нет, не завелась. И не заявится. Нет больше никакого Красного тумана. Нет Селена и нет проклятья. Я цела, хоть и покрыта шрамами шире и глубже, чем до этого — разумная плата любой королевы за покой.

Улетая с проклятого острова, я боялась не того, что Селен вернется, а того, что воспоминания о нем будут преследовать меня по ночам, если не поминутно. Что я буду ворочаться хуже прежнего, постоянно возвращаться к тому, что содеяла с плотью и кровью существа живого, хоть и бездушного, и буду прокручивать в голове каждое его слово, как похоронную песнь. Но вот прошло столько дней, столько недель и тех самых ночей, а я жила дальше. И вспоминала о нем лишь в те редкие моменты, когда смотрела в зеркало или на Соляриса, как сейчас, когда привстала на локтях, чтобы убедиться. Распростертый подо мной на земле, с искусанными губами, покрытый влажным блеском, травой и следами от ягод, он выглядел любимым и влюбленным до одури.

— А Селен сказал, что ты не сможешь дать мне ту любовь, которую я жажду, — вырвалось у меня вслух вместе с глухим смешком. — Именно тогда я, кстати, и поняла, до чего он глуп, и что я легко смогу обвести его вокруг пальца.

— Не глуп, а безмозгл, — поправил Солярис и забрал локон мне за ухо, задев изумрудную серьгу, что сумел найти на острове и возвратить мне. Та звякнула в ответ, разлилась радостной мелодией. — Вся моя любовь давно заключена в тебе. Это больше не чувство. Это вся ты.

Я улыбнулась, учтиво промолчав о том, что от сказанного уши Соляриса покраснели даже сильнее, чем когда я разделась. Затем я наклонилась к его приоткрытым губам, не отводя взгляда от желтых глаз, широко распахнутых и завороженных моими движениями, и все повторилось с начала. Крона деревьев раскачивалась от сухого ветра. Все, что мы делали, навеки осталось в ее тени, а вода Цветочного озера, в котором мы искупались после, смыла все секреты.

— Снова Няван, госпожа.

Хоть трещины на мироздании больше не сочились кровью, но ею по-прежнему сочились трещины на моих землях. С каждым днем мне все больше казалось, что, сколько бы я не пыталась их залатать, этот треск всегда будет раздаваться снова. Я слышала его каждый раз, когда ступала в зал Совета, или когда позволяла себе сбежать в кленовые леса на день, а затем возвращалась оттуда с корзинкой переспелых ягод и мокрыми волосами, вьющимися на кончиках, и заставала Гвидиона прямо у ворот с очередным дурным известием.

— Пять тысяч бывших рабовладельцев взялись за копья и мечи, — продолжил он, когда я поставила корзинку на пол, откуда ее сразу же подхватила и утащила маленькая кухарка. — В остальном Немайне все спокойно, но то восстали знатные дома, богатые. Точнее, были они таковыми, пока всю работу за них выполняли трэллы... Тем не менее, их имя все еще имеет вес. Нам не выгодны такие распри. Однако мятеж — это всегда пожар. Если не наказать их сейчас, он может пойти дальше, перекинуться на соседние города...

— Чего они хотят? Все того же? — спросила я устало, поправляя мятое платье сплошь в прилипших травах и разводах, которое Гвидион обвел быстрым, но красноречивым взглядом. — Чтоб я трэллов им вернула? Независимость дала?

— Чтобы вы изгнали драконов с их земель, госпожа.

Я обернулась, чтобы взглянуть на Сола и узнать, что он думает об этом, но того уже и след простыл. Везде, где мне не требовалась защита, он как всегда предпочитал лениться и сбегать, только бы не работать дольше положенного и уж тем более не вникать в суть политических вещей. «Хоть что-то в этом мире осталось неизменным» — подумала я, настолько устав от потрясений, что была рада даже этому.

— Это теперь и есть земли драконов, — ответила я, возвратив взгляд к Гвидиону. — Фергус, Немайн и Керидвен отошли во владения Сердца бессрочно и безраздельно. Пора бы им это понять.

— Что прикажете делать, госпожа?

— Пускай драконы и дальше возделывают туаты, как считают нужным. Не нужно, чтоб они людей сами карали, только ненависть в них пуще прежнего взрастят да отвернут от себя тех, кто уже их принял. Однако учитывая, что нейманы только силу понимают, кому-то другому проявить ее придется, — Я отвернулась к окну, за витражом которого колыхался неизменно красный лес, взращенный на крови, и задумалась на несколько минут. — Да, пусть наши люди займутся этим.

— Госпожа, вы уверены?

— Дейрдре терять уже нечего, все и без того считают, что я Дикого отродье, раз способна керидвенцев, как пшено, косить. Пошли туда Мидира сразу, как закончит с Фергусом. Он уже научен, знает, как мятежи угомонять.

Гвидион кивнул, сделал несколько пометок пером в свертке, который вытащил из рукава вместе с футляром для ворона, и засеменил рядом, когда я двинулась в обход тронного зала. В том вовсю гремели молотки и ругались камнерезы. Черная ониксовая пыль летела из дверных щелей, и я намеренно свернула на лестницу, избегая грязи и желания заглянуть в зал раньше положенного, проверить, как идет работа, и спросить, успеют ли ремесленники закончить ее к следующему закату, как обещали. При виде кусков цельного камня, разложенных подле дверей, сердце сжималось в тоске и сомнениях. Сжалось оно и когда Гвидион вдруг остановился посреди лестницы и, закончив с прошлыми пометками, взялся за следующие, а потому сказал: