Кристина

Это был такой избитый вопрос, что какая-то частичка моего естества беззвучно закричала: «Вынашивала твоего ребенка, а потом растила его».

Эта мысль заставила меня подняться из-за стола и подойти к огню. Я взяла кочергу и принялась ворошить угли. Я чувствовала на себе взгляд и знала, что мне надо сразу же перейти к самому главному — показать ему Констанцию. Очень аккуратно положив кочергу на место, я повернулась к нему и сказала:

— Мартин, я что-то хочу тебе показать.

— Да?

Я стояла на расстоянии вытянутой руки от него, и мне хотелось броситься к нему, погрузиться в него и никогда больше не чувствовать, что я существую отдельно от Мартина.

— Ты вдруг заговорила таким серьезным тоном, — заметил он.

— Ты не против, если мы поднимемся наверх?

Мартин встал. Его бледность прошла; пристально глядя на меня, он ровным голосом спросил:

— А в чем дело?

Я не ответила, а повела его по узкой темной лестнице в спальню, где оставила зажженным ночной свет.

Стоя на пороге комнаты, Мартин заколебался. Я повернулась, посмотрела на него, и он вошел. Я закрыла за ним дверь; мой поступок удивил, даже озадачил его. И тут он увидел Констанцию. Девочка лежала на боку, волосики, аккуратно причесанные мной, были теперь растрепаны. Она сбросила с себя одеяло, а ее розовая ночная рубашка задралась до пояса. Я не могу сказать, как долго Мартин смотрел на нее — может быть, секунды, может, минуты, — но когда он довернулся ко мне, лицо его приобрело темнокрасный оттенок. Он не сказал: «Послушай, это тебе повесить на меня не удастся». Ничего подобного. Ему было достаточно лишь одного взгляда, чтобы понять, что отец ребенка — он: у Констанции была та же кожа, та же форма лица, те же волосы — словом, все. Мартин повернулся ко мне всем телом, покачал головой, втянул губы и, наконец, произнес: — Кристина.

Я опустила глаза.

— Боже милостивый!

Я молчала и просто ждала, когда он заключит меня в свои объятия.

— Будь я неладен!

Он ругался, как любой из известных мужчин, и поэтому становился для меня более реальной фигурой.

— Но, Кристина… Мы же только… один раз, — последнее слово он произнес шепотом, запинаясь, потом протянул руки и привлек меня к себе. И я упала в его объятия, о чем мечтала столько времени. Все это было для меня слишком. Я по минутам репетировала нашу встречу, представляя, как все будет, и слезам не было в ней места, но теперь я рыдала, припав к его шее, и этому, казалось, не будет конца. Но все же даже в этот момент я приказала себе сдерживаться, чтобы не услышали соседи.

Его губы шептали мне в ухо «Кристина, о, Кристина» с таким глубоким и искренним сожалением, что я почувствовала себя тысячекратно вознагражденной за то, через что мне пришлось пройти за эти годы.

Теперь уже Мартин свел меня вниз по лестнице, но мы продолжали крепко прижиматься друг к другу. На кухне он вновь привлек меня к себе и опять принялся утешать:

— О, моя милая! Ты ждала все это время? — я молча кивнула, и он с невыразимой болью в голосе пробормотал — Боже ты мой!

Он усадил меня возле огня, потом, выдвинув ногой маленький коврик, уселся возле моих коленей и крепко взял меня за руки. Я всматривалась в его лицо, теперь изменившееся, полное тревоги. Пришла моя очередь успокаивать его. Я коснулась его щеки.

— Не переживай. Что случилось — то случилось, и я нисколько не сожалею об этом.

Мартин вдруг опустил голову, зарывшись лицом в мои колени, и то счастье, которое овладело мной, когда я стала гладить его волосы, было каким-то другим, новым — как моя любовь к Констанции, только усиленная в тысячу раз. Оно не имело ничего общего с томлением плоти.

Через какое-то время он поднял голову.

— Кристина, нам надо поговорить.

— Да, Мартин.

Мне не хотелось говорить. Хотелось, чтобы мы просто сидели и обнимали друг друга. Хотелось чувствовать его губы — он еще ни разу не поцеловал меня.

— В тот вечер… у реки.

— Неважно, — я улыбнулась ему с пониманием, вместившим в себя мудрость всех матерей мира, потому что Мартин напоминал встревоженного ребенка, а я больше не чувствовала себя двадцатилетней девушкой — я была зрелой опытной женщиной. Я не желала, чтобы он вновь переживал ту унизительную ситуацию, но он не дал мне говорить.

— Странно, но я так никогда и не смог забыть тебя. Единственный раз в жизни я убегал от кого-то.

— Да ладно тебе.

— Нет, не ладно. Все эти годы совесть не давала мне покоя. Не потому, что я люблю тебя, понимаешь? — я кивнула. — Потому, что мне пришлось убегать от этого чертова священника. Ну и нагнал же он на меня страху в тот вечер! Не в добрый час — мой дядя, полковник Финдлей, в тот самый день как раз рассказывал мне о том, какой властью обладают в этом городе служители культа. Незадолго до этого служанка дяди, католичка, несмотря на все угрозы со стороны священника, вышла замуж за протестанта. А тот впоследствии ни в какую не согласился, чтобы его ребенок воспитывался в англиканской церкви. Дядя сказал, что жизнь той женщины превратилась в настоящий ад.

Я пристально посмотрела на него. Что он пытался сказать мне? Что не собирается принимать католическую веру? Что опасается давления? Да я откажусь от своей веры хоть завтра, хоть сейчас. Что она может значить по сравнению с потерей моего возлюбленного? Все отцы Эллисы вместе взятые не смогут переубедить меня!

— …на следующий день дяде позвонил кто-то из друзей, живших по ту сторону холма, и сообщил, что один из священников вышел, так сказать, на тропу войны и разыскивает парня, который, — Мартин потупился, — развлекался с девушкой, так он выразился. Я не развлекался в тот вечер, Кристина, — добавил он, глядя на меня, — я любил тебя. Ничего подобного с тех пор со мной не было, я уже никогда не испытывал этих чувств. Я хотел вновь увидеть тебя, я помню, как обещал: «У нас будет долгое прекрасное лето». Но в воскресенье после обеда уехал во Францию — на этом настоял дядя.

Я снова погладила его по щеке.

— Я знала, что ты жил в том доме и что полковник был каким-то твоим родственником, — я заметила, как он отпрянул от меня, и, пытаясь вновь привлечь его к себе, добавила — Не бойся, я ничего никому не сказала. Меня привела в ваш дом мать, заставила пойти туда, а полковник заявил, что никто с такой фамилией у них не проживает. Но я заметила фотографию, на которой ты был с какими-то детьми. Ты выглядел так, как сейчас Констанция.

Мартин снова медленно высвободился из моих объятий, встал и повернулся ко мне спиной.

— Я ничего не могла поделать, — мягко произнесла я. — Я не хотела идти. Это все моя мать, она очень беспокоилась.

Не глядя на меня, он ответил:

— Дело не в том. Мне все равно не сказали о том, что вы приходили. Ты видела еще кого-нибудь, кроме дяди?

— Да, какую-то молодую женщину, когда мы выходили, — проговорила я, не упомянув о том, что у нее был такой вид, словно она запросто могла прикончить меня. Он сел у стола, тут же встал и спросил:

— Ты не могла бы принести мое пальто? Там бутылка. Я чувствую, что мне надо выпить, Кристина.

Я пошла в гостиную, взяла его пальто и на какое-то мгновение крепко прижала его к себе, потом понесла ему. Мартин вытащил из внутреннего кармана фляжку. Когда я принесла ему стакан, он спросил:

— А где второй?

Мне больше не нужно было разыгрывать из себя искушенную даму, и я честно призналась:

— Я не пью. Тот джин на вкус, по-моему, был просто ужасен.

Мартин посмотрел на меня удивленно и озадаченно, потом наполнил стакан до краев и залпом выпил. Поставив его на стол, он повторил: