Критика нечистого разума
Шрифт:
Возвращаясь к писателям: у каждого именно такой статус, какой у него статус. Тавтология, зато верно. Теперь вопрос, в чем заключается статус писателя. Что там предмет понта и честолюбия, чем меряются. Не бумажками от государства «за выслуги перед», не деньгами. Если нужны феньки от государства или деньги, то занимаются другими делами, где более весомые и деньги, и феньки. Мера же достоинства писателя — его реальная аудитория, качество оной и количество.
Негативный отзыв отдельного человека значит не более страшную вещь, чем его равнодушие, считаются только отзывы «в плюс», причем реальные поклонники («я куплю следующую книгу этого автора»), а не вялые («можно читать, а… можно и не читать»).
Вот и все. Сто тысяч читателей больше, чем сто или тысяча. Аудитория из интеллектуалов, принимающих решения (критиков, редакторов, профессоров, политиков), лучше, чем из домохозяек и школяров. Почем идет один
Можно выделить авторов второй лиги, которые публиковались хоть где-то, в бумажных, в электронных журналах, в альманах. Это несколько десятков читателей, максимум, несколько сотен. В первую лигу выбились те, у которых книжки банально продавались в магазинах. Дело не в том, что «продаются», а в том, что это уже маленькая армия читателей в несколько тысяч душ. Но отметим, что символический капитал этого уровня уже можно конвертировать в денежный (от 500 уев за том новичка, до 200 тысяч уев, такую цену мне называли за одну из книжек Пелевина, точнее, прав на нее). В первой лиге уже уместно, в отличие от второй, представляться в обществе как «писатель», что дает какие-то плюшки и фишки. Наконец, высшая лига — количество читателей переходит в качество, я бы назвал планку: 10 тысяч интеллектуалов. Это некоторая заявка на бессмертие, 10 тысяч интеллектуалов в стране, коли они твои фанаты, обеспечат тебе место в энциклопедии, учебнике, библиотеке.
На вторую лигу надо писать просто без ошибок, и тебя публикуют на этой линии. На первую лигу надо писать форматно и энергично (но при этом и правильно). На высшую лигу пишут так, что это является маркером направления (Сорокин и Ерофеев как маркеры постмодерна, Стругацкие как маркеры социально-политической фантастики, и т. д.). Надо начать делать что-то такое, чего до тебя не делали, но при этом оригинальность не отменяет правильность, энергичность и форматность, с тем отличием, что эталоном формата становится не абы кто, а ты сам.
Возвращаясь к нашим классикам, поставленным под сомнение. Масштаб господина Астафьева и масштаб господина Галковского сводим к вопросу качества и количества армии поклонников. Рискну предположить, что и тот и другой тянут по критерию «несколько тысяч умников».
Аудитория Галковского мала, но удельный вес лохов и идиотов там менее, чем у кого-либо еще. Его читают почти что исключительно интеллигенты. Астафьев был преподан в советское время как «народный автор», что глубоко неправда. Это такой же писатель для некоей группы интеллигенции, активно поддержанный советской, а позднее постсоветской номенклатурой (то есть в том, что Астафьев, конечно, назначенец, как и любой другой деятель культуры советского времени — Галковский, конечно, прав). Галковский в этом смысле писатель антиноменклатурный, но карьера диссидента тоже карьера.
Таким образом, оба в высшей лиге. Чисто объективно, по факту. Две выигранные жизни.
Критика возможна, и если придираться к Астафьеву, то это разговор «человек не то, чем кажется». Конечно, не то. Повторяюсь: это назначенец советской номенклатуры, гляньте, как он голосовал на Съезде народных депутатов в 1989 году, и отличалось ли это от позиции первого секретаря крайкома КПСС. А ведь «уже было все можно». Заметьте также, что выбор Распутина совпал с выбором меньшей части номенклатуры, вставшей за СССР после 1991, а Астафьева — с большей частью номенклатуры, вставшей за Ельцина. И ТОЛЬКО ЭТО обеспечило больший символический капитал Астафьева, нежели Распутина, в 90-е годы. Цинично, зато правда. Если придираться к Галковскому, то, наоборот, к его бескомпромиссности. Гениальный «Тупик» не печатали — потому что это заговор, или потому что автор не хотел ни с кем договариваться?
Значимость обоих это не отменяет… Нет, я готов поверить, что величие это скромнее — если мне докажут, что у Галковского или Астафьева во всем русскоязычном мире не наберется хотя бы 10 000 читателей из числа «тилигентов». Может и не наберется, кто знает.
З. Ы. Некогда я излагал точку зрения, обратную этой. Она сводилась к тому, что, мол, только подонки считают победу критерием истины. По крайней мере, в искусстве. А порядочные люди обязательно строят теорию, где истина, а где нет. Это красивая, но утомительная точка зрения — в атмосфере идейного постмодернизма, ценностного релятивизма и прочего блядства кто угодно берется доказать тебе что угодно. Устал я, короче. И решил быть проще.
По плохому поводу
Комедия, если конфликтуют две какие-то мерзкие стороны. Трагедия, если зло рвет добро в куски, или, наоборот, добро ставит зло на колени и зверски мочит. И самое грустное — драма, где схватились хорошие люди по какому-либо плохому
поводу.«Духовность» как «воля к власти»
Есть традиция противопоставления того, что означают как «духовность», и того, что означают как «воля к власти». Рискнул бы заметить, что это неверно, и объяснимо, как минимум, путаницей, как максимум, жульничеством.
Стремление к «самоутверждению» более духовно, чем, например, к «самосохранению», «самоудовлетворению», «самовыражению». И требует блокировки вот этих более простых и менее возвышенных интенций.
В «диалектике господина и раба» Георга Гегеля, как мы помним, «господин» торжествует именно своим презрением к биологическому инстинкту выживания любой ценой, и ставит на кон жизнь, лишь бы не занять подчиненное положение. По Гегелю и его комментатору Кожеву, это не торжество грубой силы, а торжество духа. Победа в уличной драке более рискового и безбашенного — тоже, конечно, духовность, если следовать этой мысли.
Тут можно заходить двояко, наводя мосты от понятию к понятию, начав с любого из них. «Воля к власти», например, конвертируема в то, что можно означить как «социальный интеллект индивида» или «способность к принятия гармоничных и целесообразных решений» как за себя, так и за других. Целесообразных — какой цели? Ну, процедура выбора целей тоже должна быть целесообразна… С позиции ценностей, кои тоже оцениваемы, но сейчас туда не будем. Проще с гармоничностью — речь идет о неразрушении округи в процессе достижения целесообразных целей. Накаченная способность индивида к решению — не оно ли простейшее и честнейшее определение «духовности» таким образом, чтобы слово не напоминало культурный штамп, политическую разводку или элемент музейной описательности? Таким образом, мы начали вроде с «воли», но очевидно уперлись в «дух».
Можно и наоборот. «Духовность» в правильном обществе означает правильную социальную страту. Духовные рабовладельцы управляют бехдуховными рабами, ну если по Аристотелю, именно в силу духовности одних и бездуховности других оно гармонично.
Если же некий дискурс начинает проповедовать против «воли» и против «власти», он все равно не что иное, как воля к власти. Просто немного перегнившая и немного превращенная форма, но это тоже самое. Например, если некто проповедует, что деньги суть зло, мы сейчас оставим 1 % случаев, когда мы имеем дело с трансцендентной позицией, йогом, шаманом, прочим редким, то в учении про «злые деньги» основным движущим аффектом является не преодоленная жадность, а основной прагматикой, земным следствием — финансовое кидалово. Имеет смысл опасаться тех, кто учит против денег, как минимум, они честные люди, но они играют на понижении. Мир с подорванной финансовой системой, ничем не замененной по функции — это редукция, игра за него есть игра на понижении, и игра тех, кому кажется, что он возьмет что-то именно в таком мире (кажется ему, или оно действительно так, вопрос другой, интеллигенты часто бывали стихийными маоистами, но редко выживали при практическом маоизме). Как максимум, это банальные жулики, которым нельзя давать подержать даже 100 рублей. В любом случае, общение с ними чревато для денег тех, кто с ними общается.
Аналогичным образом в случае антисексуального дискурса. Говорит всегда некое либидо, просто нет такого особого антилибидо, чтобы оно говорило. Здесь показательна одна реальная история. Есть такое «движение против секса», ну что это грязно, и т. д. Мужчина и женщина долго общались в интернете на эту тему, нашли общий язык, стали встречаться, общий язык крепился, потом они спать друг с другом, поженились. В истории люди, секты и чуть ли не целые народы кастрировали себя — кто и как? В религиозном экстазе, определенного толка религиозные люди, как правило, в матриархальных культах. Возбуждение, до которого их доводили, имело либидинальный ресурс в своем основании. В общем, если кто-то говорит против сексуальности, то это все равно говорит его сексуальность. Если кто-то говорит против политики, то это его политика, если кто-то против экономики, то это его экономика, если кто-то против культуры, то это его культура. И вполне естественно — опасаться таких. Мало ли. Слишком много людей, не являющихся честными карьеристами, рефлексирующими себя соответственно, являются карьеристами нечестными, рефлексирующими себя как угодно. Хиппи, например, вовсе не снимает себя с карьерного поля. Ратуя за мир, где все будут хиппи, а он тогда суперхиппи, он холит свою успешность наиболее подходящим для нее способом. В конечном счете все, к чему бы не стремились, выступает модусом самоутверждения, просто модусы случаются сильные и слабые, честные и не очень, а так все на свете — такие модусы. Даже суицид, наркомания, добровольное лохачество по идейным мотивам, и прочее. Это особая, крайне интересная, крайне веселая и она же крайне грустная тема.