Кривич

– 7-

Дружина Монзырева вчера поутру покинула Гордеев городок. Конные сотни и пешая рать, посаженная на повозки, вышли на Черниговский тракт, повернули в сторону Курска. Наместник Курский, боярин Вадим Всеволодович, прислал гонца с вестью о набеге кочевников на северянские земли, уже захвативших несколько городков и погостов Курского наместничества, беспощадно грабивших и убивавших жителей селищ и деревень. Боярин просил помочь отразить набег.

К самому Курску орда подошла на расстояние двух десятков верст, окружила его разъездами, шерстила округу по лесам и долам, оставляя главный город юго-востока северянского края как бы на потом, на сладкое. На юг в Дикое поле потянулись колонны невольников, сопровождавшиеся ударами плетей. Опустели деревни и хутора, смерды уходили в леса, прятались в схроны в надежде пересидеть набег и вернуться в родные избы. Время изменило людей. Еще каких-то сто лет назад, люди, живущие на этой земле, дружно взяли бы в руки оружие и встали плечом к плечу, вытолкали бы любого врага со своей земли. Сейчас же в мышлении людей произошел сдвиг, переосмысление понятия бытия в этом мире. Смерд должен пахать землю, растить хлеб, выкармливать скотину. Купец должен заниматься торговлей. Защита земель ложится только на плечи княжеской дружины. Невместно брать в руки меч.

Проходя по тракту, Монзырев ощущал такую политику почти на каждом шагу. Но время еще не полностью, не везде изменило старые порядки в Киевской Руси. Глядя на все это, Монзырев понимал, что именно сейчас происходил поворотный момент, ведущий к повальному пацифизму народа, когда русский мужик отринул умение, навык владения оружием, когда мысль, что воевать за него должен кто-то другой, привела к крепостному строю, к узаконенному рабству в государстве. Пройдут сотни лет и демократы, уже при другом строе, с пеной у рта с высоких трибун, будут доказывать, что мужчины не должны иметь личного оружия, а защита народа в целом и индивидуума в частности, возлагается на ряд структур, имеющих право вершить суд и наказание за содеянное преступление. Само время доказало ущербность таких законов, нерасторопность и тяжеловесность правоохранительных органов, несостоятельность закона о праве на свою защиту и защиту своей семьи гражданином государства, имеющим оружие и умеющим им пользоваться. Ах, как же можно разрешить иметь оружие? Ведь народ у нас такой, что перестреляет друг дружку! Ах, надо запретить даже травматику! А то, что деклассированный элемент, профессионально занимающийся грабежом, чихал на все законы и запреты, давно обзавелся оружием любых калибров и систем, на это глаза у правительства закрыты. В государстве все чинно, благородно и спокойно. Они не хотят замечать, что если в средней полосе России простой народ безоружен и неприкрыт от нападок и поползновений вооруженной шантрапы, то на юге - только ленивый не ходит со стволом, а Ставропольский край скоро заселят "зверьки" вытеснив коренное население, и эта орда обожравшись исконно русской землицей, может двинуться дальше.

"Тяжко приходится казачеству, сдерживая ненасытных жителей гор. Порушены на Руси родовые связи, помогавшие выстоять в самых тяжелых условиях. А мина под все это, закладывается именно сейчас!", - Монзырев вздохнул, отвлекся от грустных мыслей.

Перед выходом в поход, совсем уже поздним вечером, когда голова отказывалась работать, а тело ныло, высказывая пожелание отдохнуть от трудов праведных, в погосте объявилась ведунья. Прошла в трапезную в сопровождении Ленки, где Галка с подругами как раз кормили уставших домочадцев, глянула на женщин насмешливым оком:

– Кыш отсюда, девки, - слегка шевельнув ладонью, заставила тех неохотно подвинуться в сторону двери.

Одобрительно хмыкнувший Горбыль, сидящий за столом с набитым яствами ртом, тут же нарвался на ее тяжелый взгляд.

– Да и вам, витязи, стоило бы выйти. Мне с боярином потолковать с глазу на глаз потребно.

Оставшись вдвоем, ведунья присела рядом.

– Готов к походу?

– Умаялся, сил нет. Может чего и не учел, может и забыл чего, но сейчас уже все это побоку. Завтра выступаем.

– Я чего к тебе пришла? Расстаемся, Николаич. Путь твой нелегок, может так статься, что уж и не свидимся никогда. Знаю, что ждут тебя впереди лихие годины, а узелки на нити судьбы я повязать, прости, не в силах. Как оно будет, так и случится.

– Ты к чему это такой разговор затеяла?

– Чую, выйдешь поутру из ворот погоста, ступишь на путь, и не всегда он тебе будет казаться правым, запомни лишь три наставления мои, коль случится тебе пойти ошую.

– Хм!

– Помни! Вступая на Шуйный путь - будь готов потерять все. Следуя по нему - не оглядывайся назад. И последнее, достигнув Цели - откажись от нее смеясь.

– К чему ты, все это?

Бабка Павлина поднялась с лавки, своей старческой ладонью, накрыла ладонь Толика. Показалось, взглядом в глаза, проникла в самую душу.

– Придет час, если суждено, поймешь. Ты только помни!

Направившись к выходу, у самой двери оглянулась на озабоченного непонятными речами боярина, молвила:

– Привела я Олегов десяток в городок.

– А, почему он не пришел с тобой?

– Нечего ему здесь делать, у него свой путь. Перуновы хорты сами по себе, они с тобой лишь до перекрестка дойдут. Прощай, боярин.

К стоящему в задумчивости на обочине, пропускавшему мимо себя дружину Монзыреву, пристально вглядывавшемуся в лица людей, идущих воевать, подъехал на лошади Олег. Придержал лошадь, заставив ее встать стремя в стремя с конем боярина. Его десяток, люди выбранные ведуньей из боярской дружины, проследовал мимо, бросая отрешенные взгляды на Монзырева.

– Пора нам, Анатолий Николаевич, пришло время расстаться.

– Не рано ли уходишь Олежка?
– спросил боярин.
– От этой развилки, до Курска километров шестьдесят будет.

– В самый раз. У нас теперь своя дорога, нам ее одним пройти придется.

– Береги себя, и людей береги. Удачи тебе сынок.

– Спасибо. Свидимся еще.

Монзырев не знал, да, в общем-то, и узнавать не было времени, чем Олег с людьми целую неделю занимались, будучи в гостях у бабки. Когда вернулись, отметил, изменились не только внутренне, но даже внешне. Один взгляд чего стоил. Поймаешь его на себе, и будто не человек, волк смотрит на тебя. А движения? Плавные, расчетливые, движения хищного зверя, готового в любой момент ответить на опасность действием. Ох, бабка, что-же ты сотворила? А может быть так и надо, ведь держава в опасности, люди ее населяющие? Может, для того, чтобы победить, потребовалось создать бойцов именно такого склада?

Монзырев даже не предполагал, что эти люди, собранные по семьям смердов и людин, практически последние кто остался от первого выпуска горбылевского курса диверсантов, за десять лет превращенные жизнью из мальчишек в бойцов профессионалов, колдовским обрядом проведенные Павлиной Брячеславовной по тонкой грани Перунова моста, не смогут больше жить прежней жизнью. Став белыми хортами Перуна, нельзя жить вместе с людьми, можно жить только рядом, каждому замкнувшись в своем собственном мирке. Лишь в минуту погибели Руси, земли которой в магическом плане издревле прозывались Ристалищем Богов, посвященные Перуну могли сбиться в стаю. Ведунья пошла на такую жесткую меру, лишь осознав, с кем ей пришлось повстречаться в ту ночь, когда Монзырев приезжал за советом. Пройдет не одна сотня лет, и из брошенного в народ такого семени, родятся на окраинах земли русской, казаки характерники.

Олег тронул поводья, и больше не оборачиваясь назад, направил лошадь на рысях догонять своих людей.

Оставив позади голову колонны, десяток воев галопом унесся по вытоптанному, извивающемуся загибами между лесным буреломом по обочинам шляху. Источавший на солнце влагу лес, заставил вспотеть и людей и лошадей. Кавалькада проскочила мимо покинутой жителями деревни, на восемь изб, с невысокими тынами, возделанными полями и огородами, мимо постоялого двора, с настежь открытыми воротами. По прикидкам Олега, от дружины оторвались верст на десять. Верхами въехали в широкие ворота, ведром из колодца натаскали воды, вылив в деревянные корыта поилки скота, напоили лошадей. Сами испили прохладной, сводящей зубы, воды. Размяли ноги, пройдясь по широкому двору, брошенному в спешке людьми, на произвол судьбы. Молча, поднялись в седла.