Кривич

Выжившие после первого приступа воины потянулись по лестницам вниз, во внутренний двор крепости, с собой уносили раненых. Еще слышались крики и шум борьбы на южной стене. Кочевники сбивали последний заслон. Уходя по галерее одним из последних, Олесь через бойницу выглянул вниз, наружу, туда, где тысячи врагов вновь готовились штурмовать эту стену. Подбежал Девятко.

– Сотник, масло, где смогли, разлили, с башен вышли все кто смог.

– Поджигайте стены и уходите. Только быстро, быстро!

По стенам поползли языки пламени, и смолистый запах дыма распространился над рекой. Масло, пролитое в башнях, и на стенах занялось огнем, въедаясь в древесину словно зубами. Внутри пожара, за последними выходящими из боя воинами, сбивая с их плеч врагов арбалетными болтами, закрылись ворота внутреннего крепостного сооружения. Из узких бойниц, по беснующимся рядом с огнем кочевникам полетели стрелы. Стреляли в упор, зная, что короткая передышка обеспеченная пожаром это ненадолго. Пока горят стены, противник не полезет на приступ внутреннего двора.

Олесь прошел по внутреннему дворику хозяйственных сооружений, расставляя оставшихся в живых бойцов, посмотрел, как заносят раненых на нижний, подвальный уровень строения, увидел Шестака, Мстиславового дядьку, и по совместительству одного из его десятников.

– Шестак, где сотник Мстислав?

– Погиб сотник, - мрачно сдвинув брови, промолвил десятник.
– В заслоне на южной стене погиб, нам уйти давая.

– Стало быть, не зря голову сложил. Ты пройди, пересчитай выживших. Проход вниз, пусть только в одном месте открытым оставят. У прохода охрану выставь. В случае прорыва, все кто сможет, в подвалы уходят.

– Сделаем.

– Не журись, старый, в скорости чую, рядом с Мстиславом все мы будем в Ирии медовуху пить!

Издали глядя, на то, как языки огня пожирают стены, хан в раздумье посмотрел на сидевшую, прямо на песке, в десяти шагах от ног его коня, шаманку. Арюжак закрыв глаза, отрешившись от всего мирского, казалось, даже не слыша шума вокруг, пальцами перебирала стеклянные шарики бусин мониста.

К созерцавшему пожарище хану, охранная сотня пропустила старейшину Йазука, это воины его куреня первыми ворвались в горящую крепость и довершили захват русской заставы. Соскочив с лошади, куренной, припадая на поврежденную еще в юности ногу, подошел к стремени хана, поклонился. На его морщинистом лице, припорошенными сединой усами, отражалась еще не прошедшая горячка боя.

– Что скажешь олугла Йазук-епа?

– Крепость пала, мой хан.

– Это я уже вижу и сам.

– Внутри пожарища есть внутреннее укрепление, в туда отошли выжившие урусы.

– Какие потери в твоих кошах?

– Из моего куреня погибли полторы сотни воинов, мой хан.

– Значит, моя орда лишилась сотен шесть-семь смелых и сильных воинов?

– Потери еще никто не считал. Урусы огрызаются стрелами внутри, не давая в тесноте и пожаре вскрыть ворота.

– Так и не штурмуйте их, - хан обернулся к одному из своим телохранителей.
– Кечле, скачи к старейшинам штурмующих кошей, передай мой приказ. Пусть поджигают внутреннее укрепление. Пусть урусы сгорят заживо.

– Слушаюсь, повелитель!

– Великий хан!
– взмолился старейшина.
– Погибло так много воинов, а ни рабов, ни добычи, мы еще не взяли. Если все сгорит в огне, жизни твоих людей, погибших под стенами, не будут стоить ничего!

– Кечле, ты слышал мой приказ?

Воин в галоп помчался в сторону пожарища.

– Ты уже должен знать, Йазук-епа, я не меняю своих решений, - от хана повеяло холодом. Старейшина почувствовал себя пустым местом, прошла дрожь по всему телу, вызванная спокойным голосом и взглядом хана.

– Да, мой хан.

– Исполняй приказ, Йазук.

Согнув спину, старейшина поковылял к своей лошади.

– В чем-то и он прав, Селюк-хан, - раздался скрипучий голос шаманки.

– У урусов много деревень и городов в их землях. Я не желаю задерживаться здесь, у крепости оказавшей сопротивление. Бешеную собаку убивают, а не сажают на цепь.

От пышущих жаром стен крепости раздался многоголосый рев кипчаков:

– У-у-рра-а!

Солнце близилось к закату, хан тронул поводья застоявшегося за день коня, спокойным шагом направил его к месту своей первой победы на этой земле. Охранная сотня последовала за ханом.

Когда теряя людей, подтаскивавших хворост к стенам, укрываясь за сколоченными щитами, кочевники подожгли внутренние укрепления, первыми забеспокоились лошади в конюшне. Запах дыма, распространяющийся через щели, привел их в неистовство. Олесь объявил сбор командиров. Пятеро оставшихся в живых десятников, хмуро подошли к нему. Сотник, глядя на невеселые лица, грязных, испачканных кровью порванных во многих местах, порубленных кольчуг, людей с повязками на ранах, не стал, что либо, объяснять, приказал:

– Уводите людей вниз, на поверхности на сей день, для нас война закончена. Некрас, лошадей порезать, нечего им мучиться. Проследите, чтоб задраили проходы в нижние галереи.

Оказавшись под землей, сразу же направился в галерею южной стороны укрепления, увлекая за собой силача Домаша с его топором и Беляя. Указал на место, обитое доской.

– Руби здесь, будем копать проход. Песок к реке влажный, если копать нору, глядишь, не обвалится. Скоро ночь на дворе, если работать сноровисто, к утру отроемся, и еще по темноте выползем к речке.

Расщепив доски, отделяющие коридор от стены песка, в дело вступил Беляй. Лопатой обвел контуры будущего лаза, отбрасывал в сторону песок, сначала суховатый, а потом и влажный.

Над головой трещало и что-то с грохотом падало. Это рушились прогоревшие избы и пристройки. В коридоре собралось человек сорок воинов, усевшихся прямо на пол, отдыхающих, ожидавших своей очереди поработать в норе.

Арюжак пройдясь по дымившемуся пожарищу, остановившись на бывшем дворике внутреннего укрепления, закрыла глаза, раскинув руки ладонями к земле, отключилась от всего. Большинство кипчакского воинства, образовав стан, расположились неподалеку от пожара, но по развалам сновали шайки молодняка, в надежде найти на обгорелых развалах что-нибудь ценное оставшееся от прежних хозяев. Они ругались, спорили между собой по всякой мелочи, мешали сосредоточиться.

– Пошли отсюда, ниигрен иринчек!
– погнала ближайших к ней молодых шакалов.

Сняла с пояса бубен.

– Они зде-есь, под землей!
– улыбка тронула ее уста, накручивая себя, она настраивалась на рабочий лад.

Под звездным небом послышался глухой удар в бубен, зазвенели бубенцы на одежде. Притоп ногой, снова удар в бубен.

– Хэй-я! Хэй-я-а хэй!

Начало камлания отогнало последних кипчаков от места занятого колдуньей, заставило их отойти на приличное расстояние. Пение подстегнуло шаманку, вынудило нырнуть в транс, и под звуки бубна она заплясала. Глухо брякали нашитые на одежду бляшки-подвески. Иступленная пляска шла по кругу дворика. Кочевники издали наблюдали экстаз старухи, ее конвульсивные жесты, слышали бессвязные выкрики. Им казалось, что колдунья сама уже не владеет своим телом, что ее воля отсутствует, что тело полностью во власти духа вселившегося в нее.