Кризис психоанализа

И тем не менее были также и те, кто, оставаясь в организации, сумел внести существенный вклад в развитие теории и практики психоанализа: С. Радо (S. Rado), Ф. Александер (F. Alexander), Фрида Фромм-Райхман (Frieda Fromm-Reichman), чета Балинтов, Р. Шпитц (R. Spitz), Э. Эриксон (Е. Erikson) и еще немало других. Подавляющее же большинство входивших в организацию психоаналитиков старалось видеть только то, что ожидали обнаружить (что от них, собственно, и требовалось). Вот один из поразительнейших примеров подобного «видения»: почти вся ортодоксальная психоаналитическая литература не касается столь очевидного факта, как привязанность ребенка к своей матери задолго до развития эдипова комплекса и что эта первичная привязанность к матери обычна как для мальчиков, так и для девочек. Лишь некоторые наиболее одаренные творческим воображением и наиболее смелые психоаналитики, вроде Ференци, замечали и отмечали эту связь в своих описаниях клинических наблюдений. Однако, когда дело доходило до теоретических выводов, они повторяли формулировки Фрейда и пренебрегали собственными клиническими наблюдениями [9] . Другим примером парализующего воздействия чиновничьего контроля можно считать поразительное единодушие, с каким почти все правоверные психоаналитики восприняли тезис о том, как женщины суть кастрированные мужчины, несмотря на самоочевидные клинические данные, а также суждения биологов и антропологов.

9

Джон Боулби (John Bowlby) в аналитической статье «Сущность привязанности ребенка к своей матери» дает подробное описание истории теоретического осмысления данного аспекта психоаналитическим учением, обращая при этом внимание на явное расхождение между клиническим описанием и теоретическим обобщением у авторов-психоаналитиков («International Journal of Psycho-Analysis», 34 [1958], 355–372).

Поскольку Фрейд не уделял должного внимания человеческой агрессивности, то игнорировали ее и авторы, принадлежавшие к психоаналитическому движению, но едва лишь Фрейд открыл инстинкт смерти, тенденция к выраженной агрессивности поведения становится центральной темой. Только вот соглашаться с концепцией инстинкта смерти многие все-таки не стали (ибо, как мне кажется, они были чересчур связаны с механистической теорией инстинкта, чтобы по достоинству оценить эту новую теорию), но даже они попытались как-то приспособиться к ней, постулируя «инстинкт разрушения» как противоположный половому инстинкту и отказываясь тем самым от прежней дихотомии между половым инстинктом и инстинктом самосохранения и в то же самое время сохраняя привычную концепцию инстинкта ^{2}.

На основании изложенных замечаний может сложиться впечатление, будто Фрейд несет всю полноту ответственности за беспощадность ортодоксальной психоаналитической мысли. Однако это, конечно же, необоснованный вывод. В конце концов ведь никто не заставлял психоаналитиков следовать теоретическим выводам Фрейда – они вольны были поступать как им заблагорассудится.

Худшее, что могло бы с ними случиться, это исключение из организации, и действительно было несколько человек, которые совершили «смелый» шаг без каких-либо пагубных последствий, если не считать, что чинуши заклеймили их. Так что же препятствовало проявлению смелости?

Одна причина очевидна. Фрейд разработал такую теорию, которую подвергали нападкам и насмешкам почти все «респектабельные» профессионалы и традиционалисты, ибо в ту пору она ставила под сомнение многие табу и привычные методы психиатрии. Отдельно взятый психоаналитик оказался незащищенным перед лицом враждебного окружения и стремился укрепить свои позиции через принадлежность к организации, которая гарантировала бы ему защищенность и понимание сторонников. Естественно, что наряду с верой в помощь организации стал бы развиваться также и своего рода культ личности.

Следует принять во внимание еще один фактор. Психоанализ претендовал на то, что он получил ответ на тайну человеческого сознания. И действительно, у него были кое-какие «ответы» на один аспект этой загадки, если только она существовала. Однако, если принять во внимание обширность и сложность данной проблемы, там оставалось еще немало непонятого. Если отдельно взятый психоаналитик отдавал себе отчет во фрагментарности собственного знания – как в теоретическом, так и в практическом отношении, – то он чувствовал себя еще незащищеннее в ситуации, когда даже то, что он, бесспорно, знал, отвергается и осмеивается. А потому разве не естественно было с его стороны поддерживать фикцию, будто Фрейд, по существу, обрел всю полноту истины и что он как один из членов организации через магическое участие вступает в совладение этой истиной? Конечно, он мог бы признать факт фрагментарности своего знания и экспериментальности его характера, однако на это потребовалось бы не только немало независимости и мужества, но также и творческого мышления. Каждому психоаналитику пришлось бы тогда иметь установку пытливого исследователя, а не человека, пытающегося зарабатывать на жизнь, отстаивая свою теорию.

Что же касается собственно психоаналитического движения, то те же самые процессы бюрократизации и отчуждения мысли, которые описаны у меня здесь, безусловно, можно было бы проследить в истории многих политических, философских или религиозных движений. Сравнительно редко это встречается в истории науки, в противном случае большинство творческих научных идей завязло бы в трясине, а их развитие прекратилось бы под действием духа бюрократии и догматизма [10] . Я в общих чертах наметил развитие событий в психоаналитическом движении, главные из которых вызвали кризис психоанализа ^{3} .

10

Искажение сталинизмом теоретических открытий Маркса и уничтожение генетической науки школой Лысенко при Сталине – вот прекрасные примеры бюрократического извращения науки.

Негативные последствия забюрократизированности психоаналитического движения явились внутренним фактором, способствовавшим кризису психоанализа. Гораздо важнее социальные перемены, которые происходили со все нарастающей скоростью после Первой мировой войны. В то время как буржуазный либерализм начала века все еще привлекали радикально-критические и реформистские иллюзии, основная масса средних слоев общества становилась все консервативнее, опасаясь новых экономических и политических перемен, угрожающих стабильности системы. Автоматизация, появление «человека организующего» (функционера), руководителя-бюрократа, в сочетании с утратой индивидуальности, возникновением диктаторских режимов в важнейших частях мира, угроза ядерной войны – это лишь некоторые из важнейших факторов, которые заставили средние слои общества занять оборонительные позиции. Большинство психоаналитиков, разделяя тревоги этих людей, выражали готовность к их защите, поощряли их осмотрительную осторожность.

В противоположность данному большинству имелось еще и незначительное меньшинство радикально настроенных психоаналитиков (психоаналитические левые), которые пытались продолжить развитие идей раннего радикального Фрейда в сочетании с социологическими и психологическими воззрениями Маркса. В числе их были С. Бернфельд (S. Bernfeld) и Вильгельм Райх, которые пытались достичь некоего синтеза фрейдизма с марксизмом [11] . Я тоже занимался разработкой той же самой проблемы, начиная с «Учения Христа» (1930). Не так давно Р.Д. Ланг, один из самых оригинальных и творческих представителей современного психоанализа, блестяще разобрался с проблемами психоанализа с радикально-политических и гуманистических позиций.

11

В последние годы, когда Райх жил уже в Соединенных Штатах, он отошел от марксистской теории, потерял всякий интерес к социализму, который, по его мнению, обладал меньшими достоинствами, чем либеральная политика Рузвельта и Эйзенхауэра. (См.: Reich-Ollendorf I. Wilhelm Reich. N. Y.: St. Martin’s Press, Inc., 1969.)

Не менее важно влияние психоанализа на литературно-художественный авангард. Весьма интересен феномен обращения к теории Фрейда не профессиональных психоаналитиков, а представителей радикальных движений разных сфер интересов. Влияние это отразилось, в частности, на творчестве сюрреалистов, хотя ими и не ограничилось.

Повышается интерес к проблемам психоанализа также у ряда философов радикально-политической ориентации [12] . Жан Поль Сартр внес весьма интересные мысли в концепцию психоанализа в рамках экзистенциалистской философии. Кроме Сартра и О. Брауна (О. Brown) в этой группе наиболее известен Герберт Маркузе, который разделяет интерес к идеям Маркса и Фрейда с такими членами Франкфуртского института социальных исследований, как Макс Хоркхаймер и Теодор В. Адорно. Есть еще ряд исследователей, проявляющих значительный интерес к данной проблеме, особенно из числа марксистов и социалистов, и пространно о ней пишет. К сожалению, эта новая литература нередко страдает от того, что многие из ее авторов суть «философы психоанализа», недостаточно знающие его клинический базис. Чтобы понимать теоретические выкладки Фрейда, не обязательно быть психоаналитиком, но непременно надо знать их клиническую основу – в противном случае легко исказить концепции Фрейда и, не имея достаточного знания всей системы в целом, просто извлечь несколько расхожих положений.

12

Французский журнал «Человек и общество» (L’Hom me et la Societe (Editions Authropos), например, в 1969 году посвятил целый спецвыпуск проблеме «Фрейдо-марксизм и социология отчуждения».

Больше других писал о психоанализе Маркузе – и это прекрасный образчик искажения, которое «философия психоанализа» способна навязать психоаналитической теории. Он утверждает, что в своих работах «занимается исключительно областью теории, оставляя в стороне ту специальную „техническую“ дисциплину, в которую выродился психоанализ». От такого заявления просто встаешь в тупик. Получается, что психоанализ начался как теоретическая система и впоследствии превратился в некую «техническую дисциплину», тогда как теория Фрейда была целиком и полностью основана на результатах клинических наблюдений.

Так что же Маркузе понимает под «технической дисциплиной»? Порой создается впечатление, что он относит это понятие только к методам терапии, однако в других случаях словом «технический» обозначаются клинические, эмпирические данные. Отделение философии и аналитической теории, с одной стороны, от психоаналитических клинических данных, с другой, несостоятельно в той науке, где концепция и теория не могут быть поняты без ссылки на клинические феномены, на основании которых они были выработаны. Создание «философии психоанализа», которая пренебрегает его эмпирическим базисом, должно с необходимостью привести к серьезным погрешностям в понимании собственно теории психоанализа. Еще раз подчеркну, что я вовсе не имею в виду, будто для обсуждения проблем психоанализа непременно надо быть психоаналитиком или хотя бы на себе испытать психоаналитическое лечение. Однако, чтобы в полной мере осмыслить психоаналитические концепции, необходимо проявлять хоть какой-то интерес к клиническим данным и обладать способностью ими оперировать вне зависимости, касается ли это данных об отдельно взятой личности или об обществе в целом.