Крокодил
Шрифт:
Но Хоири тревожило не это. Прошла молва, что скоро в Лаэ приплывут огромные американские корабли и отвезут носильщиков на другую сторону острова, домой. Хоири боялся, что это случится до того, как сюда, в Лаэ, прибудет его отец.
По носильщикам, которые пробыли в Лаэ дольше других, было видно, как меняют людей регулярные завтраки, обеды и ужины из мясных и рыбных консервов и риса; и пока у них водились сахар и чай, огонь в очаге на кухне не угасал. Старожилы были совсем не похожи на новоприбывших; у старожилов круглые щеки, большой живот, кожа лоснится, у новичков— запавшие глаза, острые скулы, волосы свалялись, ногти на пальцах ног обломаны.
Выбрав минуту, когда в палатке никого не было, Хоири пересчитал деньги, которые он получил за свои
— Что ты зря тратишь время — подметаешь в палатке? Прибыла последняя партия носильщиков, нас всех могут вот-вот отправить!
— Но как? Больших американских кораблей пока еще нет.
— Офицер АНГАУ говорит, что приплывут сегодня вечером. Но у носильщиков, которые прибыли, есть для нас новости: уже много времени как наш отец простудился и тяжело заболел и его отправили на носилках назад в Бульдог.
Прислонившись к главному столбу палатки, Меравека смотрел, как его двоюродный брат медленно опускается на постель. Перед этим он долго думал, как сообщить Хоири эту печальную весть, но так и не придумал ничего путного. Все равно лучше, что дурную новость Хоири узнал от него, а не от кого-нибудь другого. Помолчав, Меравека продолжал:
— А теперь я тебя обрадую: того, с большим шрамом от топора на спине, в живых больше нет. Он и другие беглецы плыли ночью вниз по реке в украденной лодке, и полиция стала в них стрелять. Белая рубашка была на нем одном — попасть было легко.
— Боюсь, что этот ублюдок, раз его убили, попал на небо, а может, и не попал, может, это ничего не значит. Главное, что он мертв и теперь я могу больше о нем не думать.
Только в историях, которые рассказывали им деды, кокосы появляются там, где никогда кокосов не было, из моря вырастают за одну ночь острова, а спящих, не будя их, переносят В далекие чужие земли. Но сейчас, в это ослепительно яркое утро, такое происходило на самом деле. Множество глаз смотрело, как с горизонта приближается темно-зеленый остров. Из самого высокого места на этом острове поднимался густой черный дым и тянулся по небу волнистой линией — будто нарисовали углем огромную змею. Остров придвигался ближе и ближе, вот он уже у самого берега — и тут словно для того, чтобы проглотить тех, кто стоял на берегу и на него смотрел, остров разинул пасть. Челюсти у людей отвисли, а глаза, казалось, еще немного—и выскочат из орбит. Никогда в жизни не видели они таких огромных кораблей, как этот.
— Ну какого дьявола вы, канаки, стоите и глазеете? Пошевеливайтесь! Вот корабль, который вам обещали. Он вас всех разом проглотит и отвезет в ваши проклятущие края.
Да, корабль был огромный! И он показался еще огромнее, когда люди, которые на нем приплыли, вышли на палубу: любой был не больше среднего пальца руки. И все равно, неужели он сможет забрать их, носильщиков, всех за один раз? Ведь их собралось здесь столько, сколько бывает народу в большом селении, только люди говорят на многих разных языках. Несмотря на разноязычие, поступали и чувствовали все они одинаково, как будто это был один большой человек,—так крепко связали их воедино обстоятельства, разлучившие их с женами и детьми. Они стояли особняком, были сами по себе, точно так же как стояли особняком полицейские, солдаты, офицеры АНГАУ и американцы.
Люди выходили из палаток, нагруженные кусками водопроводных труб, мотками проволоки и консервными банками, в которых они варили себе чай и рис. Звон стоял оглушительный, такой, что мог бы разбудить мертвеца. В нем тонули шум корабельных двигателей и голос офицера АНГАУ, который кричал, надрываясь, в мегафон:
— ...плату за работу... деньги за помощь, которую вы оказали...
Гомон и топот ног мгновенно оборвались.
— Так и-думал: как услышите слово «деньги», сразу
все замолчите. Голос,- раздававшийся из мегафона, теперь был полон презрения.— Вы доказали свою верность, хорошо послужили вашей администрации. Король вами доволен. Начальники управлений в ваших округах заплатят вам за вашу службу. Ну а теперь, прежде чем вы взойдете на борт, оставьте проволоку и остальное, что подобрали, здесь, на берегу: все это принадлежит администрации.С каждым словом, слетавшим с поджатых губ офицера, страх, который испытывал Хоири, увеличивался. Рука все сильнее сжимала мешочек, так крепко привязанный к его поясу. «Господи, сделай, пожалуйста, так, чтобы офицер не сказал о том, что лежит в этом мешочке», — начал молиться он про себя. Такую молитву наверняка возносил к небу не он один — вокруг было много других встревоженных лиц. Хоири было страшно: неужели эти деньги, заработанные с таким трудом, придется отдать? И неизвестно еще, сколько дней придется провести в этой металлической пещере, которая раскрыла перед ними свой зев. Он обернулся и в последний раз посмотрел на эти места, которые так долго были для него домом. Вернется ли он сюда когда-нибудь?
Стоя в своем «джипе», офицер АНГАУ глядел сверху на проходящих таким взглядом, будто они были его собственностью. Словно Ной, только другой, недобрый, смотрит на тварей земных и их пересчитывает, когда те перед великим потопом поднимаются в его ковчег.
Кто-то сильно дернул Хоири, и он повернулся.
— Смотри, куда идешь, ведь свалишься!—сказал Меравека.—Да что ты оглядываешься? Что ты здесь оставил, женщину?
— Да нет, просто смотрю на эти места. А тебе неужели не жаль расставаться с местом, где столько прожил?
— Вообще-то побывать здесь было интересно, но все же хочется домой — ведь матери, когда нас рожали, окрасили землю своею кровью там, а не здесь. Скорей бы в родные места, к нашей Тауре, такой темной и прохладной, к саго и кокосам, ну и, конечно, к девушкам, которых мы с тобой знаем!
Пока они здесь жили, в деревнях вокруг лагеря вовсю шла меновая торговля: консервы, табак и рис меняли на бетель, картошку и бананы. Молодых, у которых на уме женщины, мужчины постарше уговаривали не поддаваться соблазну. Хоири тоже делал все что мог, чтобы помочь Меравеке обуздать свои порывы. В таких делах надо особенно опасаться колдовства — Хоири очень не хотелось вернуться в Мовеаве без двоюродного брата.
А теперь Меравека пытался изобразить все так, будто благосклонности девушки, которая ему понравилась, он не смог добиться только из-за незнания языка.
— Иногда я подходил к ней совсем близко, она, если бы я зашептал, меня бы услышала, но как было объяснить ей, что мне от нее нужно?
— Ну и ты, конечно, давал ей, когда менялся, больше консервов из своего пайка? Прав я или нет? — сказал Хоири и улыбнулся так, будто поймал Меравеку на чем-то стыдном.
— Но ведь как-то нужно было обратить на себя ее внимание. Я думал, она поймет. — И Меравека посмотрел себе под ноги на кусочек палубы между ним и человеком впереди него. — Наверно, она просто очень глупая.
Мысль о том, что они возвращаются домой, так же освежала и успокаивала, как ровный прохладный ветерок, обдувавший большой корабль. Песня за песней раздавалась то в одном месте палубы, то в другом, и ветер уносил их в скрытые за дымкой тумана чужие селения. Эти песни люди складывали в память о трудных днях пути из Бульдога в Вау и о других, лучших днях, которые они провели в Лаз. Корабль шел на юг, и все новые и новые песни на нем рождались.
Как незадолго до этого людьми владел страх, так теперь ими владела радость. Хотя еды на корабле было вдоволь, ели мало. Слова, которые выводят из себя, сейчас почему-то никого не задевали. Вернулись доверие к способностям других людей и вера в их добрые намерения. Доверяли экипажу, капитану и самому кораблю: даже если с ним что и случится, вера их, тех, кого он везет, не даст ему затонуть. Не все ли равно, по какую сторону корабля всходит или заходит солнце? Самое главное, что оно всходит и заходит.