Крокодил

Громкую болтовню этих женщин он слышал, еще когда лежал в хижине, а они шли на реку, как раз перед тем, как засвистел в свой свисток Морафеаэ. Все они только недавно родили. Теперь тела их обмазаны свежей пахучей глиной, чтобы исчез запах материнства, чтоб охладилось молоко в грудях и стали мягче соски. Дальше от селения глина лучше.

В школе он сел, поджав под себя ноги, на необструганный пальмовый пол. На сердце было тяжело. Да, тетя Суаэа хорошая и, наверное, почти такая же заботливая, как родная мать. Но все равно по-настоящему хорошо и покойно ему теперь, только когда рядом отец.

Не все чиновники, приезжавшие в селение, заходили к ним в школу. Но на всякий случай школе лучше быть к этому готовой. Снова и снова до боли в пальцах учителя переписывали на доске слова, чтобы буквы стали совсем похожи на те, что в учебнике. Мальчики постарше следили за тем, чтобы малыши на речке хорошо промыли себе носы; девочки тем временем убирали около школы.

— Долго же плывет чиновник, — сказал главный учитель. — Солнце высоко — наверно, уже часов десять, скоро все дети перепачкаются опять.

— Белые люди всегда так, — сказал Ои, самый старый из учителей. — За двадцать лет, что я работаю учителем в миссионерской школе, не помню случая, чтобы чиновник прибыл в селение до рассвета. Побывайте в каком-нибудь месте, где живут белые люди, тогда сами увидите, сколько они спят. Полицейские, чиновники, заключенные и все остальные начинают работать в восемь утра — только тогда трубит раковина или горн. Обычно белые люди прибывают в селение незадолго до утреннего чая, и потом еще нужно много времени, чтобы их маленькие чайники опустели.

На этот раз к ним прибыл не чиновник, а врач, и в селении поднялась страшная суматоха. Многие, кто боялся его иглы, пробовали убежать, но никому это не удалось: полицейские, «черные собаки», прибывшие вместе с врачом, встали у всех лазеек в заборе вокруг селения. Дети старались спрятать голову под мышку к матерям, и матери уже не шутили, когда грозили им: «Если не перестанешь плакать, доктор уколет тебя своей иглой». Хозяева свиней тащили их прочь из селения, за ограду, и свиньи визжали.

Подошла очередь Хоири. Из-под парусиновой шляпы, видевшей все, и дождь и солнце, ему плутовски улыбалось розовое лицо врача. Когда врач говорил, второй подбородок у него колыхался. Живот у врача выпячивался вперед, как у беременной женщины. В другой очереди люди по одному подходили к санитару, и тот заставлял каждого глотать маленький желтый шарик, сделанный, как говорили в селении, из мозга мертвых. Женщины уходили, заливаясь слезами, им было очень стыдно — ведь врач видел и трогал то, что принадлежит только их мужьям; а когда они ложились на ящик, где только что лежал на животе и он, Хоири, их зад было видно всем.

— Теперь тебе нельзя будет купаться, — предупредила тетя Суаэа. — Пить будешь только горячую воду. И нельзя рыбу есть, а то от лекарства, которое доктор в тебя влил, не будет никакого толку.

— А когда мне можно будет снова все есть и пить и купаться?

— Через семь дней начиная с сегодняшнего.

Теперь нельзя было ходить за кокосами. После школы Хоири просто садился на берегу реки и с завистью смотрел, как плещутся в ней остальные дети. До чего же долгая эта неделя, прямо как месяц! Ничего: когда язва заживет, он докажет, что ничем не хуже своих сверстников. Тогда он прыгнет в реку с такой высоты, с какой еще не прыгал никто из них, и они увидят, что он такой же ловкий и сильный, как его отец. Ничего, что пока нельзя есть рыбу, зато вон как быстро заживает язва — становится суше с каждым Днем. И до чего же трудно удержаться не почесать ее!

— Смотри, будешь чесать — снова станет большая и багровая, — говорила тетя Суаэа. — Раз чешется, значит, заживает.

Как-то вечером он сидел ел саго и таро и вдруг услышал: на другом конце деревни кто-то заплакал. Он перестал жевать и прислушался. Плакала женщина. Наверно, кто-нибудь бьет жену. Пусть себе бьет. Сейчас уже смеркается, скоро станет совсем темно; а что, если за домами, там, куда дома отбрасывают свои черные тени, или среди высоких кустов, усыпанных цветами, прячутся колдуны? По спине побежали мурашки. Да он, наверно, с ума сошел: сидит, свесив ноги, на краю площадки перед входом! Любой колдун может подкрасться под полом хижины и незаметно соскрести у него с ног щепотку грязи!

— Завтра пойду ловить для тебя рыбу, — сказала тетя Суаэа. — Сегодня постишься последний день, с завтрашнего дня можешь есть рыбу снова. Очень хорошо, что ты слушался меня, делал все, как я тебе говорила.

Хоири ничего не сказал на это, а только улыбнулся.

— Люди уважают того, у кого сильные руки и крепкая спина, но еще больше уважают они того, кто стоек и у кого живот втянутый. То, что ты перенес, сущие пустяки; вот когда мужчины отнимут у крокодила чье-то изуродованное тело или дотронутся до того, кто умер от укуса змеи, тогда им приходится поститься по-настоящему.

Да, вот это мужчины так мужчины! И ведь правда, каким же стойким для этого надо быть! Прожить целый месяц в темной Комнате и только ночью выходить по нужде! Ему бы корнями имбиря ни за что не наесться, а ведь тем мужчинам только их есть и можно. Трудно вообразить себе: захочется почесаться, а нельзя! А ведь понятно, как сильно этого хочется, когда столько времени не разрешают мыться. Пожалуй, даже лучше, что весь свой пост они сидят в хижине и не выходят наружу, а то из-за вони к ним и подойти было бы нельзя.

— И это еще не все, — продолжала тетя Суаэа. — Им даже нельзя в это время спать с женами и прикасаться к своим детям. Тех, кто не соблюдал свой пост, очень легко узнать. Взять, например, нашего полицейского — у него за правым ухом шишка величиной с апельсин только потому, что он, когда постился, почесал это место. Или другой односельчанин: знал, что во время поста нельзя есть, что от этого может напасть какая-нибудь хворь, а все же поел краба и вот теперь, когда ходит, волочит правую ногу.

Плач стал громче. В селение опять пришла смерть — умер старик, которому делали укол перед ним. Они со стариком не родственники, но все равно его жалко. Старика звали Ивуриса, когда-то он был женат, но ни сыновей, ни дочерей у него не родилось. Жена у старика умерла. Его иссохшее тело нашли совсем недавно, во второй половине дня — оно висело на дереве недалеко от места, куда он, Хоири, и его двоюродный брат Меравека ходят собирать кокосы.

— Вот видишь, как важно жениться и иметь детей, — сказала тетя Суаэа. — Когда ты молод, у тебя много друзей и подруг, но когда кожа сморщится и начинаешь все забывать, только твои дети, те, кого ты родил, вытрут тебе нос и помогут по дому — принесут воды или разожгут очаг. Сам видишь, что случилось со старым Ивурисой. У него не было детей, некому было вскипятить ему воды для питья или для того, чтобы помыться, и некому приготовить поесть — вот он и решил, что хватит ему страдать.