Крошка, ты продаешься!

***

Следующая неделя выдалась очень напряженной: Матти не врал, когда объяснял Маркусу, что у них с Алексом очень много планов и обязательств.

Они обсуждали концепцию нового клипа, писали альбом, много ругались насчет организации концерта в Олимпии. Это обязано было стать триумфальной презентацией будущего альбома, судя по продажам вот-вот пора было объявлять солд-аут, и при таких условиях никак нельзя было облажаться. Алекс подтвердил также своё участие в новом телевизионном музыкальном проекте, куда его пригласили в качестве жюри юных талантов, ищущих свой путь к успеху и славе.

Он смог вырваться из Хельсинки только к выходным. Всю неделю Алекс проверял, не ответил ли Маркус на его запрос, но там было всё так же глухо. Впрочем, расстраиваться он не успевал, поскольку так уставал, что всё, на что его хватало в те дни – иногда обновлять страницу на Фейсбук. Думать, анализировать или вспоминать Алекс просто не мог из-за тотальной загруженности. Они работали по двенадцать часов в сутки, к концу каждого дня он был вымотан до предела. Однако, выбив себе законные два дня выходных перед началом репетиций, Алекс немедленно уехал в Эспоо.

Дома его приняли чуть ли не со слезами – родители теперь чаще видели его по телевизору, чем на кухне. Алекс не стал говорить им, что приехал не потому, что соскучился. Он планировал навестить Маркуса.

Визит к родителям всегда был для Алекса событием странным. В последнее время такие приезды случались у него всё реже из-за загруженного графика, и тем острее он каждый раз чувствовал разницу своего прошлого с той жизнью, которая складывалась у него сейчас.

Его светлая и просторная комната на втором этаже стандартного таунхауса всякий раз встречала его одним и тем же: застывшим во времени пространством. Родители, понятное дело, не пытались там что-то поменять, а Алексу это, вроде как, было не нужно, ведь он давно не жил здесь. Дверь привычно скрипнула, отворяя лазейку в прошлое, Алекс застыл на пороге.

Ему не нужно было рассматривать вещи и мебель – он помнил наизусть каждый сантиметр, но всё равно каждый раз сперва внимательно осматривался, будто видел свою комнату впервые. Это был интересный, лично им придуманный ритуал, потому что каждое новое возвращение позволяло взглянуть на старую жизнь слегка по-другому.

Письменный стол у окна, над ним – длинная полка, заваленная книгами, фигурками супер-героев, недостроенным реактивным истребителем из Лего – это были артефакты детства. Рядом со столом – пробковая доска с приколотыми туда газетными вырезками – первыми упоминаниями Алекса в прессе, первыми билетиками на концерты, смазанными тёмными фотографиями из клубов. У стены рядом с кроватью – старые гитары, все заклеенные стикерами и исписанные маркерами. Дешёвые, наверняка безнадёжно расстроенные и без части струн. Сейчас каждую из них можно выставить на аукционе и срубить на такой мелочи немало денег. У другой стены – синтезатор, тоже заваленный листами, нотами, записями Алекса. Любой, зайдя сюда, сразу понял бы, что это комната музыканта. Только не понял бы, успешного или нет.

В шкафу вперемешку висела школьная форма разных лет и мерч из самой первой коллекции, которую Алекс создавал сам, лично придумывая и рисуя принты для футболок. Человеческая фигурка с гитарой, за которой как тень стояла демоническая фигура – большая и опасная. Футболки продавались после концертов и сейчас за эти раритеты фанаты были готовы продать почки.

В этой комнате Алекс провёл и свои самые унылые дни, и дни, полные надежды, а после – полные триумфа. Первые продажи, первые полные клубы, первый успех. Всякий раз он возвращался сюда, валился на кровать и пялился в потолок, думая о том, что с ним будет дальше. Отчаянное желание стать кем-то значимы, важным, кем-то, с кем другие будут считаться, владело всеми его помыслами, начиная, наверное, лет с десяти, а то и раньше.

«Превосходство» – это было не просто броское называние для музыкального коллектива. Это была его религия, его идея-фикс, его мечта. И эти стены видели, как Алекс Лааско достигает своего превосходства над всеми и становится тем, кем всегда хотел стать. Поэтому эта комната не только показывала ему, как было и как стало, но и говорила: ты всё тот же, ты по-прежнему жаждешь превосходства, даже когда получаешь его в избытке.

Алекс достал телефон и сделал пару снимков. Выкладывать их сейчас не стоило – фанаты бы тут же окружили дом, надеясь застать Алекса, но при случае можно порадовать их таким «эксклюзивом».

После семейного обеда, отделаться от которого оказалось просто невозможно, да и бесчеловечно по отношению к родителям, Алекс наконец выбрался на улицу, предварительно натянув пониже шапку и замотавшись в шарф так, что видны оставались только одни глаза.

Он решил не брать такси, а как и в прошлый раз прогуляться пешком до старой мастерской, к тому же погода сегодня была на удивление погожей – ни ветра, ни мороси, только тёмное небо и тяжёлый, наполненный влагой воздух. Было странно, но приятно идти среди таких знакомых улиц – почти всегда пустынных – и ни о чем не думать, просто наслаждаться мрачноватым очарованием осени, напитываясь им, как губка.

Отчего-то он помнил, что Маркус, в отличие от него самого, не любил глубокую осень. Он будто бы становился ещё угрюмее и смурнее, едва последние листья облетали с деревьев. При этом его кожаная потёртая куртка не менялась на более теплую и, казалось, Маркус вообще не знал, что такое шарф и шапка – Алекс никогда не видел, чтобы тот носил их. Вероятно, плохое настроение и нелюбовь к тёплым вещам были как-то связаны: Маркус просто-напросто мерз, а согреть его было некому. Алекс мысленно застонал. Лучше бы он так ничего и не узнал о его чувствах!

В этот же момент он запнулся и застыл, заметив через дорогу самого Хейккиннена. Почему-то Алекс был уверен, что сможет застать его только в мастерской и совсем не ожидал встретить вот так – просто на улице. Заметив его, Маркус тут же перешёл на его сторону улицы и цапнув за плечо, оттащил за угол дома. Алекс не сопротивлялся, он сам искал этой встречи.

– Какого хрена ты здесь делаешь? – зашипел на него Маркус, привычно сдвигая брови.

Он, как и раньше, щеголял без шапки, вот только его горло теперь закрывал свитер с высоким вязанным воротом – наверняка очень тёплый и приятный к телу. Или наоборот, колючий, как сам Хейккиннен. Алекс удержался от странного желания потрогать, чтобы узнать, колется тот или нет.

– Иду по улице! – между тем ответил он с вызовом. – Это, вроде бы, не запретили ещё!

Как только Маркус начал диалог в привычной со школьной скамьи грубой манере, отвечать ему захотелось так же. Весь настрой на какую-то человеческую беседу пропал, оставляя только злость и азарт от их новой стычки. Алексу всегда нравились конфликты с Хейккинненом, хотя он редко выходил из них победителем.

– Надо же! – воскликнул Маркус. – В Хельсинки ведь нет улиц, нужно было именно сюда припереться!

Алексу хотелось ответить, что вообще-то выйти вот так на улицу в Хельсинки он действительно не мог – с вероятностью почти сто процентов его тут же узнали бы, так что об этом не могло идти и речи. Однако оправдываться перед Маркусом он не собирался, хоть и действительно приехал в Эспоо не за прогулками.

– Что тебе еще нужно? – тут же снова стал наседать Хейккененн.

Он выглядел нервным и будто бы даже чуть испуганным, хотя употреблять это слово по отношению к Маркусу казалось смешным.