Крот Камня
Шрифт:
Фиверфью припала к земле и, внимательно всматриваясь в Триффана, долго не произносила ни звука, только еле слышно сочувственно вздыхала. Потом обошла вокруг Триффана, принюхиваясь тут и там, что-то шепча про себя, что-то вроде «Ох!» и «Бедняжка!», а когда закончила осмотр — «Это ужасно!» и, наконец, «Так не пойдет!».
Мэйуид оглянулся на своих друзей и энергично кивнул, как бы говоря: «Почтенный Спиндл и волшебница-дама, эта кротиха произвела сильное впечатление на меня, Мэйуида, вашего недостойного друга! Да-да!»
Потом Фиверфью подошла еще ближе к Триффану, положила лапу на его бок и нежно прошептала заклинание:
До-орогой
Мы здесь, с тобой,
Во имя любви к лету с его цветеньем
И к зимней ночи с ее градом и снегопадом.
В твоем сердце сейчас темно и мрачно;
Дорогой крот Триффан,
Наберись мужества.
Разреши нам вести тебя,
И ты будешь любим, мы поможем тебе,
Мы пришли, чтобы исцелить тебя.
Может быть, при звуках ее голоса Триффан пошевелился, а может быть, и нет. Сейчас, рассказывая о первой встрече Триффана из Данктона и Фиверфью, юной кротихи из Вена, которой суждено было изменить жизнь Триффана и всего кротовьего мира, любят сообщать, что Триффан пошевелился, открыл глаза и увидел совсем близко от себя Фиверфью. Некоторые в своих выдумках доходят до предположения, что он заговорил с ней.
Отчет Спиндла менее романтичен, но, вероятно, более правдив. Спиндл просто сообщает, что Фиверфью отвернулась от Триффана, у нее был решительный и целеустремленный вид, словно слабость Триффана вызвала у нее прилив энергии.
— Ты м-можешь пом-мочь ему, и-исцелить его? — спросил Спиндл, копируя старокротовий язык и надеясь, что Фиверфью поймет его так скорее.
Она улыбнулась, услышав его исковерканную речь и проговорила:
— Я еще не знаю, но доверим Триффана священному Ка-амену, и он исцелится от своих по-о-олесней через семь но-тшей, а мы это ф-фре-емя будем ве-ерно и хо-орошо уха-ашивать за ним.
В нашем рассказе мы последуем примеру Спиндла и будем передавать речь Фиверфью на современном кротовьем языке.
Она, еще раз взглянув на Триффана, объявила, что его надо перевести, и побыстрее, в место, где будет легче поправиться.
— Он слишком болен и не может двигаться.
— Ка-а-амену будет легче помочь, если крот ляжет правильно, — проговорила Фиверфью.
— Э-э, а каким образом должен лежать больной крот? — спросил Спиндл.
— Головой на запад, если рана в боку. Если болит сердце — головой к восходящему солнцу.
— Та-ак, — с сомнением протянул Спиндл.
— Перестань суетиться, не будь таким старым, — раздраженно заметила Старлинг, — ты становишься таким же противным, как все кроты в этой системе. Фиверфью знает что говорит, и чем скорее мы все в точности выполним, тем лучше. Ты согласен, Мэйуид?
— Великолепная, поразительная юная дама… — завел Мэйуид.
— Да или нет? — прервала его Старлинг.
— Да, — проговорил Мэйуид. Ему было очень трудно ограничиться одним словом. — Безусловно — да.
— Куда мы отведем его?
— В мо-о-ою нору, — сказала Фиверфью, и в ее голосе звучали лишь слабые отголоски былой робости.
Что они и сделали — к удивлению всех кротов. Им пришлось нести Триффана (потому что идти сам он уже не
мог) по ходам системы, а потом вниз по западному склону холма. Там они поместили его в теплую, приятно пахнувшую нору Фиверфью, и она начала ухаживать за больным: уложила Триффана головой на запад, а по ночам друзья вытаскивали больного на поверхность. Фиверфью поворачивала его рыльцем на запад, где находились Великие Камни, и самый близкий из них — в Данктонском Лесу.Пылало небо Вена, издали доносились рычание ревущих сов, приглушенный топот двуногих. В эти ясные холодные январские дни, когда Триффан был близок к смерти, луна иногда светила так ярко, что, казалось, затмевала огни Вена, очерчивала дальний горизонт, где высился лесистый холм, и как будто приближала к ним Камень. Понемногу Триффан начал приходить в себя. Кризис миновал, боли стихали, и на него снизошел мир и покой.
Триффан начал слышать звучание Безмолвия. Одолевать болезнь было гораздо труднее, чем проделать путь, начатый давным-давно в Аффингтоне. И рядом с ним была незнакомая кротиха с ласковым голосом. Иногда Триффану удавалось почувствовать ее бесхитростную, встревоженную, тоскующую душу, даже в самые мрачные часы обращенную к Камню.
Болезнь Триффана продолжалась гораздо дольше, чем «семь нот-тшей». Прошел январь, кончался февраль, и лишь тогда больной полностью пришел в сознание. Триффан был слаб, во сне его еще мучили кошмары, но он уже понимал, что это кошмары. Во время болезни, когда он метался в бреду и его обступали образы прошлого, он считал их реальностью.
Триффан, хоть и не разговаривал с Фиверфью, чувствовал ее присутствие, слабо протестовал, если она уходила даже на минуту, и погружался в сон под ее нежными прикосновениями. Фиверфью ухаживала за Триффаном днем и ночью, а Спиндл был рядом, и, поскольку раньше у него уже была Тайм, он понимал, что такое любовь на вечные времена. И Спиндл обращал свое рыльце на запад и благодарил Камень за то, что он привел к Триффану Фиверфью.
Спиндл не испытывал ревности к Фиверфью, как могло бы случиться с другим кротом в его положении. Он понимал, что только Фиверфью могла облегчить телесные и духовные муки Триффана, которые накопились за долгие годы.
В бреду Триффан вспоминал о событиях своего детства, о минутах, когда он рисковал жизнью, защищая братьев и сестер, о том, как он рос вдали от Брекена и Ребекки и жил один в Лугах возле Данктонского Леса, о долгих годах, когда он один охранял Босвелла на пути в Аффингтон, о временах, когда другие видели в нем вожака и он должен был жертвовать собой, чтобы остальные жили в безопасности.
Спиндл понял, как тяжело Триффан переживал страдания и смерть множества кротов на склонах Бакленда и ужас бегства из Данктонского Леса. И наконец, последний удар, сломивший Триффана: уговорив товарищей последовать в Вен, он чуть не привел их к гибели.
Ко всему прибавлялось сомнение: достойно ли служение Триффана Камню и так ли уж необходимо ужасное одиночество, от которого Триффан, как всякий вожак, страдал все годы, потому что кроту необходима любовь.
Вероятно, Триффану из Данктона требовалось время, чтобы отдохнуть от бремени принятой на себя ответственности, время для размышлений и для описания пережитого. Но теперь болезнь вынуждала его молчать. Физически он не был один, с ним были его друзья, но духовно — Спиндл знал это — Триффан был одинок. Одинокий крот в ночных кошмарах пробирается сквозь болезнь и страдания, стремясь понять и услышать Безмолвие.