«Крот» в генеральских лампасах
Шрифт:
— А в чем же она одна, ваша единственная, правда? Да и какой она может быть, если вы через шестнадцать лет после окончания Великой Отечественной войны начали постоянно обманывать свою семью, свою страну и своих сослуживцев?
Ни один мускул на лице генерала не дрогнул, хотя второй вопрос был для него неприятным уколом и заставил задуматься: «Выходит дело, что комитетчики знают, что я был завербован американцами в 1961 голу… Неужели произошла утечка информации из ЦРУ или ФБР? В КГБ ведь, как сказал только что следователь, есть тоже свои агенты в американских спецслужбах. Так оно и должно быть: обе стороны обязаны знать, что делает или замышляет ее противник. Но кто же мог навести КГБ на меня? Я же не допустил ни одной ошибки, и никто не мог знать о моей вербовке. А впрочем, что гадать, все равно ничего уже не изменить.» И, взглянув на следователя, он совершенно спокойно, уверенным тоном заговорил:
— Моя правда, как я уже
Он сделал паузу, потом продолжил:
— Хочу пояснить, что Военно-штабной комитет был создан в рамках Устава ООН для того, чтобы давать советы и оказывать помощь Совету Безопасности — постоянно действующему органу ООН по всем вопросам, относящимся к военным потребностям в деле поддержания международного мира и безопасности, к использованию войск, предоставленных в его распоряжение, и к командованию ими, а также к регулированию вооружений. СССР, как вы знаете, является постоянным членом Совета Безопасности. И ни для кого не была тогда секретом безмозглая, авантюристическая международная политика руководителя советского государства Никиты Хрущёва, дважды поставившего мир на грань ядерной войны. А ведь за плечами советского народа была уже тяжелая война, в которой каждая семья понесла невосполнимые потери. Моим сыновьям исполнилось в то время девять и шесть лет, и я не мог не думать об их будущем. Поэтому, чтобы противодействовать агрессивной политике Хрущёва, я и решил оказать содействие Соединенным Штатам Америки. Но никакого политического ущерба своей стране я практически не принес, так как по окончании срока загранкомандировки в июне 1962 года я отплыл на теплоходе из США в СССР.
Духанин понимал, что сказанное Поляковым априори не может быть правдой, и он решил сделать ход, основываясь только на своей интуиции.
— Значит, вы говорите, что только на официальных мероприятиях встречались? И только с коллегами из дипломатического корпуса США? А может быть, это были все же конспиративные встречи с установленными разведчиками из ФБР и ЦРУ? И встречались вы с ними не только в официальной обстановке, но и, как вы сами сейчас признались, на охоте и рыбалке? Что вы скажете на это?
Вот так в тиши кабинета начался поединок, который по напряженности и степени значимости был сродни шахматной партии высочайшего уровня. В дебюте обе стороны отмобилизовывали свои силы к осуществлению маневрирования, готовясь к непосредственному столкновению и стремлению найти уязвимые места в защитном построении противника.
Поляков не спешил с ответом на вопросы следователя, анализируя то, что он услышал.
И тут Духанин вновь спросил:
— Скажите, Дмитрий Федорович, перед первой и последующей командировками за рубеж давали ли вы обязательство соблюдать так называемые «Правила поведения командируемых за границу»?
— Да, я подписывал такую инструкцию.
— А что в ней говорилось, вы можете вспомнить?
— Трудно все вспомнить через двадцать пять лет, особенно такой незначительный документ. Но я сейчас попробую. Итак, первое: соблюдать долг советского гражданина перед своей Родиной, отстаивать ее честь и интересы. Второе: строго хранить государственную тайну. Третье: честно и добросовестно выполнять возложенные на меня обязанности. Четвертое: избегать разговоров о служебной работе с кем бы то ни было. В том числе и с членами семьи…
Он пытался вспомнить что-то еще, но не стал терять времени и, махнув рукой, сказал:
— Больше ничего важного там не было, так, общие слова.
— А жена знала, что вас завербовали в Нью-Йорке?
Делая вид, что для него был не понятен вопрос, Поляков спросил:
— А с чего вы взяли, что меня завербовали? У вас есть на этот счет какие-то доказательства? Если они есть, то назовите их. А так, как вы сейчас заявили, при желании можно любого сотрудника разведки заподозрить в чем угодно. Кстати, в 30-е годы разведчиков тоже огульно обвиняли в предательстве и в сотрудничестве с иностранными спецслужбами. Проще простого было сделать это. В капиталистической стране советский разведчик постоянно вращается во враждебной среде и вполне реально имеет служебные контакты с представителями самых различных кругов. Иногда даже и с коллегами из спецслужб противника. Ну и что?.. Конечно, это можно истолковать, что ты был завербован и стал английским или французским агентом. Попробуй докажи потом, что это ты завербовал того или иного иностранца и использовал его в интересах своей страны. Вот так и искажались и переворачивались с ног на голову подлинные
факты. А интерпретировались они потом вопреки истине и Уголовно-процессуальному кодексу так, как это было нужно следствию.Духанин убедился, что его подследственный умеет держать удар, хорошо владеет собой, и потому заметил:
— О доказательствах, Дмитрий Федорович, мы еще поговорим. Кстати, я прекрасно понимаю вас как человека, который многие годы был не в ладу с присягой Родине. Потому вы и стремитесь сейчас, когда вас уже арестовали, спрятаться за положения Уголовно-процессуального кодекса вместо того, чтобы четко ответить на мой вопрос…
— О чем вы, Александр Сергеевич? — с учтивостью вдруг произнес генерал.
— Да все о том же: в ваших показаниях не хватает конкретики. Складывается впечатление, что вы чего-то ждете от меня. Или вы полагаете, что я за вас буду рассказывать о тайной части вашей жизни? Вы в самом начале признались в сотрудничестве с американскими спецслужбами. Похвально, что решили сотрудничать со следствием. Дело осталось за малым: подробно рассказать об этом. И вот тут-то у вас стали возникать затруднения. Так, во всяком случае, показалось мне. Думаю, не нужно быть провидцем, чтобы не понять, что вы хотите сначала услышать, чем располагает в отношении вас КГБ. Я понимаю вас, вы хотите, чтобы были «и овцы целы, и волки сыты». Для ясности дам сейчас вам ключ к пониманию создавшейся ситуации и ожидаю от вас гораздо большей откровенности. Я называю оперативный псевдоним, присвоенный вам в ФБР при вербовке, — Топхэт. Он вам известен, не правда ли? И еще я называю ваш регистрационный номер — три тысячи пятьсот сорок девять «С». Как видите, мы многое знаем о вас. Теперь сами делайте выводы.
Когда следователь произнес оперативный псевдоним и сообщил регистрационный номер, Поляков содрогнулся, словно его ударили обухом по голове. На начало 1980 года в распоряжении ГРУ действительно имелась информация закордонного источника — сотрудника нью-йоркского отделения ФБР «Доброжелателя» [99] . Он сообщил о вербовке в 1962 году трех сотрудников представительства СССР при ООН, которым были присвоены псевдонимы Топхэт, Скоч и Федора. Кто были эти люди, оставалось неизвестным. Очень важно было разобраться — кто есть кто? Духанин понимал, что Поляков вполне мог быть или же, скорее всего, был одним из них. Но кем именно: Скочем, Федорой или Топхэтом? От точности этого определения во многом зависел успех всего расследования в целом. В ином случае — провал и полный конфуз. Для тренированного контрразведывательного ума следователя Духанина каждый фрагмент, каждая деталь, неважно, насколько она была мала и на первый взгляд незначительна, порой имела огромное значение при решении стоящей задачи и разгадывании головоломки самой высокой степени сложности. Так обстояло дело и теперь. Полной уверенности в правильности названного псевдонима у следователя не было. Поэтому ему пришлось рисковать. У него уже была разработана специальная форма доведения информации до обвиняемого, оставлявшая следователю возможность для отступления и выхода из возможно возникающего нежелательного положения, не теряя при этом своего лица. Псевдоним «Топхэт» был назван Духаниным потому, что ему по ряду признаков отдавалось предпочтение перед двумя другими.
99
Агент ГРУ «Фред» — сотрудник ФБР США.
Произведенный «выстрел» попал в «десятку»: это действительно оказался псевдоним Полякова, что было визуально замечено по его непроизвольной реакции, выразившейся резким вздрагиванием. До этого он никогда не проявлял своих эмоций, всегда оставался бесстрастным, сдержанным и всегда контролировал себя. Не имел права на иное поведение и следователь, он не мог поучать и обращать в свою веру допрашиваемого, хотя и играл первую скрипку на допросах, однако партитуры у него, конечно, не было.
Продемонстрированное следователем «знание» псевдонима Полякова прозвучало солидно и позволяло ему говорить о «безграничных» возможностях КГБ твердо и уверенно, а главное — воспринималось это подследственным весьма серьезно.
Череда предательств советских разведчиков — Попова, Пеньковского, Филатова, Резуна, Полещука, Сметанина, Гордиевского, Вареника, Ветрова и других — вызывала у всех сотрудников КГБ и ГРУ омерзение и неприязнь к этим иудам. В этой связи справедливо изречение древнеримского философа Тацита о том, что «предателей презирают даже те, кому они сослужили службу». То же испытывал и следователь Духанин при общении с сидевшим напротив него генералом Поляковым. Но что бы ни чувствовал он внутренне, а внешне Александр Сергеевич не показывал и виду, оставаясь всегда корректным, вежливым и внимательным по отношению к Полякову. Мало того, он часто интересовался состоянием его здоровья, положенными прогулками, питанием, сном и даже прочитанной книгой.