Кровь боярина Кучки

Неподстатные друг другу мысли тяжелили, тяжелили голову юноши, и упала она на грудь…

–  Согласен! Вижу, что согласен!
– обрадовался Кучка странной жёсткой радостью и обеими руками пригнул голову будущего сына к низкому костистому плечу.
– Вот и поладили! Завтра подготовим, послезавтра окрестим, и в тот же день - усыновление… Только вот что, милый, - ещё крепче прижал он голову Рода, - никаких тайных свиданий с моей дочкой, твоей будущей сестрой! Видьтесь напоказ, открыто, днём, как родственники. Раз уж ты в обычаях людских неведок, я тебя предупреждаю. Сам знаешь почему.

Рослый сын Гюряты перед низким Кучкой превозмогал неудобство крепких новоотеческих объятий.

–  А по случаю усыновления почестной пир зададим. Приглашённый Гюргий ахнет!

– жарко дышал в ухо Рода торжествующий шёпот старика.

Глаза, прижатые к плечу Кучки, жмурились невольно, и - удивительно!
– с чего-то вдруг Род явственно увидел свою с Букал ом охоту на зайцев: вот заяц бежит, всадник его преследует, настигает, бросает тенета намётанной рукой, и зверёк кувыркается, запутываясь в сетях, как в коконе…

5

Овдотьица ждала его в сенях.

–  Да на тебе лица нет, милый!

Род ухватился за её руку, как утопающий за ивовую ветвь.

–  Укажи выход в огород… воздуху глотнуть…

Он гневно упрекал себя, перебирая в мыслях разговор с Кучкой: опять не сказал ему об Офимке!

Пока спускались по ступеням гульбища, Овдотьица тревожно говорила:

–  Должно быть, душно у боярина в истобке. Оконницу боится отворять, прострелы его мучают. Тебе, лесовику, теремной воздух непривычен.

Род стал посреди яблонь, глубоко дыша.

–  Благодарствую, госпожа. Дозволь пойду пройдусь.

Он двинулся к пруду. Овдотьица - за ним.

–  Слыхал, что я не госпожа, а называешь госпожой.

–  Вижу, ты и не челядинка, - заметил Род, не понимая навязчивости женщины. Ведь он же дал понять, что хочет побыть один.

–  Я вводница [60] , - Овдотьица пошла бок о бок по нахоженной тропинке.
– Степан Иваныч ввёл меня в свой дом тому назад лет десять, когда боярыня скончалась, родив Якимушку. А я была вдова. Мой муж, тиун боярский, умер в одночасье от корчеты [61] . А боярыня покойная меня и прежде жаловала. Позовёт, и я являюсь: «Ваша гостья!» Нравилось матушке на меня смотреть, любоваться мной. Красива я тогда была, вот и стала вводницей по боярскому изволу. Улитушка ко мне приникла, и Якимчик на моих коленях рос. Степан Иванович венчаться обещал, да вдруг раздумал. Петрок явился из-под Киева. Чего он там пять лет скрывался, уж не знаю. Явился не один. Привёз боярину жену, Амелфу Тимофеевну. И очень господину моему полянка полюбилась. Пир был на весь мир. И свихнулись с той поры боярские хоромы крышей вниз, полами вверх. Стыд рассказывать… А Улитушка с Якимом упросили батюшку меня оставить в доме. Привязалась я, бездетная, к сиротам. И Степана Иваныча привыкла сердцем чувствовать, как мужа. Что со мной поделаешь? От одних ненависть терплю, от других любовью согреваюсь.

[60] ВВОДНИЦА - женщина, принятая в дом.

[61] КОРЧЕТА - болезнь, сопровождаемая корчами, судорогами.

Они стояли у пруда. Противоположный лесной берег как на ладони, а края не видны - пруд не широкий, да длинный. Род все ещё злился на себя: не повернулся язык открыть Степану Иванычу замысел Петрока насчёт Офимки. Он мрачно пошёл вдоль берега, Овдотьица - за ним. Тропинка тянулась слабенькая, тоненькая, но смело пересекла ту грань, где огород соединялся с лесом. Стоило оглянуться, и наслаждение природой замерло в душе: многоглазое чудовище боярских хором бдительно наблюдало за ними.

–  Держусь в этом доме заступничеством детей да прежней милостью хозяина, - продолжила речь Овдотьица.
– А уйти… разве от своей семьи уйдёшь? Они стали моей семьёй.

–  Отчего ты мне об этом рассказываешь?

– Род с удивлением смотрел на неотступную женщину.
– Ты ведь не очень-то откровенна, правда?

–  Рассказываю как будущему члену семьи, - солнечно, по-домашнему улыбнулась Овдотьица, - Якимушкину и Улитину братцу.

–  Ты уже выследила: я люблю Улиту отнюдь не братней любовью, - не сдержал юноша раздражения, рождённого разговором с Кучкой, неотвязчивостью Овдотьицы, а теперь ещё и прозрачным её намёком, - И никакими хитростями этой любви у нас не отнимут, - прибавил он в сердцах.

Домашняя улыбка боярской вводницы от его раздражения не исчезла.

–  Первое скажу: я тебя не выслеживала, - искренне сообщила она.
– А второе скажу: названый брат - не кровный брат. Больше ничего не скажу.

–  Нет, скажешь, - подошёл к ней вплотную Род.
– Если и вправду душой ко мне потянулась, скажешь: с чего тебе ведомо, что Кучка надумал усыновить меня? Ты нашей беседы не слыхивала, я тебе о ней не говаривал…

–  Сам боярин мне говорил допрежь, - нарочно или нечаянно проболталась Овдотьица.

Значит, верно было подмечено, что Степан Иванович заранее составил свой план, а беседуя с Родом, лишь лицедействовал. Дальше мысль сама собою напрашивалась: язык оказался мудрее ума, не повернулся сообщить об Офимке. Хозяин-то больше гостя знает о замыслах своего исполнительного слуги.

–  Успокойся, сынок. Не там беду ждёшь, где она тебя караулит. Пройдись ещё, подыши…

Род вошёл в лес. Овдотьица - за ним.

–  Зачем ты ходишь за мной?

–  Так надо, милый.

Стёжка повернула, огибая большую сосну. А сразу за поворотом взору предстала баба-яга - нос крючком, голова сучком, зад ящичком. Самая настоящая! Хотя житель леса отродясь не видывал бабы-яги, лишь по сказкам знал. Вот наваждение! Жёлтые кошачьи глаза старухи так и впились в него.

–  Зачем это тебе, Варсунофья?
– кивнула Овдотьица на колючий пучок можжевеловых веток в руках старухи.

–  От злуницы [62] . Хочу настоем попариться. Вконец затрясла, проклятая! Да вот думаю, не мало ли набрала.

Род углядел сухую травинку, приставшую к можжевельнику.

–  Это Варсунофья, нянька Улиты, - пояснила Овдотьица.

Он двумя пальцами взял травинку, понюхал, поднёс к глазам. Осенённый счастливой мыслью, нетерпеливо спросил старуху:

[62] ЗЛУНИЦА - болезнь типа лихорадки.

–  Откуда можжевельник? С какого места?

–  Да вон, - указала она на гигантский корень старого дуба, видно в давнишние времена вывернутого бурей. Дуб сгнил, а корень все ещё воздымался над заросшей ямой, растопырив черные щупальца.

Род осмотрелся на указанном месте, стал на колени и запустил ногти в твёрдую дернистую землю. Крепкие пальцы осторожно обкапывали облюбованный жухлый стебель. Голоса женщин внятно доносились, один мягкий, камчатый [63] , Овдотьицын, другой деревянный, Варсунофьин.

[63] КАМКА - шелковая ткань.

–  Чего ищешь?
– обеспокоенно вопрошала Овдотьица.

–  В травники метит. Искун!
– проскрипела старуха.

Род молча продолжал свой труд.

–  Отойдём-ка, мать. Страх что тебе поведаю!
– отвела Варсунофья вводницу подал её. И Род перестал их слышать.

Из-под ногтей показалась кровь. Эх, нож остался в дорожном сапоге. Сейчас бы его сюда. Пришлось поискать сучок покрепче да удачно отломить, чтобы стал мелким заступом. С таким орудием споро пошла работа. Когда вернулась Овдотьица, на лопухе возле Рода грязными свиными хвостиками лежало несколько вырытых корешков.