Кровь боярина Кучки

–  Вон и нотарь [72] порется со своей книжищей, перо за ухом, борода по колено, - прищурилась, глядя вдаль, Улита.

В крестильне не было посторонних. Только отец Исидор, дьякон и несколько хористов мужеска пола. Поодаль стояли боярич с боярышней и Амелфа с Петроком Малым, хотя присутствие последнего показалось Роду излишним. А что поделаешь? Любимый отрок боярский!

Восприемниками были Степан Иваныч с Овдотьицей.

Голому юноше в набедренной повязке зябко стоял ось в пустой купели, поливаемому водой. Отец Исидор не стал для него погрузником, как назвал Букал Гурия Мудрого, едва не окрестившего языческого волхва под Киевом. Для погружения в Чистые пруды время настало неподходящее: сентябрь на исходе. Купель же для такого богатыря понадобилась бы не простая, а богатырская.

[72] НОТАРЬ - писец, секретарь.

–  Языческий Аполлон!
– уловил тонкий слух юноши святотатственный шёпот Амелфы на ухо Петроку.

–  Какой полон?
– не понял Малой свою учёную госпожу.

Отец Исидор поливал крещаемого водой, отстригал ему щепоть волос.

–  …Отрицаешься ли?

–  Отрицаюся!
– отвечал Род, как ему подсказывали.

«Елицы во Христа крестистеся, во Христа облекостеся…» - пели хористы.

–  …Отрицаешься?
– снова вопрошал отец Исидор.

–  Отрицаюся, - отрекался Род от кузнеца Сварога, от Букаловой веры, от всей своей прошлой жизни.

Призванный в крестильню нотарь сделал запись об усыновлении новокрещеного Петра боярином Степаном Ивановичем Кучкой. Запись была скреплена подписью усыновившего. Род заметил, что Улита уже покинула крестильню, а лица Амелфы и Петрока были сродни тем, что на росписи в белёном притворе храма, изображающей грешников в аду. Отец Исидор благословил торжественное усыновление. Приёмный отец дотянулся и запечатлел поцелуй на лбу юноши. Овдотьица и Яким крепко обняли и поздравили его. Принесли сухие поздравления и боярыня с отроком.

–  Где же Улита?
– истиха спросил Род Овдотьицу при выходе.

–  Опять пошла убиваться моя дурёха, - вздохнула вводница.
– Не глянешься ты ей братом.

Когда подъехали к дому и новый Кучкович ступил у ворот на землю, он ощутил тяжёлую руку боярина на своём локте.

–  Пойдём, сын Пётр, покажу тебе весь свой достаток, часть которого будет твоей.

И он показал погреба, мёд уши, скотный двор, все службы, даже псарню, где Роду запомнился огромный бырнастый [73] пёс, прыгнувший, завидев хозяина, и плашмя лёгший у его ног.

[73] БЫРНАСТЫЙ - рыже-бурый.

–  Буян!
– восторженно отрекомендовал его Кучка и мановением руки несколько раз заставил то встать, то лечь.
– Вот самый преданный мне слуга. Пока он жив, самому жить не страшно.
– В огород боярин не повёл: - Тебя Улита с ним познакомила.
– И ещё не повёл в избу, высунувшую тесовую макушку из-за глухого тына: - Это поруб, узилище для моих врагов. Чего его смотреть? Только душу мучить.

А хоромы напоминали улей в жаркий час медосбора. Многочисленная челядь сновала по переходам. Каждое крыльцо походило на леток, впускавший и выпускавший тружениц пчёл. Переодевшись в своей одрине, Род поднялся в верхние двусветные сени, белеющие накрытыми столами, пестреющие ковровыми лавками, сверкающие солнечными зайчиками, прыгающими из слюдяных окон. У раскрытой оконницы стояла Овдотьица. Юноша подошёл к ней. Отсюда весь двор был как на ладони. За распахнутыми воротами ясно виднелись подъезжающие тройки, четверни и шестерни. Всадники, правившие ими, спешивались. Лишь у одной кареты возница сидел не верхом на кореннике, а на облучке.

–  Гляди-ка, сам Гюргий прибыл, - подняла палец Овдотьица.
– И выезд у него по новому киевскому обычаю. Возатай [74] не с коня, а с тычка правит шестерней. Как не падает?

–  Это чужеземный обычай, - пояснил Род, - Мне о нём сказывал один ведалец, что не раз за морем бывал.

Он вспомнил о Богомиле Соловье. Овдотьица продолжила вслух свои наблюдения:

–  Вон гляди, Гюргий шествует с родными и присными.

–  Который?
– всматривался Род.

[74] ВОЗАТАЙ - управляющий лошадьми, кучер.

–  Вон тот, немалого росту, толстый, лицом белый, глаза небольшие, нос длинный и кривой, борода малая. Углядел?

На князе был зелёный кафтан, а поверх него корзно [75] синее с красным подбоем, застёгнутое на правом плече красною запоною с золотыми отводами. Сапоги зелёные, востроносые. Высокая синяя шапка с красными наушниками.

–  Говорят о нём: сластолюбец, не охоч до повседневных забот, все поручает своим вельможам, а они примучивают народ, - продолжала Овдотьица.
– А вон, вон! Молодой князь Владимирский Андрей, - возбуждённо привстала она на цыпочках.

[75] КОРЗНО - верхняя одежда в виде плаща.

–  Да который же?
– заразился возбуждением Род.

–  Да вот тот низкорослый, квадратный, половец. Сын первой Гюргиевой жены, половчанки. По-половецки называют его Китаном или Китаем, враг их разбери.

–  Ты почто ругаешься?
– удивился Род.

–  Не по нраву он мне. Лицо - камень. Мысли слишком глубоко спрятаны.

Род не задумался над её словами. Не лицо этого князя, а яркая богатая одежда привлекла недавнего лесного отшельника. На молодом сыне Гюргия был кафтан малиновый, подпоясанный золотым источнем [76] с четырьмя концами. Воротник, рукава, подол кафтана ниже колен, края корзна - все наведено золотом. Сапоги красные. Шапка желтоватая, не очень высокая, с синими наушниками и красной опушкой.

[76] ИСТОЧЕНЬ - мужской пояс.

–  А вон ближний боярин Гюргиев, - пояснила Овдотьица, - Короб Якун. Своего воспитателя Симоновича, суздальского тысяцкого и подлинного правителя, князь уж с собой не возит. Слишком стар сын варяжского выходца Шимона. Почитай, лет уже девяносто небо коптит, православную чернь примучивает. А с вельможеством расстаться до смерти нет сил.

В сени входили гости. Шумный говор заглушил пояснения Овдотьицы. Она и Род отвернулись от окна к вошедшим. Вводница ещё успела шепнуть юноше, метнув глазами в седого усача с голой, как колена, головой:

–  Дружинник Громила, самый искусный и мудрейший советник Гюргия.

Перед выходом хозяев и князей появились гудцы [77] и, когда двери распахнулись, грянула торжественная музыка.

«Птицы радуются весне, младенцы матери, а мы, княже, тебе, - славили государя суздальского молодые голоса.
– Гусли строятся перстами, а град наш твоею державою!»

Князь благосклонно взглянул на хозяина дома, ему величание понравилось.

–  Милости просим! Милости просим!
– поясно кланялись высокому гостю боярин с боярыней.

[77] ГУДЦЫ - музыканты.

Подошли с поклонами Улита и Яким, а следом за ними Овдотьица подтолкнула Рода.

–  Славные у тебя дети, боярин, - похвалил Гюргий, глядя на Улиту.

–  Моя кровь!
– обнял Якима с Улитой Кучка.

–  Поздравляю и с новообретённым сыном Петром, - впились в Рода маленькие глазки Гюргия.
– Вылитый молодой Гюрята. Две капли воды!
– не утерпел он прибавить.

–  Мой христианский долг пригреть сироту, - пробормотал Кучка.
– В честь него и пир.

–  Помню Роговича, - вздохнул князь, не спуская глаз с Рода.
– Случилась у нас нескладка, да зла я на него не держал, - произнёс он значительно и положил руку на плечо юноши, - Будь мне верным слугой.