Кровь фюрера

— Этот Фолькманн что, шутит?

— Нет.

— И ты действительно ему доверяешь? — с сомнением спросил Гринцинг.

— Я тебе уже говорил, Иоганн. Пожалуйста, поверь тому, что там написано.

Гринцинг медленно покачал головой и перешел на шепот.

— Это невероятно! — Он снова просмотрел письмо, а потом перевел взгляд на Мольке. — Ты что, действительно хочешь, чтобы я пошел со всем этим к премьер-министру Федеральной земли? И сказал, что группа неонацистов планирует захватить власть? Что у них, возможно, есть ядерное оружие?

— Если ты этого не сделаешь, это сделаю я. У нас мало времени. Все это может произойти в ближайшие часы.

— А где сейчас этот Фолькманн?

— В Мюнхене.

Гринцинг опустил листы.

— Надо мной просто посмеются. Ты должен это понимать.

— А ты должен понимать, что если план этих людей сработает, то вся страна будет отброшена на пятьдесят лет назад, — мрачно произнес Мольке.

— Мне кажется, в это трудно поверить. Даже если то, что ты говоришь, правда, то демократический строй в Германии невозможно уничтожить за одну ночь. Это абсурд.

Мольке демонстративно взглянул на часы, а потом решительно посмотрел на Гринцинга.

— У них будет поддержка. В парламенте. В армии. В полиции. Без такой поддержки у них действительно не было бы никаких шансов, и они бы на это не пошли. А ведь достаточно, чтобы несколько влиятельных людей поддержали это безумие, и вся страна погрузится в хаос и повторится тот кошмар, который происходил в Германии пятьдесят лет назад.

Гринцинг покачал головой. Лицо у него было бледным, а голос хриплым.

— Я не могу в это поверить, Иван. Это невозможно.

Мольке глубоко вздохнул.

— Ну хорошо. Тогда давай мне письмо, и я сам пойду к министру, даже если мне придется ломиться в дверь его спальни.

Гринцинг помедлил. Он долго смотрел на письмо в своей руке, а потом, глубоко задумавшись, перевел взгляд на Мольке, и тот увидел, что Гринцинг буквально обливается потом.

— А если министр тебе поверит, каких действий ты от него ожидаешь?

— Нужно поставить на ноги Берлин и Бонн. У штаб-квартиры BfV в Колони будут собраны подразделения армии и полиции, на которые можно рассчитывать. В каждой стране с разумной демократической системой правления должны приниматься такие меры предосторожности на случай непредвиденных ситуаций. На случай восстания, которое может угрожать существованию системы.

— А что, если министр тебя не послушает?

— Думаю, послушает. А если нет, то у меня все равно есть друзья в Берлине, которые прислушаются к моим аргументам. — В голосе Мольке звучало напряжение. — Боже, Гринцинг, надо же что-то делать!

Мольке говорил с необычной для него эмоциональностью, и Гринцинг снова задумался. Вид у него был такой, как будто невыносимая тяжесть давила на его плечи. Наконец он посмотрел Мольке в глаза.

— Я хочу, чтобы ты меня понял.

— Ты что-то решил?

— Дай мне пять минут, чтобы все это обдумать. Ты должен войти в мое положение. Такое решение нельзя принимать с бухты-барахты.

Мольке посмотрел на часы, а потом на встревоженного Гринцинга.

— Хорошо. — Мольке кивнул.

Гринцинг встал, сжимая в руках письмо.

— Я оставлю тебя здесь одного. Через пять минут ты получишь ответ.

Когда за Гринцингом закрылась дверь, Мольке глубоко вздохнул. По крайней мере, Гринцинг начал воспринимать его слова всерьез.

Иоганн Гринцинг, выйдя в коридор, прошел мимо охранника, читавшего газету под портретом отца Гринцинга.

Когда охранник встал, чтобы поприветствовать его, Гринцинг махнул ему рукой. Пройдя в кухню, он подошел к аварийному выходу, тихо открыл дверь и вышел на улицу. В саду было очень холодно. Все вокруг было белым, голые ветки яблонь и груш, росших в углу сада, были обсыпаны снегом. В доме было необычайно тихо. Жена вместе с двумя дочерьми уехала к своей матери на озеро Бодензее на праздники, и даже слуги сегодня не работали. Гринцинга трясло как в лихорадке. Обдумывая ситуацию, он прикурил еще одну сигарету.

Снег прекратился, но Гринцинг знал, что это ненадолго. Его не беспокоила погода, но морозный воздух его взбодрил. Сейчас ему это было просто необходимо. То, что он услышал от Мольке, его потрясло.

Промокнув лоб носовым платком, Гринцинг начал напряженно размышлять.

Он давно занимался политикой. За все эти годы ему никогда не приходилось принимать такое непростое решение, как это. Он взглянул на письмо в своей руке, и в ярком свете прожектора, освещавшего заднюю стену дома, смог разобрать буквы. Мольке говорил правду. Действительно, существовали силы, поддерживающие правительство. Их можно было быстро привести в состояние боеготовности в случае необходимости. Они смогут контролировать ситуацию во всех крупных городах и портах — воздушных и морских.

Ему захотелось позвонить кому-нибудь и посоветоваться, но он решил этого не делать. Он должен был сам принять решение и действовать быстро. Малейшее промедление поставят ему в вину.

Необходимо срочно проинформировать руководство. Но он выжмет из этого все, что сможет. Если все выгорит, для него откроются новые возможности.

Но вот как же это провернуть? И как решить эту проблему? Его мозг лихорадочно работал, но он физически ощущал, как стремительно уходит время.

Через три минуты он принял решение. Он знал, как действовать дальше. Пот ручьями стекал по лбу. Он еще раз промокнул его и положил носовой платок в карман, а потом зашел в дом, забыв вытереть ноги. Пройдя через кухню, он вышел в холл. На этот раз полицейский не встал, а просто уважительно кивнул и продолжил читать газету. Поздние гости не были редкостью в этом доме. Гринцинг посмотрел на портрет своего отца. Мужчина в синем костюме стоял, расправив плечи, на фоне мюнхенской ратуши, над часовней которой развевался государственный флаг и флаг Баварии. Он был баварцем до мозга костей. «Портрет очень удачный», — подумал Гринцинг. Его отец умер двадцать пять лет назад, но сейчас его голубые глаза смотрели на него с портрета и, казалось, хотели о чем-то предупредить. То, что он собирался сделать, могло полностью его уничтожить, и в глубине души у него уже зародились сомнения, но он знал, что должен это сделать. От этого зависело его будущее. И будущее Фатерлянда.

Глаза его отца на портрете были такими же, как и в жизни, какими он их помнил. Голубые. Честные. Надежные. Он был фанатичным слугой Фатерлянда и Баварии. Вот только синий деловой костюм казался неуместным.

«Не хватает только одного», — подумал Гринцинг. Он вспомнил старые фотографии, которые сохранились у него с детства. На них отец был в черной форме Лейбштандарта СС.

Гринцинг вошел в комнату и закрыл за собой дверь, а Мольке не отрывал от него взгляда, пока он шел к столу. Когда Гринцинг прошел через комнату и сел в свое кресло, Мольке спросил:

— Принял решение?

— Да.

— Какое?

— Сначала мне хотелось бы обсудить с тобой некоторые моменты.

Мольке увидел, что Гринцинг медленно опустил руку и открыл ящик стола. Через мгновение он направил в грудь Мольке дуло вальтера.

Мольке уставился на пистолет и хотел что-то сказать, но не смог произнести ни звука.

— Я хочу, чтобы ты слушал меня очень внимательно, Мольке, — сказал Гринцинг. — Твоя реакция на то, что я сейчас скажу, определит, останешься ли ты в живых или умрешь уже в ближайшее время.